– Но ничего не вышло.
– Да, – мужчина кивает. – Когда у меня появилась дочь, я понял, что все мои попытки изначально были обречены на провал.
– И что в итоге?
– В итоге они умерли, так и не полюбив меня.
– Мне жаль, – честно говорю я, чувствуя, как в уголках глаз впервые за день собираются слезы. Хочется расплакаться из-за сидящего рядом мужчины, прожившего целую жизнь, так и не познав родительской любви и заботы. Подсознательно я понимаю, что мне уготована та же участь.
– Так бывает, – он пожимает плечами. – Нужно принять это как данность, и тогда жизнь станет немного проще.
Я слабо улыбаюсь, ведь он понятия не имеет, что такое «моя жизнь». Меня бы устроили их нелюбовь и безразличие. Я бы пережила их показательное равнодушие, но ненависть и жестокость – никогда.
Мужчина поднимается с асфальта и отряхивает испачкавшиеся брюки.
– Что ж, думаю, мне пора, – заявляет он, смотря на меня с высоты собственного роста. Наверное, в этот момент я кажусь ему глупым и запутавшимся ребенком.
– Спасибо, – я умолкаю, искренне не понимая, за что именно должна его благодарить.
– Поверь, наступит день, когда ты выйдешь из дома и уже никогда больше туда не вернешься, – уверенно заявляет он, продолжая нависать надо мной.
– И когда же он наступит?
– Когда-нибудь, но точно не сегодня, – он осматривается, – точно не в этом переулке, где может случиться что-то действительно плохое.
Я прослеживаю за его взглядом и замечаю в стороне от нас компанию парней, пристально наблюдающих за мной.
– Позволь отвезти тебя домой, – почти умоляет мужчина, и мне нечего ему возразить.
Я подъезжаю к тому самому переулку, паркую машину у соседнего дома и выхожу наружу. Добираюсь до того места, где сидела три года назад. Приземляюсь на заснеженный асфальт и смотрю на дорогу, где могли найти мое тело. Для меня все могло закончиться еще тогда, и не случилось бы никакого «сегодня».
Ник
По пути к машине Ясмины я перезваниваю Антону, который весь день пытался до меня достучаться. Когда он после трех гудков отвечает, я не стесняюсь наброситься на него с нелепыми обвинениями.
– Из-за тебя меня выгнали с занятий.
– И где же моя благодарность? – невозмутимо интересуется он, чем вызывает мое неподдельное восхищение.
– Ага, спасибо, – говорю я, улыбаясь. – Зачем звонил?
– Хотел перенести нашу встречу на сегодня. Ты сможешь?
Я не отвечаю, потому что вижу машину Ясмины и ее силуэт внутри салона. Хочется верить, что она позвала меня не за тем, чтобы снова ругаться. Потому что сейчас, стоя в нескольких метрах от соседки, я предельно четко ощущаю, что больше не хочу быть ее врагом. Не хочу оставаться чужаком, с которым по воли случая ей приходится делить квартиру. Мы можем быть выше этого, может стать друг для друга чем-то другим.
– Алло-о-о! – завывает Антон. – Ты здесь?
– Буду у тебя где-то через час. Нормально?
– Просто идеально. Жду, – говорит он и первым кладет трубку.
В машине Ясмины мне впервые становится настолько неловко, что я не знаю, куда себя деть. Не помню, чтобы испытывал нечто похожее прежде. Она с такой легкостью провоцирует во мне это смятение, чем удивляет и злит одновременно. Откуда у нее подобная власть над чужими эмоциями?
Я включаю случайное воспроизведение моего плейлиста, и начинает играть самая неуместная из всех песня. Песня со словами, которые мне не хочется произносить. Только не сейчас и не в ее присутствии.
Мне кажется, что она снова врет: прекрасно знает перевод и специально заставляет меня произнести его вслух. Если и так, то она себя ничем не выдает. Более того, ее восхищение моим голосом кажется до безумия искренним. Хоть убей, не могу отыскать в ее кристально-голубых глазах желания навредить. А когда мне приходится уйти, я почти уверен, что вижу в них неприкрытую вселенскую грусть. Ее натянутая прощальная улыбка и вновь поникшие плечи вызывают обжигающий укол стыда. Нельзя вот так оставлять ее, я чувствую это, но все равно выхожу на улицу и отправляюсь на встречу с психотерапевтом.
Уже через час мы с Антоном обсуждаем мой переезд. В этот раз я, не постеснявшись, забираюсь на кушетку с ногами, предварительно сняв мокрые после хождения по снегу ботинки. Мужчина, не перебивая, слушает мой рассказ о новой квартире. О Ясмине я умалчиваю намеренно, потому что не уверен, стоит ли посвящать его в эту часть моей жизни, с которой только предстоит разобраться.
– Не хочешь поговорить о том, как впервые почувствовал неладное? – спрашивает Антон, когда в комнате воцаряется тишина.
– Не думаю, что вспомню, – я пожимаю плечами, стараясь не смотреть ему в глаза.
– Попробуй, – настаивает он, – если не получится, то ладно.
– Я… – от накативших воспоминаний слова застревают поперек горла. Кажется, что у меня вот-вот случится очередная паническая атака, и даже Антон не сможет вытащить мое сознание из надвигающегося кошмара.
– Все хорошо, – спокойный голос мужчины раздается совсем близко, но по ощущениям мы сейчас разделены километрами. – Ты здесь, Ник, сидишь прямо передо мной. Похлопай ладонями по кушетке, потрогай ее поверхность. Чувствуешь? Она кожаная и прохладная. Посмотри и скажи мне, какого она цвета?
Судорожно сглотнув, я опускаю глаза и вижу руки, касающиеся обивки.
– Б-б-бежевая.
– Хорошо. А какого цвета обои в этой комнате?
– Зеленые, – уже увереннее отвечаю я, чувствуя, как воздух возвращается в мои легкие.
– Отлично. Теперь мы знаем, что дальтонизмом ты не страдаешь.
Мне передается его твердая невозмутимость, и я набираюсь смелости заговорить о самых жутких ощущениях в своей жизни.
– Я проводил разговорный стрим на своем канале.
– Так, – Антон кивает и вальяжно откидывается на спинку кресла, – продолжай.
– Предполагалось, что мы будем общаться об играх, о создании канала, о критике и монетизации.
– Предполагалось, но…?
– Но они, подписчики, начали задавать вопросы о моей жизни. О том, что меня интересует, помимо игр и YouTube канала. И я вдруг понял, что мне нечего им сказать.
– Так уж и нечего?
– Я был уверен, что моя собственная жизнь ничем не отличается от жизни других ребят. Я не мог рассказать им об институте, потому что мало интересовался учебой и выполнял ровно столько, чтобы не быть отчисленным. Потом вспомнил про друзей из компьютерного клуба, но понял, что нас с ними тоже объединяют игры.
– И что дальше?
– Дальше? – я ложусь на кушетку и закрываю глаза, мысленно переносясь в день, когда все началось. – Дальше у меня случился самый настоящий ступор. Я сидел перед камерой и молчал, наблюдая за тем, как в чате одно за другим появляются сообщения о моей внутренней пустоте. Они писали, что я скучный. Что моя жизнь так и пройдет за монитором. Особо смелые и острые на язык писали: «ты сдохнешь в обнимку с компом».
– И ты решил, что они правы?
– Я знаю, кто такие хейтеры, но в тот момент мне стало не по себе.
– Почему?
– Потому что Ясм… – я вовремя останавливаюсь и не договариваю ее имя. – Ребята из универа часто называли меня ютубером, и мне показалось, что они правы.
– Да, но это как если бы я оскорбился, что меня называют психотерапевтом, – в голосе Антона нет осуждения моей глупости. Он спокойно констатирует очевидные факты, призывая мыслить рационально, отбросив все внутренние противоречия.
– Разве ты потеряешь себя, если лишишься работы?
– Никто не в силах лишить меня моего же призвания, – мужчина откашливается, и я открываю глаза. – Нет ничего страшного в том, чтобы быть заурядным.
– По-твоему, я все сам испортил, да?
– Нет, – Антон качает головой. – Твоя личность формировалась на основании устройства виртуального мира. Ты подстраивался под действующие в том мире правила.
– И к чему это привело?
– Для полноценного развития личности важно понимание себя, своих слабых и сильных сторон, чувств, эмоций, желаний и мотивов. Человек должен ощущать собственное место в окружающем его реальном мире. Как бы банально это не прозвучало, но ты должен быть частью общности, чувствовать сопричастность к тем или иным группам людей. – Антон обнадеживающе мне улыбается. – Ник, все мы незначительные и значимые одновременно. Важно определить свое место в системе вещей. Куда расти, каких целей достичь. Нет ничего плохого в том, чтобы быть ютубером или кем-то еще. Но нельзя заниматься этим бездумно просто потому, что больше в твоей жизни ничего нет. Ради чего изначально ты это затевал?
– Я умел только играть, и мне показалось, что в этом и есть мое предназначение.
– Ты, правда, так думаешь? До сих пор? Это не плохо, если так и есть.
– Не знаю, – мне хочется расплакаться от собственной потерянности, – но это было лучше, чем та пустота, которая охватила меня после удаления канала.
– Не удивительно, ведь ты избавился от того, что хоть как-то помогало тебе идентифицировать себя в этом мире.
– И что теперь? – я почти уверен, что меня не исправить, и моя судьба в том, чтобы быть никем.
– Теперь, – Антон снова улыбается, – придется начинать сначала.
– Издеваешься?
– Вовсе нет.
– И с чего же, ты прикажешь, мне начать?
– С малого, – он поднимается и подходит к окну. – Начни с того, что ты человек.
– Ага, но мы еще в прошлый раз выяснили, что я не собака.
– Да? – Антон оборачивается и окидывает меня скептическим взглядом. – И какой же ты человек? Опиши себя.
– Нормальный, – бурчу я себе под нос, – самый обычный.
– Глупо, но сейчас, Ник, ты чистый лист, и только тебе решать, каким человеком отныне быть.
– Не понимаю, – я чувствую себя еще более растерянным, чем до этого невнятного разговора.
– Оглянись по сторонам, подумай, чего хочешь от жизни. Кем ты видишь себя через год?
– Такими вопросами ты загонишь меня в очередной кризис.