— А того самого?
— За тем самым я отправлюсь по возвращении из Царского Села. Теперь мне доподлинно известно, где искать настоящего маниака.
— Неплохо, — штабс-ротмистр Ковалёв покачал ногою в начищенном до зеркального блеска сапоге. — Слышал, что когда вы выходите на улицу, вся политическая шантрапа забивается в подполье, дрожа за свою шкуру.
От сказанного им возникло впечатление, будто некий хищник выбирается из Департамента полиции поохотиться, но это было неправдой. Вернее, правдой лишь отчасти, когда она уже превращается в обман.
— Наговаривают, — равнодушно ответил Анненский. — Верить на слово, право же, благородное занятие из той почтенной категории, когда честь враждует с рассудком. А что вы слышали о Плешнере?
Сыщик со скуки закинул удочку, чтобы половить рыбку в мутной воде, но ответ изрядно удивил его:
— Об этом-то? — мотнул головой Ковалёв. — Я слышал, что он прибыл по жэ-дэ делам. Хочет вложить капитал в Маньчжурскую дорогу, а япошек всех выкинуть с континента.
— Какая разносторонняя личность, — обронил Анненский, думая о книгах «От тирании к народовластию», написанной знатным масоном под псевдонимом Джин Шарп, и «Некрономиконе», привезённом для распространения в России.
Судя по широте охвата, экстравагантный янки (или кем он там был на самом деле) замахивался не меньше, чем на мировое господство.
Все жандармы встрепенулись, когда по крыше вагона затопали тяжёлые шаги. Глаза устремились в потолок, набранный из тонких планок, прослеживая бегуна, который удалялся к голове поезда.
К вагон-салону с Государем императором и британским посланником.
— Что за чёрт возьми… — начал Ковалёв, когда Аненнский вскочил и ринулся на заднюю площадку.
— Видел кого-нибудь?
Но часовой в тамбуре только плечами пожал.
— Господин штабс-ротмистр, прикажите отпереть дверь, — не терпящим возражения тоном распорядился Анненский, Ковалёв мигом достал из кармана ключ.
Сыщик высунулся наружу и повертел головой. Из последнего вагона было видно только, как убегают назад шпалы да тянется с обеих сторон унылая заболоченная местность, покрытая кочкарником и кустарниками.
— Что у тебя за цыгане по крыше бегают? — накинулся на часового Ковалёв.
— Не могу знать. Не видел никаких цыган, — отпирался железнодорожный унтер.
Анненский, проявляя атлетическую ловкость и отвагу, перекинул ногу через поручень, вцепился в железную лесенку, крутнулся, бия саблей по чему ни попадя, и взлетел по редким ступеням до самой крыши. Ухватившись за специальную ручку на ней, подтянулся. Другой рукой хлопнул по фуражке, нахлобучивая ее на уши.
— Александр Павлович! — запоздало воскликнули снизу. — Да что за трюкачество! Чего видно?
Встречный ветер холодил щёки и выбивал слезу, но даже беглый взгляд вдоль состава позволял обнаружить полное отсутствие цыган и прочей нечисти. Тянулась членистая змея из серых плоских крыш с покатыми краями, на которых подобно грибам росли колпаки вентиляции. Дальше чернел угольный тендер, паровозная кабина и дымила труба.
— Никого! — крикнул Анненский.
— Может, кочегар?
— Зачем?
Анненский с проворством белки слез в вагон. Его подхватили под руки. Ковалёв хлопотливо сбивал с его кителя мифический сор.
— Кому ещё? — причитал штабс-ротмистр, применяя на практике дедуктивный метод исключения. — Мы же досматривали состав перед рейсом. Собачий ящик под вагоном проверяли, а крышу тем более. Никому не возможно было спрятаться, уверяю вас. Да мы что! У нас мышь не проскочит.
— Как же вы такого кочегара допустили, чтобы он по голове Государя бегал? — негромко, чтобы не слышал нижний чин, однако зло спросил Анненский.
— Людей в паровозную команду не я назначал, — возмутился Ковалёв, и тут небо озарилось оранжевым пламенем.
Мир громко треснул, перевернулся и полетел в тартарары.
Взрыв разнёс второй и третий вагоны в пух и прах. Головная часть состава проехала вперёд, влекомая паровозом, и осталась на путях. Хвостовая часть сошла с рельсов и завалилась под насыпь.
Когда Анненский, сброшенный в кустарник и жёсткую траву, поднялся на ноги, глазам его открылась пугающая картина крушения. Императорский вагон-салон лежал на боку, странно приплющенный. Александр Павлович побежал к нему, придерживая парадную саблю. Сапоги увязали в чавкающей земле. Сбитое дыхание выматывало силы. После удара в голове слегка мутилось и саднило расцарапанное лицо, но тем, кто ехал в первых вагонах, пришлось куда горше.
Бомба террористов уничтожила первый караул и часть свиты, разбросав изуродованные трупы тех, кому не посчастливилось оказаться поблизости от неё. Ягодицами вверх лежало тело, с которого сорвало всю форму и сапоги. Между безобразных кусков мяса на месте спины торчали острые куски костей и щепки. Другой обнажённый бомбой труп валялся, словно тряпичная кукла, нелепо и неестественно раскинув ноги, так что было понятно — переломаны в них все кости. Вместо живота зияла чёрно-красная яма.
— Интерьер… — прохрипел Анненский и подумал:
«Où sont les intérieurs?»
Навстречу Анненскому брёл флигель-адъютант в окровавленных лохмотьях белого кителя, на котором сохранился левый погон и свисающий с пуговицы аксельбант. Взрыв ободрал череп с правой части, лишив волос, уха и глаза. Вместо десницы болтался красный обрывок выше локтя, из которого торчала мраморная кость. Уцелевший глаз был широко раскрыт, но офицер явно ничего не видел. Он брёл куда-то в пустоши, бездумно и бесцельно, словно хотел умереть подальше от всех, как одряхлевший зверь. Анненский выдернул из кармана шёлковый платок, достаточно крепкий, чтобы перетянуть обрубок, и попытался остановить флигель-адъютанта, но тот закатил глаз и упал. Из его плеча то капала, то выплескивалась чёрно-алая струйка. Анненский схватил обрубок и стиснул, насколько хватило сил.
— Подождите, не умирайте, — быстро произнёс он и стал перетягивать плечо платком, но было поздно.
Раненый отходил. Он уже побледнел до синевы. Губы стали фиолетовыми.
— Лучше так, — прошептал Александр Павлович и тут опомнился.
Император был в опасности!
Он поднял голову. Из завалившихся набок вагонов выбирались люди и бежали к вагон-салону. Спотыкались, падали и больше не поднимались. Хлопнул выстрел, за ним другой, третий. Послышались крики:
— Откуда огонь?
— С паровоза.
— Кто стрелял?
— На паровоз смотри.
— Вот же он, чёрт невидимый!
— Огонь в сторону тендера!
— Живьём брать демона! — азартно заорал кто-то, чувствующий за собой право отдавать приказы, и его поддержали:
— Лови эту мразь.
— Хватай его!
И началась самая увлекательная из охот — охота на человека-невидимку.
41. ТД И ТП
Воглева ждали условленные полчаса после отправления царского поезда. Когда подпольщики убедились, что невидимка не вернётся, Юсси веско обронил:
— Тело стелано. Можно ехать всад.
— Я пройдусь, — сказал Савинков. — У меня ещё в городе дела.
Он спрыгнул с подножки и заверил на прощание:
— Я приеду на извозчике.
В рыбьих глазах Юсси затеплился огонёк чего-то похожего на иронию, финн с пониманием кивнул и молвил:
— Не опа-асдывайте. До встречи.
После этого таинственного замечания он отвернулся, шевельнул вожжами и направил экипаж по набережной Введенского канала.
«Вот и всё, — Савинков смотрел ему вслед, чувствуя опустошённость, но зная по своему характеру, что за ней на душу навалится тяжесть. — Революция вместо эволюции. Сделался из правозащитника террористом».
Он больше не хотел оставаться в городе. Каким бы ни был исход акционирования Воглева, в столице задерживаться не следовало. Билет был, теперь настал черёд паспорта.
— Пан рановато пожаловал, ещё не вечер, — чистодел улыбался столь угодливо, что Савинков почуял подвох.
Он спросил:
— Где мой паспорт?
— Мы условились на вечер, а ещё не стемнело.
— Ничего, — сказал Савинков. — Я подожду здесь.
Чистодел завилял, как собака, выпрашивающая подачку.
— Ксива сохнет, — нашёлся он.
— Я подожду, — повторил Савинков, тесня чистодела из прихожей в мастерскую.
Теперь ему не хотелось выпускать его из поля зрения. Вчера он убил полицейского, сегодня отправил товарища убивать царя. С паспортом в кармане террорист чувствовал бы себя увереннее и ради толики спокойствия был готов застрелить жулика, не моргнув глазом.
Жулик это почуял. Лицо сделалось ещё более заискивающим.
— Если пану угодно, я могу сушить быстрее.
— Сколько?
— За сто рублей я буду дуть как ветер, — заверил чистодел.
— Тогда дуй, но паспорт мне принеси, — Савинков наставил на него ствол «нагана». — Стольник будет.
— Пан — серьёзный человек, — как будто даже обрадовался жулик. — Сейчас всё будет готово.
Он отступил к рабочему столу и потянул верхний ящик.
— Без глупостей, — Савинков взвёл курок.
Чистодел выставил перед собой руки с растопыренными пальцами, показывая, что ничего не прячет и не замышляет.
— Пан — серьёзный человек, — повторил он. — Какие шутки!
Он медленно выдвинул ящик. Отступил, чтобы Савинков видел содержимое. Ящик был набит бумагами, сверху лежал заполненный казённый бланк. Чистодел бережно достал его, подул несколько раз, на ладонях протянул Савинкову.
Это был новенький заграничный паспорт с его фотографией и всеми положенными штампами.
— Вот, — похвастался жулик. — Можно ехать хоть сейчас. Я бы просушил на всякий случай, но, если пану спешно, бери на свой страх и риск.
От паспорта за версту несло палёной липой. Однако связи Савинкова в Петербурге были таковы, что ничем лучше он не располагал. Революционер взял книжку, вчитался.
— Гжегож Ястржембский, — у него глаза на лоб полезли. — Ты ничего умнее придумать не мог?
— Что не так?
— Это же шляхетский род тринадцатого века… Хотя, ладно.