Глаза Молчуна оставались мутными и бессмысленными. Сергеев напрасно пытался рассмотреть в них тот самый замеченный им обнадеживающий отблеск.
Припадая на поврежденную ногу, Умка поковылял к входу. Впереди него рванула граната, и Михаил добавил скорости, хотя при каждом шаге икру пронзала острая боль. Но к боли можно привыкнуть, а вот как привыкнуть терять друзей?..
Вестибюль был затянут едким пороховым дымом, площадка перед лестницей буквально завалена стреляными гильзами. А у стены, сжимая в руке пистолет, лежал мертвый Матвей.
Сергеев сразу увидел, что Подольский умер, живые так не лежат. И еще – на лице его была счастливая улыбка. Один глаз закрылся, а второй смотрел на Умку из-под посиневшего века, и казалось, что Мотл весело подмигивает.
На площадке, пролетом ниже, были видны тела нескольких убитых, и все было густо забрызгано кровью. Михаил присмотрелся – двое покойников походили на детей Капища, остальные были из охраны – и возраст неподходящий, и одеты иначе.
Заметив Сергеева, Вадим осклабился, сорвал с «лифчика» гранату и, перегнувшись, метнул ее в проем, рассчитывая на рикошет.
– Берегись! – заорал кто-то внизу. Граната звучно запрыгала по ступеням, раз, два – и тут снизу ударил взрыв, и лестницу ощутимо тряхнуло.
– Что с патронами? – прокричал оглушенный Умка.
– Последний рожок, – отозвался Вадим. – Миша, Матвей умер!
– Вижу, – буркнул Сергеев. – Ира, как ты?
Она не ответила, хотя не могла не слышать вопрос, только посмотрела на Умку тяжелым взглядом. Глаза у нее были сухими. Совершенно сухими.
– Ее зацепило, – ответил вместо нее коммандос. – В руку чуток, и в бедро.
Он вздохнул, и внезапно на его губах вспух и тут же лопнул розовый пузырь.
– Меня зацепило, – признался он и вытер рот рукой. – Но это херня, командир, несерьезно.
Но с первого взгляда было понятно, что серьезно.
– Куда?
– Подмышку, блядь, – Вадим выдавил из себя улыбку, но было видно, что ему вовсе невесело. – Осколок прилетел… Вот, дурак… А говорят, что пуля – дура!
Внизу загудели ступени – остатки Мангустова воинства шли в атаку. И сам Мангуст был где-то за спиной, раненый, истекающий кровью, но все еще живой.
«Осинового кола на тебя нет, – подумал Сергеев со злостью. – Ну, ничего, мы и так справимся, наставник!»
– Молчун как? – спросил Вадим.
Он выщелкнул из «калаша» рожок, посмотрел на оставшиеся патроны, и вставил магазин на место.
– Не знаю, – честно ответил Сергеев. – Никак. Он меня не узнает.
– Бери пацана, и уводи его отсюда, – Вадим снова вытер кровенеющие губы. – И Иру бери. А мы – повоюем!
– Останусь я, – неожиданно громко и четко сказала Ирина, и Сергеев повернулся к ней, содрогаясь от мысли, что сейчас натолкнется на этот обжигающий, как расплавленный свинец, скорбный взгляд.
– Не останется никто, – отрезал Сергеев. – Незачем оставаться. Они сейчас опять пойдут на штурм. Не получится – снова пойдут. Их там еще много, а патронов у нас нет. Оттягиваемся. Где-то здесь, на этаже, выход на крышу… Я тут одного старого знакомца не дострелил, и он бежал. Думаю, туда. Мне б его найти, пока есть такая возможность. Так что быстренько, хоть на четвереньках, но отходим. И ничего мне не говори, Ира, – добавил он. – Матвея не вернешь. Он умер, как хотел – не в койке, а с оружием в руках.
Умка поднял взгляд и, не отрываясь, посмотрел в ее глаза.
– Он бы тебя не бросил. И я не брошу.
Из глаз Ирины покатились большие круглые слезы. Они прорезали дорожки на ее грязных щеках и падали на черную шершавую ткань пуленепробиваемого жилета.
– Потом, – произнес Сергеев, смягчая интонации. – Потом поплачешь. Ты ходить можешь?
Она кивнула, растирая по лицу копоть.
– А ты? – обратился он к Вадиму.
– Наверное, могу, – отозвался тот. – Дышу плохо, но ноги пока слушаются.
Кровь на губах означает пробитое легкое. И не пулей, которая может прошить навылет, оставив после себя обожженные края раны, – осколком, который неизвестно чего там внутри наворотил. Счет идет на часы, а не на дни.
– У нас еще выстрел к РПГ есть?
– Один… И «шмель» один остался…
– А больше и не надо, – Сергеев зарядил РПГ, заставляя себя не чувствовать боли в пробитой ноге, шагнул на лестницу, навстречу надвигающемуся топоту. – Отойдите-ка, ребята, я сейчас!
И кинул на ступени последнюю «дымовуху».
Атакующие не ожидали такой наглости. Когда Сергеев возник на площадке, окутанный дымом, страшный, словно восставший из ада призрак, они еще не перегруппировались, и стояли достаточно плотной группой. Умка даже успел присесть, так чтобы затыльник гранатомёта оказался напротив разбитых стекол за его спиной, и потянул за спуск. Отдача вынесла остатки рамы и швырнула Сергеева на колени, а выстрел грянулся о стену, и вихрь раскаленных газов и осколков металла пронесся через нападавших, разбрасывая во все стороны обрывки человеческой плоти. Умке осколок влепил в грудь, да с такой силой, что дыхание стало, и он, хватая воздух, как рыба на суше, завалился на бок. Но тут же встал, и побежал наверх, скособоченный, как Квазимодо. Брошенная им отстрелянная труба еще со звоном катилась по ступеням, а его и след простыл. «Дымовуха» все выбрасывала и выбрасывала из нутра клубы белого, дурно пахнущего дыма, и в этом густом тумане, среди мертвых, копошились раненые и контуженные. Кто-то стонал на одной ноте, но в дыму было не разобрать, откуда звук.
– Быстро! Быстро! – приказал Умка Вадиму и Ире, выскакивая на их оборонительную позицию. – Уходим!
Он подхватил с пола свой автомат, трубу «шмеля» и бросился в комнату, где оставил Молчуна. Тот уже не лежал, а сидел, раскачиваясь вперед-назад и держась обеими руками за голову. Лицо мальчишки уже не было безмятежным лицом сумасшедшего – в глазницах кипела боль, а ладони сжимали виски с такой силой, что казалось, глаза сейчас выскочат из орбит.
Сергеев рывком поднял его с пола и потащил к выходу, ощущая, как хлюпает кровь в ботинке и сильно, заставляя выгибаться, тянет спину.
И тут Умка заметил помигивание светодиода.
Мигал крошечным огоньком спутниковый модем, вставленный в лэптоп Рысиной. Сама она так и лежала лицом на клавиатуре, повернув голову набок. Кровь уже не хлестала из простреленной шеи, хлестать было нечему – на столе и под столом натекла огромная лужа. Мертвой Елена Александровна напоминала черепаху, только с бесформенным накрашенным ртом.
Ни жалости, ни сожаления, ни воспоминаний.
Он, даже напрягшись, не мог вспомнить ее рядом с дедом. Помнился только влажный, похожий на освежеванного рапана, рот и желание побыстрее вытереть щеку после ее поцелуя.
Для того чтобы разобраться с компьютером, нужно было отодвинуть тело. Он не стал прикасаться к мертвой Рысиной, просто брезгливо оттолкнул кресло стволом автомата. Кресло покатилось, хрустя колесиками по стеклу, кусок мертвой плоти стёк на пол и замер, словно сброшенный с тарелки ломоть подтаявшего холодца.
Стараясь не касаться залитой клавиатуры, Умка замер, вглядываясь в экран.
Это только в фильмах нажатие на кнопку вызывает на экране ноутбука террористов красиво нарисованный обратный отсчет. Тому, кто запускает бомбу, незачем знать, сколько именно секунд осталось до взрыва. Для него есть два варианта – побыстрее убраться, если он умный, или подойти поближе – если он смертник. На экране лэптопа покойной названой бабушки не было ничего – только мерцала на темной поверхности белая точка курсора.
Но модем мигал, передавая сигнал, и Сергеев вспомнил, что он работал еще тогда, когда живая Рысина с насмешкой разглядывала собеседника.
Спутниковый модем. Они вызвали помощь. А может быть, и запустили механизм подрыва. Ведь им нужно было после ухода замести следы!
Черт, черт, черт!
Он выдернул модем из порта и наступил на хрупкую пластмассу. Под каблуком хрустнуло, словно Умка раздавил жука. Волоча Молчуна на себе – тот едва переступал ногами и все так же сжимал руками виски, – Михаил выбежал в вестибюль, в котором уверенно разгорался пожар, и заковылял вслед за Вадимом и Ириной – они как раз исчезали в боковых дверях. У лестницы, окутанный дымом, словно саваном, на спине, с аккуратно сложенными на груди руками, лежал Матвей. Лица было не разглядеть, но Сергеев точно знал, что глаза у Подольского закрыты. А улыбка…
Улыбка так и осталась на губах.
Сигнал к началу атаки подал не Исмаил, а его «уоки-токи».
Рация негромко захрипела динамиком, издала серию щелчков – два, три, три, два – и затихла в ожидании. Исмаил простучал ответ клавишей приема, не торопясь пристегнул «уоки-токи» к поясу, включил самодельную «глушилку» сотовых телефонов и только после этого подхватил свою М-16.
Сергеев молча встал, и так же, без слов, поднялись все остальные – даже мертвенно-бледный от страха Антон Тарасович. Гю улыбнулся, показав железные зубы, глянул в щель на яркий свет снаружи и предусмотрительно надел на глаза темные очки.
Время пошло!
Ворота контейнера распахнулись, и Сергеев спрыгнул на залитую утренним солнцем палубу. «Тень Земли» уже вышла в открытое море и, коптя небо через некогда белую трубу, спешила в сторону Адена. Берегов не было видно, зато справа по борту стало возможно рассмотреть несколько темных точек – к сухогрузу спешили лодки, полные людей Исмаила.
Умка вспомнил другой корабль и ночной абордаж в нескольких сотнях миль отсюда, в Красном море. И пламя, рвущееся из трюмов. И крики горящих заживо…
Он тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Рядом, на полусогнутых, застыл Хасан – горбоносый, смуглый, с острым злым лицом. Чуть сзади – Базилевич, с написанной в глазах обреченностью. Главное, чтобы этот король в изгнании не начал палить без разбора по своим и чужим, с него станется!
Гю и Исмаил уже юркнули в проход между контейнерами, двигаясь к кормовой надстройке по правому борту, Сергеев же повел своих вдоль левого. Радиорубку и капитанский мостик надо было захватить в первую очередь.