– Ты останешься в машине, – Яс не дает мне возразить и продолжает, – и это не обсуждается.
– Но почему я не могу пойти с тобой?
– Ник, – она поворачивает голову и с непривычной нежностью во взгляде смотрит на мою руку, удобно устроившуюся у нее на плече. – Просто сделай, как я прошу, и останься здесь.
Она накрывает мою ладонь своей, и в эту секунду я осознаю, что этот жест стал особенно значимым для нас двоих. Каждый раз прикосновение выходит слишком личным и сокровенным, чтобы я мог продолжать отрицать очевидное. Это не просто любопытство и желание помочь. За этим стоит что-то большее, что-то, очень похожее на чувства, появления которых никто из нас не ожидал.
– Если ты не вернешься через десять минут, я пойду за тобой, – бескомпромиссно заявляю я, убирая руку, пока это окончательно не смутило нас.
– Договорились, – отвечает она и, уверенно кивнув, выходит наружу.
На моих глазах Ясмина трансформируется в совершенно другого человека. Исчезает ее уверенная походка и идеальная осанка. Она как-то странно съеживается, из-за чего кажется совсем крошечной. В дом заходит не дерзкая девушка, а беззащитная, до чертиков напуганная, девочка. И пока ее нет, я думаю лишь о том, что скрывают эти кирпичные стены.
Ясмина
Иногда случается так, что мы забываем самые важные в жизни слова. Мы не помним, что они значат, и какие чувства должны вызывать. Порой я несколько сотен раз проговариваю в голове одно и то же слово, но никак не могу понять, почему оно так важно для других, но не для меня.
По словам родителей моим первым словом стало именно «мама». В детстве в эти четыре буквы закладывался целый мир. Столько смысла умещалось в одном единственном слове, столько чувств оно вызывало в то время, когда я была маленькой глупой девчонкой. Нежность, забота, любовь, безопасность. А затем грубость, равнодушие, ненависть, страх. Мир, должно быть, сошел с ума, раз все стало таким невыносимым.
Долгое время я не могла поверить, что это взаправду. Что это происходит со мной. Что все это делает моя мама. Что отец стоит в стороне и молча наблюдает. Что брат не в силах что-то изменить, даже если сильно захочет. Что взрослые все замечают, но предпочитают игнорировать очевидное. И что жизнь у меня одна, но бежать совершенно некуда.
Заметив преподавателя по ботанике в коридоре, я вспоминаю, что завтра крайний срок сдачи курсовой. Не может быть, что флэшка осталась дома. Судорожно копаясь в воспоминаниях, я осознаю, что действительно забыла ее на письменном столе.
«Нет. Нет. Нет. Только не это. Не может быть, что мне придется ехать домой. Только не сегодня. Нет. Нет. Нет!» – говорю я про себя, но ни одна существующая в мире мантра не изменит очевидного.
Я звоню Саве, готовая умолять его на коленях, только бы он согласился помочь.
– Все в порядке? Я не могу говорить, у меня посетители, – быстро тараторит Сава, попутно говоря с кем-то еще.
– Мне нужно забрать из дома флэшку с курсовой. Не мог бы ты…
– Прости, но нет, – брат вздыхает. – Моя смена закончится завтра в десять утра, а до тех пор мне отсюда не выбраться.
– А после десяти? Может, заберешь флэшку и привезешь ее мне в институт?
– Да, думаю, у меня получится, – я слышу в голосе брата сильную усталость, и мне становится стыдно.
– Забудь. Я сама съезжу после занятий и заберу ее.
– Ты уверена? – спрашивает он приглушенным голосом. – Мама сегодня весь день дома.
– Ничего страшного, я справлюсь.
– Ладно, м-м-м, Яс, мне действительно пора идти, здесь уже собралась очередь.
– Да, конечно, извини. Хорошего рабочего дня!
– Звони если что.
– Обязательно, – отвечаю я и сбрасываю звонок.
Если что. Только мне и маме известно, что скрывается под этой фразой. Слишком много всего, чтобы уместить в одном предложении.
Погруженная в мысли о предстоящей встрече, я не замечаю, как Ник оказывается рядом и устраивается на соседнем стуле. После того, как он отнесся к моей истерике вчера, сегодня тяжело врать ему в лицо. Мы говорим о поездке домой так, словно оба понимаем, что именно меня там ждет. Само собой разумеется, я не собираюсь брать его с собой, хоть он и настаивает.
Когда Ник произносит фразы: наш дом и наши проблемы, мой разум дает сбой. Я вспоминаю слова мамы, сказанные пару лет назад: Мне нет дела до твоих проблем. Ты живешь в моем доме и должна жить по моим правилам.
Меня будто с головы до ног обливают кипятком. Я нахожу в себе силы высказать Нику очередные грубые слова, которые он совершенно не заслуживает. Мне просто хочется остаться наедине со своей болью, со всеми нахлынувшими воспоминаниями. Ему незачем сидеть рядом, но он все равно остается. Я не жду ничьей поддержки, потому что привыкла справляться без нее. Поэтому его слова и действия становятся полной неожиданностью. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Я не помню тех важных слов, которые говорят, когда благодарны так сильно, что хочется плакать. Ник берет меня за руку и неистовый шум в голове понемногу стихает.
Когда мы подъезжаем к дому, кажется, что я лучше отчислюсь из института, чем добровольно еще раз войду в эту дверь. Но сегодня рядом оказывается человек, чьи поддержка и прикосновения придают мне уверенности. Меня греет его взгляд и теплая ладонь, которая неизменно покоится на моем плече. Его готовность быть рядом трогает и удивляет. Кто я такая, чтобы Ник находился именно здесь, а не где-то еще? Во мне просыпается редкое чувство нежности и желание уберечь его от всего, с чем я вынуждена жить. Нет, нет от мамы и не от нашего дома, а от самой себя, насквозь пропитанной этим гадким ощущением брошенности, ненужности, недостойности любви. Все отношения я всегда обрывала первой, и уже привыкла, что люди уходят, стоит их попросить. Но он остается.
Почему, почему ты остался? Я смотрю на Ника и не нахожу ответа: ни в его серых глазах, ни в его робкой полуулыбке. Он не расскажет, что чувствует, потому что и сам не знает. Мы оба не понимаем, что делаем, но продолжаем тянуться друг к другу.
Я оставляю Ника в машине и выхожу наружу. Должно быть, банально говорить о том, с каким трудом дается мне каждый шаг, но так и есть. Словно мне дают под дых и ставят подножки, но я все равно продолжаю идти. Кто-то скажет, что нельзя задохнуться на улице, где полно свежего морозного воздуха. Я же скажу, что это наглая ложь. Потому что, оказавшись у двери, я не могу сделать вдох.
Все происходит слишком быстро. Я дергаю за ручку дверь, та оказывается незапертой. Значит, она меня ждет, и проскочить мимо нее не удастся.
Мама появляется почти сразу. Выплывает в коридор и молча наблюдает за тем, как я снимаю обувь.
– Вернулась? – спрашивает она, но я ничего не отвечаю. – Может, хотя бы посмотришь мне в глаза? Или смелости хватило только на бегство?
– Я здесь только за тем, чтобы забрать флэшку, – говорю я, продолжая стоять в метре от нее. – А потом снова уйду.
– Ты никогда не сможешь уйти. Твое место здесь, хочешь ты этого или нет.
– Да, ты права, – на мгновенье я закрываю глаза, чтобы заставить себя замолчать, но это не помогает. – Мне не избавиться от тебя и того, что ты со мной сделала. Куда бы я ни пошла, ты всюду следуешь за мной. У тебя поразительный талант портить мою жизнь даже на расстоянии.
– Это ты испортила мне жизнь, – выплевывает она признание, которого я прежде не слышала. – И все, что ты можешь сейчас, это продолжать хранить эти дурацкие детские обиды?
– Дурацкие обиды? – мои резко похолодевшие руки непроизвольно сжимаются в кулаки. – По-твоему, ты была мне хорошей матерью? Только не говори, что собираешься ответить «да».
– Я не идеальна, – процеживает она, смотря на меня с искрящейся ненавистью в глазах.
– Да, твои методы воспитания не идеальны, – фыркаю я. – Они дерьмовые, как и ты сама.
– Как скажешь, – она скрещивает на груди руки и ведет себя подозрительно миролюбиво. В домашней одежде мама выглядит почти безобидно. – Мне принести твою флэшку или ты хочешь сходить за ней сама?
– Буду рада твоей помощи, мам, – что бы она ни задумала, я буду играть по ее правилам до конца. – Она на моем столе.
– Сейчас принесу, – она выдавливает из себя улыбку и уходит в мою комнату.
Через минуту мама возвращается и, как ни в чем не бывало, протягивает мне красную флэшку.
– Спасибо, – облегченно выдыхаю я, когда предмет оказывается на моей распахнутой ладони.
– Не за что, – по ее самодовольному выражению лица я вижу: что-то не так. И уже в следующую минуту понимаю, что именно. – Как и не за что за курсы макияжа, которые ты ни разу за все это время не посетила.
Она все знает, но откуда? Я стараюсь оставаться спокойной, но мне не нравится ощущать ее горячее дыхание на своей коже.
– Полагаю, что накопленные за занятия деньги все еще у тебя? – она протягивает руку к моему лицу. – И именно на них ты собираешься жить в ближайшее время?
Я стою неподвижно, пока она насквозь прожигает мои щеки и подбородок, медленно водя по ним пальцами.
– Лучше бы ты использовала эти деньги по назначению, – важное слово вертится на языке, но в этот момент я снова не могу его вспомнить. Подушечками больших пальцев она грубо проводит по моим глазам, смазывая черные стрелки и тени. – Но этим поступком ты в очередной раз доказала, что ничего не можешь.
Слезы не появляются, потому что я замерзаю от холода. Закричать бы сейчас от боли, но кому это нужно? Кому нужны мои истошные рыдания и крики? Никому. Даже мне.
Ребенком я просто боялась, и это гораздо, гораздо проще. Страх – довольно понятная эмоция. С этим можно жить, однажды и вовсе забыв, каково это – бояться. Но холод сжигает без огня. Ледяная пустота – вот что по-настоящему уже долгие годы убивает меня изнутри.
Мамины слова имеют надо мной безграничную власть. Во многом потому, что наравне с плохим она говорила так много хорошего. С нежностью в голосе называла меня ярким лучиком света в темном царстве, а на следующий день обзывала паршивой дрянью. Ласково обнимала руками, которыми чуть позже била по лицу. Целовала перед сном и заботливо поправляла одеяло, а затем в наказание привязывала к батарее.