Ник: Со мной все хорошо. Не переживай. Поговорим завтра.
Вернув телефон на прежнее место, я раскрываю широкое одеяло и укрываю им нас с Ясминой. После долгих размышлений о случившемся мне удается уснуть только через пару часов.
Ясмина
Так вышло, что худший день в моей жизни стал днем, когда я впервые почувствовала себя не одинокой.
Мамины слова, подобно хлысту, рассекли мое сердце, и оттуда хлынула кровь. Конечно, я знала об этом и раньше. Было невозможно не заметить ее нелюбовь по поступкам и тому, как все эти годы она на меня смотрела. Но я предпочла выстроить стены вокруг сознания, чтобы эта мысль не укрепилась в нем достаточно сильно, чтобы однажды у меня получилось от нее избавиться. Как от глупой ошибки, до нелепости смешного недоразумения. Я представляла, как через много лет мы с мамой будем вспоминать этот тяжелый период и смеяться с самих себя. С того, как причиняли боль, доводили до слез и поднимали друг на друга руку. Я верила, что настанет день, когда мы снова станем семьей и сможем сказать другим, что мы мама и дочка. Понятно, что ничего из этого уже никогда не случится.
Забавно, но не только дома, но и в обществе я всегда ощущала себя лишней. В школе, в институте, в компании друзей. Всегда и везде. Кто бы ни оказывался рядом, я оставалась одна наедине со своей тайной болью, которой не могла ни с кем поделиться. Мне приходилось скрывать не только синяки, но и плохое настроение. Я могла быть высокомерной, стервозной, но грустной – никогда. Эта эмоция под строжайшим запретом.
Наверное, все дело в моем недоверии людям, даже тем, кому определенно точно стоило обо всем рассказать. Моему первому парню, который изо дня в день допытывался, в чем же дело, пока ему все это не надоело. Лунаре, самой искренней и трогательной девушке на планете, которая по счастливому случаю на какое-то время стала моей лучшей подругой. В конце концов, моему брату, Саве, который так и не увидел картину целиком, ведь именно по моей вине все зверства остались за кадром.
Но чувство неуместности преследовало меня так долго, что я не могла признаться в этом даже себе. А ведь это так просто: выйти на сцену и заявить всему миру, что я никому не нужна. Что все бесчисленные роли и маски создавались лишь для создания эффекта моего присутствия. Тогда как я всегда находилась где-то не здесь. Мысли отправляли мой разум в то поле, где однажды меня оставили совсем одну. Иногда я снова чувствовала себя запертой и привязанной к батарее в своей комнате. А порой минута за минутой я заново проживала день, когда мама лишила меня Морти.
Мне нравилось, когда она била меня по лицу или давала кулаком под дых. Физическая боль становилась победой в существующем только в моей голове соревновании. Я могла это пережить и заплакать разве что от счастья. Потому что легко отделалась и потому, что она не нашла те ниточки, за которые нужно подергать, чтобы заставить меня страдать по-настоящему.
С годами я крепла и, как мне казалось, становилась менее восприимчивой к ее словам. Но оказалось поздно. Ущерб уже нанесен. Я привыкла быть жертвой, вынужденной играть хищника, чтобы другие ничего не заподозрили. Моя ложь не имела смысла, но я все равно продолжала врать, надеясь, что это уведет меня от горькой правды, долгие годы плавающей на поверхности. Мне стоило очнуться раньше. Правда, стоило. Но тогда ничего из случившегося сегодня просто бы не произошло. И вот этого я бы себе точно никогда не простила.
Я впустила в свою жизнь человека. Я плакала у него на груди и не желала отстраняться до тех пор, пока слезы не кончатся. Никакого страха быть непонятой, никаких попыток спрятаться за маской. Не осталось ничего, кроме правды, которую я впустила в свое сердце. Не только ту, что терзала меня все эти годы, но и ту, что сводила с ума в последние дни, проведенные рядом с Ником.
Когда я открываю глаза, сосед еще спит. Сосед. Могу ли я называть его так отстраненно после всего, что произошло? Мы больше не чужие друг другу люди. А может, никогда ими и не были. Все с самого начала будто шло к этой самой секунде. Я смотрю на копну его русых волос, на кончиках которых немного сохранился пепельный цвет. Смотрю на подрагиваюшие во сне густые пушистые ресницы и думаю о том, какие у него пронзительные глаза. Почему-то вспоминаю наше знакомство и то, каким несуразным он мне тогда показался. Парень, пытающийся казаться кем-то другим. В конечном счете, и он, и я устали от притворства, и теперь мы здесь.
Его рука по-прежнему крепко обнимает меня, и когда я делаю одно слишком резкое движение, он просыпается. Некоторое время Ник рассеяно смотрит перед собой, но заметив мои устремленные на него глаза, приветливо улыбается.
– Привет, – говорит он хриплым и сонным голосом. – Тебе лучше?
– Да, все хорошо, спасибо, – мне хочется снова прижаться к нему, но я отбрасываю эти мысли куда подальше. – Мне лучше благодаря тебе, Ник. Если бы не ты, вчера все могло закончиться по-другому.
– Я рад этому финалу, – он замечает свою руку, лежащую на моей талии. – Наверное, мне стоит убрать…
– Не надо, – прерываю я его, – оставь.
– Если тебе так будет спокойнее, – Ник смущенно кивает. – Вчера был тяжелый день.
– Да, это все из-за поездки домой, – я все еще не уверена, что хочу рассказать ему всю правду, но ее часть он определенно заслужил. – Точнее, из-за моей мамы.
– У вас, – он задумывается, видимо, подбирая правильное слово, – сложные отношения?
– Можно сказать и так, да. У нас очень сложные отношения, основанные на взаимной неприязни.
– Вчера мне показалось, что ты ее боишься, – Ник нервно поджимает губы, наблюдая за моей реакцией. – Прости, если это не так.
– Сейчас я боюсь ее не так сильно, как в детстве, – я нахожу в себе силы ободряюще улыбнуться, чтобы ему не стало совсем жутко от моих слов. – Это, скорее, выработанный рефлекс. Ну, знаешь, как с собаками.
– Укусила одна, а потом боишься всех, даже самых безобидных?
– Да. С тех пор, как я научилась давать сдачи, она довольно редко поднимает на меня руку. Но у нее по-прежнему есть слова, – из меня вырывается полный горечи вздох, – и я не могу заставить ее замолчать.
– Мне жаль, – Ник не выглядит сильно удивленным. Должно быть, догадался до всего сам. Но сожаление и сочувствие в его глазах доводят меня до слез. Заметив скатившуюся по моей щеке одинокую слезу, он осторожно смахивает ее большим пальцем. – Думал, ты еще вчера все выплакала.
– Это по другой причине, – отвечаю я, когда наши взгляды встречаются. Мы на слишком близком расстоянии друг от друга, чтобы вот так смотреть. Но, кажется, мы больше не можем иначе.
– Я хотел тебе кое-что сказать, – Ник откашливается, – пообещал себе накануне, что обязательно скажу это вслух.
– Хорошо, – несмотря на разбитое сердце, я не могу перестать широко улыбаться, – скажи.
– Ты невероятно красивая, – его лицо снова заливает краской.
– И эта мысль возникла у тебя, когда я лежала с опухшим и красным от рыданий лицом? – мне хочется рассмеяться, но я боюсь задеть его чувства. Я больше никогда в жизни не буду над ним смеяться.
– Ага, все так, как ты сказала, – Ник хихикает, и многолетний холод внутри меня трещит по швам. – Что будем делать?
– Я не хочу идти в институт.
– Ну, неужели! Мы официально собираемся прогулять универ, – он задумывается, а потом добавляет. – Вместе.
– Да, мы вдвоем те еще прогульщики, – я вспоминаю наш недавний разговор, и мне в голову приходит безумная идея. – Кстати, мое предложение все еще в силе.
– Какое? Угостить меня еще раз смузи? – Ник морщится. – Нет, спасибо.
– Да нет же! – я легонько толкаю его в плечо. – Я о поездке. Помнишь, я сказала, что могу отвезти тебя куда угодно. В любое место.
– Конечно, помню, – он хитро улыбается. – Но это значит только одно.
– И что же?
– Нам нужен план.
В уголках глаз снова выступают слезы, но я все равно улыбаюсь так, как никогда в жизни.
– Да, нам нужен план, – повторяю я его слова, и мы тихо по-заговорщически смеемся.
Ник
Никогда не думал, что на вопрос Ясмины «Куда ты пожелаешь отправиться прямо сейчас?», я в ту же секунду буду готов ответить, что уже нашёл место, где хочу остаться.
Предполагалось, что переезд даст мне новое начало. Вместо этого квартира Натали стала отправной точкой чего-то другого, никак не входящего в наши с Ясминой планы. Мы спасались бегством от собственной опустошенности и неожиданно нашли укрытие друг в друге.
«Только тебе решать, каким человеком отныне быть».
Эти слова Антона засели в моей голове и до нашего утреннего разговора с Ясминой казались абсолютно бессмысленными.
Этим утром Яс выглядит раздавленной вчерашними событиями, но я все равно не могу перестать любоваться ее естественностью. Искренней улыбкой, наполненными жизненным блеском глазами, румянцем смущения на щеках, появившимся после моих слов о ее красоте. Она продолжает хмуриться и награждать меня выразительными неодобрительными взглядами. Ясмина не перестает тревожиться и страдать, ведь ей по-прежнему больно, но та фальшивая незнакомка исчезает. Ее больше нет. И та, кто приходит на ее место, заставляет меня тепло улыбаться ей в ответ.
Ее неожиданное предложение застает меня врасплох, потому что бежать так далеко я не планировал. Тем более, с ней. Когда мы говорили о предполагаемой поездке в первый раз, никто из нас не воспринимал этот разговор всерьез. Ведь куда, собственно, мы можем отправиться? Я вспоминаю Лунару, поехавшую с малознакомым Флорианом в целое мини-путешествие, и поражаюсь ее смелости. Никогда не считал себя трусом, но мне становится не по себе от мысли оказаться с соседкой еще ближе, чем сейчас.
То немногое, что Ясмина осмелилась рассказать о своих отношениях с матерью, повергло меня в шок. Разумеется, я знал, что существуют такие семьи, но никогда не думал, каково это – быть их частью. Кем вырастают дети, которых ежедневно избивают, унижают и оскорбляют? Даже думать не хочу о том, что все может быть еще хуже, ч