Уф, скучно… Хорошо, что у нас в Конторе особо официозом по этому поводу не заморачивались – быстро всех собрали, быстро всех наградили и тут же вернулись к работе, благо её было выше крыши… Нет, а почему было? Есть, ещё как есть – Ангела нужно исследовать, бой изучать, над Евой работать, оборону города крепить и восстанавливать…
– Лейтенант Икари, специальный институт НЕРВ, – эту фразу произнесли и по-русски и по-английски.
Не понял. Это что, мне уже сейчас будут вручать?..
– Синдзи, быстрее… – тихонько шепнула мне Мисато, видя, что я несколько замешкался.
Встаю, чеканя шаг иду к трибуне, где меня уже дожидается посол с небольшой коробочкой в руках. За метр до него замираю и вытягиваюсь по струнке.
– Лейтенант Икари, за смелые и решительные действия, совершенные при исполнении воинского долга в условиях, сопряженные с риском для жизни, от имени Российской Федерации вы награждаетесь Орденом Мужества. Поздравляю вас.
Так. А сейчас надо бы по идее что-нибудь уставное ответить, а не стоять бесмолвным чурбаном. Весь вопрос только что говорить-то? «Спасибо» – глупо и по-граждански, «рад стараться» – вдвойне глупо, «служу Земле» – выспренно и всё опять же глупо, «служу Отечеству» – а какому Отечеству-то? Российскому, японскому?.. Блин, и чего у нас в Конторе вообще не принято ничего говорить в таких случаях. А, была не была – ляпну-ка я что-нибудь из собственного арсенала, что-нибудь нейтральное…
Принять небольшую чёрную коробочку с орденом и наградными документами, пожать протянутую руку. Щёлкаю каблуками (хотя в берцах это выходит почти бесшумно), вскидываю руку к виску и чеканю:
– Служу человечеству!
По залу пробежал лёгкий шум удивления.
А вот ведь не знаете вы, товарищи, что у нас принято в НЕРВе говорить! Может так оно и надо, а?..
Чётко развернулся через левое плечо и, чеканя шаг, вернулся на своё место. Кацураги слегка толкнула меня в бок локтём и незаметно для всех показала большой палец. Я так же незаметно подмигнул ей в ответ, и открыл коробочку.
Что ж такое-то… Опять крест… Блин, совсем уже из памяти вылетело как выглядит российский Ордена Мужества, а он оказался равноконечным серебряным крестом с закруглёнными краями и двуглавым орлом. Всё это крепилось на стандартной пятиугольной колодке алого цвета; также в коробочке обнаружилась маленькая алая планка с белыми полосами по краям и наградные документы. Н-да… Хорошо, что мне парадный мундир надевать не часто, а то я теперь очень хорошо понимаю смысл выражения «грудь в крестах». Какой-то крестоносец японческий получаюсь, блин…
Крест на щите или на башенной броне —
Твой знак, навек сгоревший в яростном огне.
В беде.
Тебе.
Дарующий надежду на заре…
Мдя… Ладно, будем показательно радоваться всей этой атрибутике – как раз будет ещё один кирпичик в стену любви ко всему немецкому…
Так, награждение вроде бы закончилось – всё что ли?
– А теперь прослушайте концерт подготовленный силами художественной самодеятельности бойцов ограниченного контингента…
Угу, щазз, кончилось всё, как же. Хотя, концерт – это довольно неплохо…
– Товарищ майор, а разве нам ответная речь не положена? – тихо поинтересовался я у Кацураги. Зря что ли учил эти три строчки…
– Сейчас концерт будет. По регламенту – всё после него. Речь не забыл?
– Никак нет.
– Вот и хорошо.
И начался концерт.
Поначалу я отнесся к нему несколько скептически – всё-таки самодеятельность, как-никак… Но уже после пары первых песен весь налёт сомнения с меня слетел, словно пепел. Как оказалось подобрать в многотысячном коллективе нескольких людей, умеющих хорошо играть и петь – это совсем не проблема. Особенно, если подкреплять данный неестественный отбор железным армейским «шоб к вечеру усё было!» Вот даже у меня было двое друзей, очень и очень прилично игравших на гитарах, причём в местных рок-группах, и получалось весьма неплохо…
Репертуар оказался вполне ожидаем – никакого металла, но и никакой попсы. Исключительно военные или бардовские песни, правда львиная доля мне была просто неизвестна – сугубо армейское творчество о службе в Афгане, Чечне и современных горячих точках. А вот песни, посвящённые временам Великой Отечественной я знал вполне сносно – тут тебе и «Тёмная ночь», и «Землянка», и «Смуглянка»… Но самое неожиданное – марши танкистов и артиллеристов времён Войны, с вполне спокойным упоминанием имени Сталина.
«Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!..»
Никак реабилитировали Иосифа Виссарионовича? Неудивительно, учитывая текущую ситуацию в стране – не до либерастии и прав общечеловека нынче… Тут не об этой дерьмократической фигне стоит вспоминать, а лучше о тех, кто правил страной в таких же чудовищно сложных условиях. Вот, скажем, тот же Сталин…
Зато теперь можно спокойно петь по-настоящему мощные песни:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет!
Больших усилий мне стоило подвывать любимым песням не столь явно и не столь отчётливо. Пришлось по большей части обходиться отбиванием такта пальцами по ноге, что было явно недостаточно для моего нынешнего настроения.
Мисато, сидевшая рядом, слушала все песни с благожелательным интересом – судя по всему её они нравились… Но ведь она не понимала, о чём в них поётся, а это почти что приговор…
Лично для меня это не просто песни – а сама история, столь причудливым образом сохранившаяся в народе.
Наша история, моя история.
Что бы ни случилось, я никогда не перестану быть тем, кем родился. Это выше меня. Какая разница, что меня окружает? Я могу пилотировать самый настоящий Евангелион-01, драться на магической дуэли с эльфом или лететь через гиперпространство на имперском штурмовике, и всё равно останусь самим собой. Не больше, но и не меньше. Мир, тело, жизнь – всё это может поменяться, я – нет. Могу стать сильнее и добрее, могу стать слабее и злее, но это всё равно буду я и только я. Мои ценности и принципы уже не изменятся – это однозначно. А ведь именно это и отличает меня от других людей, делая индивидуальным, не так ли?..
Другие люди…
Чёрт, чёрт, чёрт… Меня ведь сейчас окружают не просто люди, а самые настоящие мои соотечественники. Такие близкие, такие понятные… И теперь такие далёкие. Родная речь, родная атмосфера – всё это для меня было словно… Словно глоток чистой воды или свежего лесного воздуха, что ли…
Был ли я рад? Наверное. Но горькой была эта радость, очень горькой… Песни… Ещё один привет с Родины, что есть и в этом мире, и в другом… Ещё один привет и ещё одна ниточка…
Но её не ухватить и за неё нельзя удержаться – можно лишь разрезать пальцы до кости. Словно ещё одно напоминание – «ты теперь для всех чужой!» Я могу сколь угодно рвать жилы и лезть вон из шкуры Синдзи, но своим мне уже никогда не стать – знаю совершенно точно. И в Японии своим тоже никогда не стану, да и стану ли вообще своим хотя для кого-нибудь в этом мире? Я ведь не просто чужд этой стране или этому времени, я чужд всему этому МИРУ, целому миру… Осколок чужой реальности, волею высших сил заброшенный в тело теперь уже несостоявшегося Бога…
Простой российский студент Виктор Северов тоскует по Родине – плакать над этим или смеяться? Такие мысли подошли бы больше офицерам Белой Армии, бегущим из павшего Крыма куда-то на чужбину, но не мне… Ничего не успевший сделать в том мире, и вряд ли что-либо значительное сделавший бы в будущем. Не герой, не предатель – просто ещё один человек, каких миллионы. Которому Россия не дала ровным счётом ничего, кроме места рождения…
Но ведь и это немало.
Матерей и Родину – не выбирают, их принимают или отрекаются. Я – не отрёкся, я – принял. Принял все радости и горести, все победы и поражения, смех и слёзы, пот и кровь. Где-то в глубине души, но принял. Когда я это понял? Не знаю. Возможно, когда умер, и мою душу вывернуло наизнанку. А может быть, я знал это всегда…
Моей руки коснулись тонкие прохладные пальцы.
– Синдзи, почему у тебя дрожат руки? Тебе холодно? – спросила меня Рей.
А действительно, Виктор, почему? И почему так холодно и пусто в груди? И почему откуда-то рвётся желание заплакать? Просто заплакать – постыдно и совершенно не по-геройски, не от боли или потери, а от банальной обиды и жалости к самому себе…
Хорошо, что я разучился плакать.
С усилием сжал руки в кулаки – крепко, до боли, чтобы ногти вонзились к ладони. Жаль, нельзя залепить самому себе пару крепких оплеух или сунуть голову под струю холодной воды – помогло бы…
– Ничего, Рей, – ровным голосом ответил я, загоняя свои эмоции куда-то на самое дно души. – Со мной всё нормально.
– Правда?
– Да, правда…
Я просто продолжал сидеть и слушать песни. Но чем дальше, тем больше мне хотелось заткнуть уши и бежать прочь отсюда. С песнями, времён Войны всё было очень просто – они дарили надежду, звали и поднимали в бой. Но вот с теми, что оказались написаны уже после, была совсем иная история… Они больше никуда не звали и никуда не поднимали, и в них больше не было надежды. Они были полны тоски и печали, которые пришли после – когда появилось время всё осознать и переосмыслить…
Тоска, блин. Самое то, что мне сейчас нужно…
…Из певших на этом концерте мне особенно понравились два офицера. Совсем ещё молодой лейтенант, кажется выходец с Кавказа, с неожиданно чистым и высоким голосом, спевший «Офицеров» Газманова и ещё один – не такой уж и молодой полковник-десантник в голубом берете, при выходе которого на сцену в зале раздались бурные и ненаигранные аплодисменты. Я не мог определить его возраст точнее из-за совершенно жуткого шрама от давнего ожога, обезобразившего всю правую половину лица. Он очень неплохо играл на гитаре, но главное у него был настоящий ГОЛОС. Не особо сильный, не особо красивый, но такой, чёрт возьми, что любая песня в устах этого десантника становилась по-настоящему ЖИВОЙ…