Тот удивленно переводит взгляд в сторону окна, но никого там, конечно, не видит.
— Виола, только не говори мне, что завела роман с кем-то из слуг.
Мне становится жаль, что подушка уже лежит на полу — не бить же Ромиона одеялом?
— Во-первых, моя личная жизнь не твое дело…
— Как раз мое, — возражает Ромион. — Мой брат с замашками темного колдуна влюблен в тебя по уши, и я должен узнать, если ты решишь его бросить. По меньшей мере за полгода, чтобы успеть все подготовить.
— И что ты собираешься готовить? — Сначала мне хотелось сказать отнюдь не это, но последняя фраза звучит слишком интригующе. Ромион устроит конкурс красоты, кастинг на лучшую замену мне или…
— Клетку, Виола. Серебряную клетку для начала. Большого размера, — сбрасывает меня с небес на землю Ромион. — Дамиан последнее время пристрастился превращаться в дракона. Причем боевого. Не заметила?
Заметила… Правда, вчера он был чем-то средним между ящерицей и крысой, но суть волнений Ромиона я уловила.
— Поэтому будь добра вовремя уведомить меня. — Ромион отряхивает свой камзол, хотя каждая «художественная» складочка там и так на месте.
— В письменном виде. Обязательно, — киваю я.
— Нет, в письменном не надо. — Кажется, Ромион решил, что я это серьезно. — В письменном он может раньше узнать, а мы же этого не хотим.
— Нет, — фыркаю я. — Не хотим.
— Отлично, — улыбается Ромион. — Я рад, что мы друг друга понимаем.
Да уж. Друзья называется.
— А сейчас, будь добра, приведи себя в порядок — я пришлю горничных, чтобы помогли. У тебя полчаса.
Полчаса? А потом что? Расстрел?
— Зачем?
— Ты обещала пойти на премьеру моей мачехи, — объявляет Ромион таким тоном, будто не он меня об этом просил, а я умоляла и он любезно согласился.
— Она что, сегодня?
— Она через час. Кучеру и так придется гнать против правил, и все потому, что ты спишь, когда должна вовсю готовиться.
— Ромион, а можно я стукну тебя по лбу?
— Виола, позволь напомнить, что я король… — и отодвигается на всякий случай.
— Я помню, — ворчу я.
— Прекрасно. Дамиан тебя ждет. Кажется, уже час как. Позволь напомнить также, что принцессы…
Я все-таки бросаю в него одеяло.
Достал.
— Полчаса! — напоминает Ромион, выпутавшись из-под одеяла, и сбегает за дверь. Его место занимает целая орава горничных, которые молчат, пугливо косятся на ту, что выбирает мне наряд, — суровую даму в чепце, больше похожем на корону, чем на атрибут горничной. И да, управляются меньше чем за полчаса, хотя результат, на мой взгляд, получается слишком роскошный, я даже в зеркале себя не узнаю. Какая-то голубоглазая золотоволосая кукла в желтом воздушном платье таращится на меня в ответ и хлопает глазами.
— Уберите, — прошу я, и зеркало в мой рост увозят.
Часы отбивают половину шестого.
Со вздохом я смотрю на свои руки в лимонных шелковых перчатках, длинных, до локтя. Понимаю, что менять наряд поздно. Что ж, побуду куклой. А по возвращении поговорю со старшей горничной — за что она меня так не любит?
Дамиан стоит у окна моей гостиной, освещенный тусклыми красноватыми лучами вечернего солнца. В строгом черном бархатном костюме по местной моде а-ля наше позднее Возрождение, спиной ко мне, облитый светом, он кажется чем-то неземным, конечно же, очень красивым, но и… сломанным. Как выброшенная кукла.
Я вспоминаю издевающийся вкрадчивый голос из сна и понимаю, что это все не шутка. Это уже не смешно. Он, этот голос, эта «маска», сломал что-то в моем Дамиане. Что-то треснуло, и с каждым мгновением эта трещина растет… А ведь совсем недавно я видела, как Дамиан сияет. Его любовь ко мне светилась — и меня грел этот свет. Как это могло уйти так быстро?
Дамиан оборачивается, и на мгновение — недолго, всего-то секунда — я ясно вижу обреченность в его глазах. Она очень яркая, очень заметная, эта обреченность.
— Виола. — Он улыбается и идет ко мне. И я к нему и тоже улыбаюсь. Так же фальшиво. — Ты прекрасна.
— Серьезно? — усмехаюсь я. — Похожа на громадный лимон?
— На что?
Значит, тут не растут лимоны…
— Такой кислый фрукт, по цвету — как я сейчас.
Дамиан, кажется, не слушает: он берет меня за руку, подносит ее к губам — но вместо того, чтобы дать поцеловать, я сама подаюсь к нему и легко целую в губы.
— Я рада тебя видеть.
Глупая фраза, ею не разбить отчаяния и фальши между нами. Ну как же так: какая-то иллюзия, какой-то голос во сне — и все наше счастье летит в тартарары. Настолько хрупкое? А казалось таким сильным, таким огромным…
Дамиан смотрит на меня — даже высокая, как сейчас, я все равно ниже его. Дамиану приходится наклонять голову, чтобы заглянуть мне в глаза, когда я так близко.
— Все хорошо? — зачем-то спрашиваю шепотом.
Ломкая, больная улыбка служит мне ответом.
— Да. Все хорошо.
Киваю.
— Мы, наверное, опаздываем.
— Да…
— А может, пусть Ромион сам едет?
Дамиан усмехается:
— А потом он так разноется, что от него совсем житья не станет? Едем, Виола, мы и правда опаздываем.
И выводит меня — быстро, мы и правда торопимся — вон из моих комнат, по коридору к лестнице, мимо слуг, мимо залитых солнцем окон, мимо глазеющих на нас придворных…
— Ноет? — удивляюсь я, почти вприпрыжку спеша за Дамианом к карете. — Ромион умеет ныть?
— Еще как, — усмехается мой демонолог и вместо лакея помогает мне взобраться по ступеньке.
Уже в карете, почему-то сидя напротив и жадно поедая меня взглядом — и это тоже кажется нормальным, — Дамиан тихо говорит:
— Я люблю тебя.
А я почему-то молчу в ответ.
Неловкая тишина длится недолго: Дамиан спохватывается, вытаскивает, кажется, из воздуха и раскладывает на сиденье около меня с десяток разноцветных пузырьков.
— Комплексное противоядие? — изумляюсь я. — Дамиан! Зачем? Мы едем в театр, а не… Я не буду там ничего есть!
Дамиан бросает на меня быстрый взгляд и открывает первый пузырек. Пахнет он отвратительно.
— Это и комплексное противоядие, и вспомогательные. Я дал слово брату, к тому же мы уверены, что если мачеха предложит тебе отравленное яблоко, ты согласишься. Пей.
— Но, Дамиан… Откажусь, я откажусь и ни на шаг от тебя не отойду! Да… Это же всего лишь театр!
— А это всего лишь наша мачеха, — кивает Дамиан. — Пей, Виола.
— Да ладно, ну упаду я замертво, ты же меня потом поцелуешь, и я очнусь, — дразню я, но Дамиан шутку не поддерживает. Он просто молча следит, как я опустошаю пузырьки один за другим.
Если Ромион глотал эту гадость целых три года правления его мачехи… Я понимаю, почему он до сих пор так хочет ее убить.
— А там побочные эффекты есть? — слабо выговариваю я после десятого пузырька. В театр мне уже, конечно, не хочется. Хочется лечь и умереть прямо здесь и сейчас.
Дамиан внимательно смотрит мне в глаза, потом берет за руку и считает пульс.
— Не волнуйся, сейчас все пройдет.
«Все», может быть, и прошло бы, не рассекай мы по городу, как на гонках «Формулы-1». К сожалению, карета куда как неповоротливей гоночных болидов, и держаться в ней можно разве что за занавески окна да за Дамиана. За Дамиана и держусь: его бархатный костюм и руки, почему-то очень теплые, сильно напоминают мне моего плюшевого мишку — в детстве я за него тоже хваталась, когда было плохо.
— Как там Винки? — вспоминаю я и тянусь потрогать щеки и лоб Дамиана — тоже очень горячие. Он не заболел?
Дамиан вздыхает.
— Виола, я хотел с тобой серьезно поговорить.
— Ну давай. — Посмотрим, как ты будешь со мной серьезно разговаривать, когда я сижу рядом в полупрозрачном платьице и тру тебе щеки.
— Виола, я могу сделать для тебя очень многое, — проблему щек Дамиан решает быстро: сжимает мои руки и кладет себе на колени, — но Винки я не брошу. Она остается.
— Это зомби твоей любимой собачки? — шучу я.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — Дамиан крепко держит меня за руки, точно боится, что я сейчас выскочу из кареты и сбегу, — но Винки — моя кошка.
Действительно. Она же мурлыкала.
— Ладно. Кошка так кошка. Винки остается. Только попроси ее на меня не шипеть, ладно?
Дамиан коротко смотрит на меня и тут же — снова на мои руки у себя на коленях.
— Боюсь, тебе придется самой заслужить ее доверие, Виола.
Мне придется заслужить доверие кошки-скелета. Восхитительно. Один-ноль не в пользу Дамиана.
— Хорошо.
— Хорошо?
Я киваю, высвобождаю руки и снова трогаю его лоб.
— Дамиан, ты не заболел? Ты весь горишь.
— Нет, — быстро отвечает он. Слишком быстро и слишком внимательно при этом смотрит в окно. — Все в порядке.
Развить эту тему — спросить, будет ли «все в порядке», если Дамиан совсем сгорит, то есть сыграет в ящик, — я не успеваю. Мы наконец приезжаем.
Главный столичный театр Сиерны совсем не похож на его московский аналог. Ни на один, если честно, — ни изнутри, ни снаружи. Для начала — он открытый. Поняв это, я непроизвольно смотрю на небо: оно, естественно, хмурится в ответ. Я проникаюсь еще большим негодованием в сторону коронованной чепчиком горничной, нарядившей меня в это желтенькое открытое платьице. Пойдет дождь — и я буду практически в неглиже. Не то чтобы я теперь стеснялась своего тела — или вообще хоть когда-нибудь его стеснялась, — но сомневаюсь, что зрители мужского пола при виде меня станут вежливо отворачиваться. Скорее уж дело закончится дракой — Дамиана со всеми. А точнее, его духов со всеми. А потом он будет на меня дуться, и кто знает, во что это выльется.
Может, повезет и дождь все-таки не пойдет?
Вряд ли. Мы занимаем наши места — в ложе (да, тут есть ложи; они, конечно, крытые, но это мне не поможет, если вместе с дождем подует ветер), но стоит только мне расслабиться и начать изучать других зрителей (а что еще делать, пока сцена пустая?), театр сотрясает оглушительный раскат грома. Потом сверкает молния, и снова гремит гром. И все это в полном безветрии — затишье перед бурей.