– Мама говорит, что не сразу заметила, как она тонет. А когда увидела, то к Ясми на помощь уже бежал мужчина, отдыхающий в тот день рядом с нами, – Сава напоминает человека, стоящего на распутье. Он выглядит удрученным из-за невозможности сделать выбор, приняв только одну из сторон. Если даже Ясмина смогла найти оправдания жестокости матери, то Саве сделать это гораздо проще.
– Что насчет собаки? – спрашиваю я, делая вид, что знаю эту историю наизусть.
– Оказалось, что Морти жив.
– Кто? – спрашивает Антон, чем здорово меня выручает.
– Она еще не рассказывала вам о нашей собаке? – Сава тяжело вздыхает. – Однажды Ясмина притащила домой щенка, и мы с ней сделали все, чтобы он остался жить с нами. Она очень к нему привязалась. Морти был ее единственным другом, и когда он пропал…
– Куда пропал? – Антон кажется взволнованным этой историей гораздо больше, чем рассказом про случившееся на озере.
– Мне тогда сказали, что он убежал во время прогулки. Но через несколько месяцев после этого мы с сестрой столкнулись с бродячей собакой, и у нее случился первый срыв. В общем, мама сказала ей, что усыпила Морти. Это сильно потрясло Ясми.
– Значит, сегодня выяснилось, что собака жива? – спрашивает Антон, подаваясь вперед.
– Да, оказалось, что папа отдал ее Лизе. И Морти все эти годы жил с ней.
– Кто такая Лиза? – интересуюсь я, копаясь в воспоминаниях, но такое имя Ясмина в наших разговорах определенно не упоминала.
– Коллега родителей, – как-то скомкано отвечает Сава, озираясь по сторонам.
– Та самая, к которой ушел ваш отец? – не знаю, что именно наталкивает меня на это предположение, но оно само срывается с губ.
– Значит, она рассказала тебе и об этом, – он качает головой. – Похоже, вы с сестрой очень сблизились. Не знаю никого, кому она бы так доверяла. Это дорогого стоит, уж поверь.
Я благодарно киваю, и мы резко замолкаем, прекрасно осознавая, что при этом разговоре должен присутствовать еще один человек.
Мне так чертовски ее не хватает. Я хочу услышать ее дерзкий голос и ощутить на себе ее нежный взгляд. Я даже не прошу о возможности ее поцеловать, только бы краем глаза увидеть ее лицо и убедиться, что она в порядке.
Неожиданно дверь палаты открывается, и оттуда выходит медсестра.
– Пациентка проснулась, – заявляет она, – вы все сможете зайти к ней только после осмотра.
Через минуту в коридоре появляется врач. Они вместе с Антоном исчезают за дверьми палаты, оставляя нас в мучительном ожидании развязки.
Ясмина
Самое худшее в этом пробуждении то, что я понятия не имею, где нахожусь. Подсвеченные яркой лампой белоснежные стены помогают сконцентрироваться и кое-что вспомнить.
– Вижу, вы проснулись, – верещит подбежавшая ко мне медсестра. Ее голос кажется запредельно звонким, и я готова попросить ее убавить громкость. – Сейчас придет врач и осмотрит вас. Не переживайте, с вами все будет хорошо.
– Мои родители ненавидят меня, – начав говорить правду, я оказываюсь не в силах остановиться. – Они вызвали санитаров и сказали им, что я сумасшедшая. Все еще считаете, что со мной все будет хорошо?
– Просто подождите врача, – сочувственно улыбнувшись, она ненадолго выходит из палаты и возвращается уже в сопровождении двух мужчин.
– Можете пообщаться, – говорит высокий мужчина в медицинском халате, обращаясь к другому абсолютно лысому мужчине. – У вас пять минут.
– Благодарю, – тот кивает и уверенной походкой приближается ко мне. – Привет Ясмина, ну и напугала же ты меня.
Он моргает мне левым глазом несколько раз, и я решаю, что это галлюцинация. Когда второй врач и медсестра скрываются за дверью смежной палаты, мужчина облегченно выдыхает.
– Так, слушай меня внимательно, – он бегло оглядывает палату. – Я – твой психотерапевт. Мое имя – Антон. Неделю назад Ник привел тебе ко мне на первый прием-знакомство, на котором ты рассказала о произошедшем шесть лет назад на озере. Также ты упомянула о других случаях жестокого обращения, и мы договорились встретиться через несколько дней, когда ты будешь готова говорить дальше. Именно поэтому мы еще не успели оформить тебя, как мою пациентку. Сейчас, когда вернется тот врач, ты должна вести себя так, будто доверяешь только мне и никому другому. Ник заверил меня, что ты справишься с этим, он прав?
– Он здесь? – я задыхаюсь от мысли, что это все его рук дело. Он не оставил меня, несмотря на мой глупый необдуманный побег в неизвестность. – Ник тут?
– Да, он сидит в коридоре и, надеюсь, не затевает драку с твоим отцом.
– Почему ему нельзя войти? – я с тоской смотрю на дверь.
– Потому что сначала с тобой должен побеседовать врач.
– Что именно я должна ему рассказать?
– Разумеется, правду, – Антон морщится, – ну, и ту часть, где ты врешь о нашем знакомстве. Я рассчитываю на тебя, Ясмина.
– Не переживайте, я отлично притворяюсь.
– Очень на это надеюсь.
Антон хочет добавить, что-то еще, но его прерывает вернувшийся к нам врач.
– Что ж, приступим, – он пододвигает стул к моей кровати и садится на него, закинув ногу на ногу. – Я – Михаил, врач-психиатр. Не могли бы вы рассказать мне все с самого начала?
– Начиная откуда? С сегодняшнего утра? – я украдкой поглядываю на внешне спокойного Антона.
– Думаю, лучше всего будет начать с детства, – подсказывает Михаил.
– А вы не уйдете? – с наигранным испугом в глазах я хватаю Антона за руку.
– Разумеется, нет, – он похлопывает меня по ладони, и я для пущей убедительности облегченно вздыхаю.
– Хорошо, тогда у меня может получиться.
– Это будет первый раз, когда вы кому-то рассказываете об этом? – интересуется Михаил, делая какие-то пометки в блокноте.
– Не совсем, – я качаю головой, – недавно я поделилась одной ситуацией, случившейся шесть лет назад, с другом, Никитой. И он всерьез обеспокоился моим эмоциональным состоянием. Несколько дней назад мы вместе пошли к Антону, и там мне пришлось повторить свой рассказ еще раз. Это оказалось сложнее, чем я могла себе представить. Поэтому следующую встречу мы толком не запланировали.
– Сейчас ваш шанс рассказать абсолютно все, – Михаил ободряюще кивает, – Просто попробуйте вспомнить. Главное – начните.
Я неуверенно смотрю на Антона.
– Говори, как думаешь, – отвечает он на мой взгляд. – Нам важно узнать твое видение. Не пытайся объяснить случившееся, не ищи причины. Мы хотим знать только о том, что ты чувствовала, через что прошла.
– Ладно, – я киваю, думая, что переоценила свои возможности. Но отступать некуда. Настал момент говорить правду.
Не знаю, желанный я ребенок или незапланированным. Но недавно мама призналась, что мое появление испортило ей жизнь. Забавно, что я использую именно это слово, будто могла появиться на свет сама по себе. Возникла из ниоткуда и начала все портить. Может, мамино отношение помогало ей забыть, что именно она меня и родила? Я размышляла об этом слишком долго и, честно говоря, успела за эти годы сильно устать. Тяжело, знаете ли, изо дня в день пытаться понять, почему это происходит именно с тобой, а не с кем-то другим.
Не помню, когда именно все началось. Думаю, когда я была еще слишком мала, чтобы это запомнить. Не знаю, чего вы ждете, какие подробности хотите услышать. Разве я могу чем-то вас удивить? Сомневаюсь, но все равно скажу: меня никогда не били ремнем. И в каком-то смысле я всегда об этом жалела.
Мама извращала мое представление о прикосновении человеческих рук. Каждый раз, когда кто-то пытался по-дружески меня приобнять, я невольно вздрагивала. Мне было страшно касаться других. Вдруг они испытывают то же, что и я? Казалось бы, что может быть естественнее момента, когда ты идешь с кем-то под руку? Но у меня ушло несколько лет на осознание того, что не всех касаний стоит бояться. Слишком много времени и возможностей оказались безвозвратно утеряны. Поэтому в школе друзей я так и не обрела.
Я не сломалась благодаря брату. Он приходил в мою комнату и обнимал до тех пор, пока я не переставала дрожать от прикосновений. Сава сделал все, чтобы мне не пришлось до конца жизни бояться человеческих рук.
Вижу по глазам, что вам интересно узнать, почему же я никому об этом не рассказала. Ведь достаточно было подойти к любому школьному учителю и попросить о помощи. Но у меня всегда присутствовал синдром отложенной жизни. Я говорила себе: завтра все изменится, мама станет другой, а папа перестанет уходить из дома. Ничего не менялось, но я продолжала ждать, пока не стало слишком поздно.
Меня всегда поражала мамина уникальная способность отравлять все хорошее, что есть в моей жизни. Однажды за нежелание ложиться спать она ударила меня по лицу моим же любимым плюшевым мишкой. На следующий день я выбросила его в мусорное ведро. Она портила все, к чему прикасалась. Она испортила меня. Лишила чего-то важного и настоящего, но что в действительности я могла сделать? Убежать из дома и все равно вернуться? Попасть в детский дом, где будет еще хуже? Один человек сказал мне, что нужно подождать. И я ждала.
Когда появился шанс уйти и начать новую жизнь, я ухватилась за него, как за последнюю возможность спастись. Думала, что вдали от них станет легче. Надеялась, что с уходящими минутами будет уходить и вся моя боль. Появилась уверенность, что воспоминания станут нечеткими и утратят былую яркость. Но нет. Настал новый день, и вместо облегчения он принес безысходность. На меня будто разом обрушились все удары и обидные слова. Все мое наивное ожидание оказалось впустую. Знаете, захлебываться в чувствах почти так же больно, как тонуть в озере.
Все, чего я хочу, это перестать жить прошлым. Хочу избавиться от обиды и чувства ненужности. Знаю, что воспоминания никуда не исчезнут, но, может, они смогут приносить чуть меньше боли? Я устала впадать в ступор от внезапно нахлынувшего страха. Не хочу бояться себя и той жизни, что у меня может быть. Неужели это невозможно?