ические или научные термины, но на разговорно-бытовом уровне разобрать фразу, произнесенную на фарси, ему было вполне по силам.
— Этот неверный — твой друг?
— Не волнуйся, Хасан, — ответил Рахметуллоев, не стирая с лица радушной улыбки, — это мой друг. Мы не виделись много лет. Он может быть нам полезен. Не волнуйся — он ничего не знает.
— Пока не знает, — сказал бедуин с застывшим выражением лица. — Смотри, это твой друг. Я не люблю, когда рядом чужие.
Радость встречи, бурлившая в груди Михаила, разом рассыпалась и закружилась хлопьями теплого полупрозрачного пепла. И из этого пепла вдруг возникло лицо Мангуста, и его хрипловатый голос произнес: «Вера в случай, курсант, последнее прибежище идиота. Случайностей бывает только две: глупая и хорошо подготовленная».
Рашид, говорящий на фарси с этим арабом, выглядящим, как ассасин. Слегка пьяный Блинов, зыркающий из-под бровей настороженно и опасливо. И, в самом низу пищевой пирамиды — встречайте аплодисментами, наивный глупец с диссонирующей кличкой Умка, которого, похоже, привели, как барана на заклание. Или как лоха на развод. Всего лишь несколько фраз — и конец иллюзиям. Что не делается — то к лучшему.
— Какой странный язык? Это туркменский? — спросил Сергеев у Рашида.
— Почти, — сказал тот и, потирая руки, предложил. — Выпьем? За встречу?
— Ты ж мусульманин, — сказал Блинчик, морща нос, — это мы выпьем за встречу, а ты — так, вприглядку.
— Эх, — сказал Рахметуллоев, — не было бы здесь моего восточного партнера, я бы тебе показал, как пьют настоящие мусульмане. Под сальцо с горчичкой!
Выражение его пухлой физиономии стало настолько хитрым, что Сергеев, несмотря на далеко непраздничное настроение, с трудом удержался от смеха.
Хотелось бы не слышать предыдущей фразы про собственную полезность в каком-то неизвестном деле, а просто поверить в искреннюю случайность этой встречи. В то, что во всех этих улыбках и не обязывающем ни к чему трепе бывших соучеников не было второго дна. Но слово было сказано.
Неверный. Чужой. Полезный.
Коньяк, принесенный услужливым юношей тридцати с лишним лет, оказался на удивление неплох. Рашид отхлебнул из стакана глоток «Эвиан» и поморщился.
Хасан смотрел в глаза Сергеева без малейшего намека на дружелюбие и изображал улыбку одним углом рта. Присутствие Михаила его явно нервировало, и Сергееву до смерти захотелось узнать почему. Ни потом — через час, день или неделю, а прямо сейчас и узнать. Эта криворотая улыбка пробудила в нем забытый, а вернее, крепко уснувший охотничий инстинкт.
«Хорошая у Раша идея. Вот бы сейчас сала на стол, — подумал Сергеев с неожиданным для самого себя злорадством, — с прорезью и чесночком. Чтобы тебя, красавец, перекосило натурально. Что ж ты смотришь так недобро, я ж тебе ничего еще не сделал?»
Бедуин смотрел, не отрывая взгляда, чуть нагнув голову, так что его глаза находились над стеклами очков — черные, влажные, похожие на крупные маслины, которые только что достали из банки с рассолом.
— Чем ты занимаешься у Рахмонова? — спросил Михаил Рашида, закусывая ломтиком лимона. — Уж не сельским хозяйством, как я понимаю?
— Правильно, — ответил за него Блинов. И подмигнул.
— Вопросы интеграции и военного сотрудничества, — пояснил Рахметуллоев, — соседи у нас с вами с имперскими замашками. Надо думать о безопасности государства. О сильных союзниках.
— Большая политика, — сказал Сергеев. — Понимаю.
— Да уж и не сомневаюсь, — сказал Владимир Анатольевич, вытирая платком розовый, потный затылок, — у самого место такое, что впору о политике думать.
— Мне Блинчик рассказывал, что ты в МЧС большая шишка? — поинтересовался Рашид.
— Не такая и большая.
— Ты, братец, не прибедняйся, — хохотнул Блинов, наливая еще по одной из хрустального графинчика, — в первую пятерку министерства ты входишь? Входишь! Вопросы решаешь? Решаешь!
— Какие вопросы? — сказал Сергеев грустно, понимая, что момент разговора, ради которого встреча и организовывалась, близится необратимо. Или — не близится.
Основная ошибка непрофессионалов, пришедших в этот бизнес после того, как школа исчезла в небытие, — спешка с вербовкой. Это просто недомыслие, дурной тон — брать быка за рога еще до того, как бык, пройдясь по тучному пастбищу, отведает сочной травки, успокоится и осоловеет до наступления полной доверчивости.
Если его будут брать за рога сейчас — это будет смешно. Детский сад на прогулке. А вот если выдержат паузу — это будет поступок не мальчика, но мужа. Он бы быка не трогал — ни за рога, ни за колокольчики. Пока.
А ведь оба они знают обо мне все, что смогли раскопать. Вернее, думают, что знают все. Официальную биографию, официальный послужной список — что там еще доступно? Сведения о родителях, файлы Министерства обороны?
Они знали меня двадцать лет назад и думают, что знают сейчас. Старая дружба — валюта бесценная. Неразменный пятак. Старых друзей не предают. Так? Но кто сказал, что старых друзей не используют? Что же объединяет вас, мальчики? Что роднит вас в ваших интересах? Что у вас общего с этим сыном пустыни, который одним взором может сглазить до полного бесплодия стадо верблюдов?
Интеграция? Темна вода в облацях. Военное сотрудничество? Более прозрачно, хотя и не очевидно. Оружие. Технологии. Оборудование. Ремонтная база. Запчасти.
Интеграцией можно назвать что угодно: наркотики, контрабандную нефть, коридоры для нелегальной переброски любых грузов, запрещенные технологии — ядерные, например.
Только на кой хрен, Сергеев, тебе это нужно? Ты же простой, хоть и высокопоставленный чиновник почти мирного министерства. Ты — герой-спасатель, слуга царю, тьфу ты, президенту, отец пожарным и прочим службам. Может, у тебя паранойя? Может, тебе, по привычке, везде чудятся коварные враги?
Ну, торгует твой старый друг Блинчик на пару с не менее старым другом Рашидом чем-то запрещенным? И что? Пусть себе торгуют, чем хотят! Спрячь ты свои инстинкты охотничьей собаки куда подальше! Давно нет страны, которой ты присягал, давно нет дела, ради которого ты рисковал. Ты на пенсии. В отставке — не на запасном пути — в отставке! А, может быть, и не торгуют они ничем! Просто вызвали тебя, шизофреника, на рюмку чая, не корысти ради, а чтобы пообщаться. А ты развел теории заговора! Самому-то не противно?
Но противно не было. Было любопытно. Сергеев даже ощутил давно забытый холод в затылке — верный признак заработавшей на всю катушку интуиции, чего не случалось давно. Эта пара фраз на фарси запустила бездействовавший несколько лет механизм. Что поделаешь, ну нравился ему Фирдоуси.
— Прибедняется, — заметил Блинчик, — земельные вопросы его шеф решает так, что весь Киев тихо млеет!
— Шеф и я — не одно и то же! — возразил Сергеев. — И ты, Вова, об этом знаешь. Я землей не торгую.
— И генерал не торгует. Он ее отчуждает и выделяет.
— Ладно, — согласился Михаил, — согласен. Считай, что договорились. Для друга — все что угодно! Тебе земля нужна, Рашид?
— Мне? — удивился Рахметуллоев. — Земля? Где? В Киеве?
— Хочешь в Киеве?
— Слушай, Умка, на кой мне земля в Киеве? Мне и в Душанбе она ни к чему! Если тебе надо — хочешь, я тебе колхоз подарю? Или два? Вместе с дехканами? Будешь баем!
— Вот что мне нравится, — заявил Блинчик гордо, — это то, что если закрыть глаза, то будто бы нет этих двадцати лет. А сидим мы с вами на интернатской даче, под Москвой, пьем чай с плюшками и болтаем ни о чем. За что предлагаю по семь граммов и употребить! Слушай-ка, дружище, принеси-ка еще коньячку. Видишь — заканчивается.
Официант расплылся в улыбке и исчез.
— Интересы на Украине у меня есть, — сказал Рашид, пригубив воды, — я этого не скрываю. Мы с Володей плодотворно работаем. И еще люди есть.
Блинчик поднял брови вверх, изобразив полное непонимание по поводу сказанного.
— Есть, есть еще партнеры… Но это разговор не на пять минут, — продолжил Рахметуллоев. — Я так дела не делаю. С друзьями о бизнесе надо говорить неспешно, за хорошим столом. Слушай, Блинчик, давайте встретимся у меня, сядем, поговорим. С кем еще делать деньги, как не со старыми друзьями! Я накрою достархан! Ты просто не понимаешь, Умка, что такое настоящий туркменский плов!
— А что такое настоящие туркменские женщины! — вмешался Блинчик. — Тысяча и одна ночь! Шехерезады!
— Не слушай ты этого развратника! — отмахнулся Рашид, улыбаясь с некоторым оттенком смущения. — Нет, я серьезно, ребята! Давайте ко мне в гости, хоть на пару дней! Не пожалеете! Умка, ты как?
— Врасплох застал, — Сергеев развел руками. — А обязательно решать прямо сейчас?
— Давайте так, — предложил обильно потеющий Блинов, разливая по рюмкам принесенный официантом коньяк, — ты же все равно неделю будешь в разъездах? Так?
— Так, — подтвердил Рахметуллоев, — но это не вопрос!
— Через десять дней ты в Киев собирался прилететь?
— Собирался.
— Не вопрос. Прилетай. Посидим у меня, в Конче. Плов не обещаю, но если очень надо, будет такой, что все туркмены мира слюной захлебнутся. А вот хорошее застолье, водочку под шашлычок и вакханок в веночках под пиво, — тут Блинчик причмокнул полными губами, — за милую душу обеспечим.
Глаза его на доли секунды подернулись влажной поволокой, и Сергеев подумал, что если бы он взял Блинова в работу, то искать слабые места долго бы не пришлось. Женский вопрос у Владимира Анатольевича был одним большим слабым местом — на все тело. Или на всю голову, это как посмотреть.
— Там и о делах поговорим. Домовылысь? — закончил Блинчик.
Сергеев кивнул. Рашид тоже.
— Ну вот и отлично! — сказал Блинчик. — Ну что еще по семь граммов, чтобы ребятам летелось хорошо?
— Лучше за посадку, — попросил Рахметуллоев жалобно, — я каждый раз, как лечу, прошу Аллаха о милости. Не люблю самолеты, а летаю по пять раз в неделю! Работа — ничего не поделаешь! Слушай, Блинов! Может, у тебя на примете какой-никакой приличный самолет есть? Что я летаю на разном дерьме? Упаду еще, не дай, Аллах, пропасть ни за что! Умка, погляди у себя, может, что в загашниках наскребешь? Пожалей друга!