– Я ее не смотрела… – честно призналась Влада, заведомо зная, какой будет его реакция. Он всегда неимоверно бесился, когда она относилась пренебрежительно к любой форме его внимания…
– Я запрещаю тебе носить эти тряпки, Влада… Траур закончен. По исламу ты просто не имеешь право продолжать изображать несчастье на лице… Четыре с половиной месяца истекли. Я дал тебе даже больше, чем положено Жизнь продолжается… Увижу тебя снова в этих унылых шмотках, раздену публично, догола. Даже если это будет при всех работниках резиденции., – поворачивается и уходит… А она снова глотает воздух ртом от возмущения и тремора. Вот и настал тот момент, когда Васель снова показал свою хищную личину…
Он заходит в соседнюю комнату со спальней Влады, уже несколько месяцев являющуюся его тайным прибежищем, а она даже и не знает этого. Злобно бьет по стене. Совсем уже помешался на ней… Ругает сам себя. И смеется – зло смеется, саркастически. Что нет у него противоядия от ее яда… Что околдовала его, не отпускает… И время над этим не властно… Ненавидел себя за то, что сделал с ней в день смерти Карима. Он лично, инкогнито, сорвался на Кипр за ними, чтобы исполнить его волю, забрать ее и его сына, защитить, утешить, помочь, а когда увидел мальчика, слов не понадобилось. Если и было в этом мире очевидным, то это то, что перед ним был его сын, его точная копия. Никаких сомнений быть не могло. Вмиг накрыла такая злость, ярость, обида, боль…К ней – за то, что сделала, что молчала, что лишила его радости любить и растить сына, что отдала его другому, а еще к себе – что все это время бегал вокруг нее незримо, посылал цветочки, но даже не подумал проверить, узнать, представить, что этот малыш его… Прошляпил то, что все эти годы было под носом, хренов проницательный стратег, маниакально отслеживающий ее фото, и ни разу не поинтересовавшийся фото ее ребёнка, не желая даже думать о нем как об отпрыске соперника…
Специально сделал это с ней там, в той самой проклятой комнате, где два года назад стоял за дверью, смотрел на нестерпимо красивое море, яркое солнце, и сгорал заживо, слыша ее подавляемые всхлипы от близости с тем, кого она предпочла ему…. Кому нежно вытирала раны, обрабатывая зеленкой, а не пулю в сердце всадила….Думал – трахнет ее там, как последний урод, на брачном, сука, ложе – и боль отступит, займет ее место презрение, брезгливость, будет тошно и от нее, и от него самого… Но нет… Глупец, как только тронул ее, как только вошел в ее глубину, словно накрыло с новой силой… Вспомнилось даже то, что, казалось, время вылечило….Вмиг стал тем же одержимым ею мальчиком, на встречах и совещаниях думающим не о работе, а о ее зовущей тесноте….
И вот теперь – припал к ее губам – и просто крышу снесло. Думал о них все эти месяцы… Хотел их вкус, хотел их мягкость, хотел их теплоту… Она выряжалась в эти черные тряпки – а его каждый раз током прошибает при их встрече… Эти ее обтягивающие черные джински и футболка. Она, дурочка, надеялась, что так сливается с обслугой, что такой ее внешний вид не может манить. Наивная… Без капли макияжа, в этом молодежном одеянии, с этим насильно направленным в пол взглядом, она просто убивала свежестью и совершенством своей природной красоты, обманчивой покорностью, которую он так мечтал увидеть в ней все эти годы с момента их первой встречи. Все – таки была какая – то таинственность в такой женской закрытости и стеснительности, особенно, когда знаешь, что прячется за этими закрытостью и стеснительностью… А он знал… Она была все той же хрупкой девочкой, словно застрявшей во временной петле, но при этом обретя удивительною женственность, плавность, грацию, которая сводила с ума именно тем, что была сокрыта под этими юношескими футболками, джинсами, кедами. А еще он знал, какой она бывает в страсти- жадной, голодной до ласк, отзывчивой, искренней… Он хотел одеть ее в шелка, в самое вызывающее белье, хотел, чтобы она накрасила свои сочные губы алой помадой, хотел снимать этот шелк с ее тела, чтобы падал по изгибам, срывать белье, чтобы оно оставляло красные полосы на белой коже, смазывать помаду в глубоком поцелуе или от того, как бы он имел ее в рот… А она упорно отводит глаза, смотрит в пол, скрещивает руки… Она делает все, чтобы та Влада, которая откликалась на любое его действие, отдавалась ему одним своим взглядом, сидела где – то далеко, на задворках ее сознания…
Презирает себя за эту слабость. Вместо того, чтобы развлекаться с молоденькими аппетитными телочками, как конченый сумасшедший вуайерист прокручивает видеозаписи с ней, жадно ловя ее образ без той брони, которую она надевала, как на поле боя, выходя всякий раз за пределы комнаты. Да, он пошел на этот низкий шаг. И ему не было стыдно… Он приказал установить в ее комнату скрытую камеру и теперь все свободное время проводил за просмотром одного и того же сериала под названием «Влада»… Это мог быть ее расслабленный сон в уютной пижаме, чтение книги за чашкой кофе, вид ее обнаженного тела, когда она выскакивала из душа в полотенце, скидывала его, на толику минуты, оголяя перед черно – белой шпионкой свои женские прелести, или когда она давала себе редкие минуты выдохнуть и ласкала себя там, словно чтобы послать ему разряды тока в пах. В такие секунды он особенно сильно хотел снести с ноги эту чертову дверь и делать с ней все то, что делал не раз и не два… А вместо этого обхватывал рукой свой твердый член и с приглушенным стоном мастурбировал, как глупый, неопытный юнец… А когда оргазм накрывал, вместо удовлетворения приходила еще большая злость и голод по ней… Даже самые опытные дамасские шлюхи не помогали… Он перепробовал и пересмотрел всех, не хотелось… Даже механически спустить не было желания ни в одну… Смеялся сам себе- весь мир у его ног, любая побежит за ним и даст ему не то, что за закрытыми дверьми, прилюдно, а он не хочет… как какой-то импотент, кастрат… Ее хочет… Лживую суку, чужую жену, мать его сына, который называет отцом другого….
Природа мужского желания не поддается логике. С одной хватает и раза, чтобы пресытиться навсегда. С другой может быть хорошо годами, а потом вмиг все становится постылым. И больше не тянет. Не тянет даже вспоминать все то хорошее, что было… А с третьей и целой жизни мало… Чем больше узнаешь, чем больше изучаешь, чем больше пробуешь, тем сильнее влечет обратно, погрузиться в ту же зовущую прелесть знакомого тела… Как с наркотиком. Это и есть одержимость, зависимость…
И он был одержим, он был зависим от той, кто готова была поверить кому угодно, только не ему, кто стреляла в его грудь, кто всю жизнь бежала от него, кто украла у него сына, кто ежедневно обливала его холодным душем презрения, кто годами отдавалась другому, сопернику, врагу, противнику и другу – и он не знал, какой из всех этих статусов Карима был для него в ее контексте самым болезненным. И вот, теперь он целовал ее губы, через силу, через ее сопротивление, и улетал в космос, губы, ублажавшие все эти годы не Его, покорно раскрывающиеся, чтобы принять волю и власть другого… Была бы она простой, проходящей девкой в его постели, он бы убил ее за одну дерзкую попытку просто приблизиться к его губам, зная, что она кому – то в жизни сосала, кроме него, а с ней… С ней все было иначе… И это не просто раздражало, это разрушало изнутри…
День ото дня его мысли в отношении Влады становились все более темными и одержимыми… И он знал, что рано или поздно эта плотина черноты прорвется… А еще его бесила ее упёртость, ее нежелание уважать то, что он для нее старался делать, что дал ей срок достойно погоревать за мужем, что намеренно старался не смущать ее своим присутствием, что столько делал, чтобы Микаэлу было комфортно в новой среде, что заваливал подарками, которые она даже не открыла…. Она, как всегда, не ценила то, что он давал… И тогда он понял, что терпение его закончилось.
ГЛАВА 33
– Адель, где он? Мне нужно увидеться с ним! Это что за идиотизм? Он не пускает меня к моему сыну!
– Не сегодня, Влада.
– Не сегодня, не вчера, не завтра! Вы это специально делаете?! У тебя что, сердца нет! Ты ведь женатый человек, у тебя дети! Как ты не понимаешь? – она почти плакала.
– Я все понимаю, Влада. Просто послушай меня… Сегодня к нему лучше не соваться…
– Да к нему лучше вообще никогда не соваться… – засмеялась истерично, – только знала бы я это раньше, лет семь назад… Где он… Я все равно узнаю…
– Внизу, на цоколе. В сигарной… Но повторяюсь, лучше тебе туда не идти…
Не стала его слушать, побежала по ступенькам вниз. Плевать. Пусть там будет даже сто мужиков за игрой в карты, она выскажет ему все, что думает… Это уже ни в какие ворота не лезет….
Спускается вниз и слышит отбивающие ритм басы. Очередное логово зверя для развлечений, – пронеслось в ее голове. Не думая, открывает широкие двери, откуда доносится музыка. Заходит. Полумрак царит в этом порочном пространстве, пропитанном похотью, сексом и терпким запахом от дыма сигар. Он сидит вальяжно на удобном кресле. Одна полуголая телка массирует ему шею, другая извивается у ног, на коленях, очевидно, это только прелюдия перед тем, как сделать ему минет. Третья напротив, исполняет сложные пируэты на шесте. Его взгляд нагло блуждает по ней, в руках виски. Настоящий подонок. И почему опять кольнуло. И почему это зрелище ее задевает. Почему снова нечем дышать.
Переводит взгляд на нее. Он не удивлен. Ее появление его даже не смутило. Ни его, ни телок, отрабатывающих то ли свои деньги, то ли место подле его члена… Смешно было отрицать – переспать с ним мечтала каждая, даже порядочная женщина в этой стране, если не в мире…
Сконфузилась, на секунду не зная, куда себя деть. Музыка не давала шанса докричаться до него. Он сам, однако, взял в руки пульт, нехотя убавил звук.
– Зачем пришла? Соскучилась? Хочешь присоединиться? – спросил на русском, теперь уже прожигая ее своим взглядом, – я только рад. Раздевайся и вперед, на шест…
– Еще чего. Лучше добровольно раздеться перед шофером, чем перед тобой, –выплюнула в ответ.