Мне тут же становится неуютно, а деревья вокруг — громадные, шелестящие кронами где-то далеко в вышине и на стволах покрытые мхом, — как будто придвигаются ближе.
— Виола? Тебе снова нехорошо?
— Нет, — тихо отвечаю я. — Мне замечательно. А где портал?
— Да вот же он. — Действительно, передо мной словно из-под земли вырастает круг камней — острых, словно клыки. И весь он напоминает чью-то оскаленную пасть.
Нет, Туану сейчас наверняка невыгодно меня никуда заманивать и уж тем более убивать. Он хочет меня очаровать — отлично: я подыграю. Лучше уж быть параноиком, но живым, чем мертвым оптимистом. Вот, отсюда правило: надо быть осторожнее со всякими мальчиками. А то Красная Шапочка тоже цветы в лесу собирала, а потом встретила Серого Волка, и все знают, чем этот детский кошмар закончился.
Волк ей поначалу, наверное, тоже казался милым и дружелюбным…
— Виола, в чем дело?
— А? Нет, ни в чем. М-м-м, ты со мной?
Туан странно, с подозрением смотрит на меня:
— Да, мне кажется, тебя лучше проводить. С тобой точно все хорошо?
— Да! Просто замечательно! — Вернусь и первым делом узнаю у мамы, кто такой этот милый лекарь — любитель кроликов. И откуда к нам приблудился. Путешественник, ага! А я милая фея-крестная. Не смешите мою волшебную палочку!
— Ну вот, — говорит Туан спустя минут десять и три портала, когда мы оказываемся на лужайке перед дворцом. — Куда именно тебя проводить?
— Никуда, дальше я сама. Спасибо. — Я снимаю плащ и отдаю ему. — И за это тоже.
— Виола, не стоит…
— Держи, — кладу ему плащ прямо в руки и тихо выдыхаю: — Я все равно знаю, кто ты.
Туан хмурится, но сказать ничего не хочет или не успевает: я отворачиваюсь и иду по дорожке к своей беседке. Точнее, к своим комнатам. Один черт.
На полпути меня ловят мамины фрейлины — они так и представляются: «Мы подруги королевы». Как по мне, болтают и суетятся они слишком много, зато предаваться серьезным или грустным мыслям в их присутствии совершенно невозможно. Меня заваливают сотней вопросов, пока приводят в порядок волосы и смазывают, а потом еще и обертывают во что-то вкусно-сладкое все тело. Сами же за меня отвечают, крутят, вертят… Наверное, через час моя голова просто пухнет от их звонких голосов, и вдобавок мне объявляют, что мама с бабушкой ждут меня на завтрак. В ответ я интересуюсь, было ли обертывание приправой или маринадом. И меня поджарят прямо в бабушкином саду? Феи делают вид, что не понимают, о чем я, одевают меня в сиреневое, украшенное фиалками платье, кладут на голову венок — опять же из фиалок — и отправляют завтракать.
Ладно, думаю я, сразу не съедят… Да и глупости все это, все эти мысли — лучше спрошу у мамы про письма в Сиерну, кролика (есть же здесь придворный чародей… надеюсь) и про Туана. А то как-то он очень настойчиво попадается мне на глаза. Не к добру это.
Бабушку бы только вытерпеть.
Завтрак проходит в неожиданно приятной атмосфере: мама с бабулей обсуждают нейтральные темы вроде погоды и цветов, потом переходят на платья и способы плетения венков (десять штук насчитываю я, и это еще, кажется, не все).
Я вылавливаю орхидеи из мятно-мелиссового меда и думаю, что я тут лишняя. Да, мне приходится угукать в ответ на некоторые реплики бабушки, да, я то и дело ловлю встревоженный мамин взгляд. Но никто не спрашивает меня, какого лешего я спозаранку ворвалась в покои королевы, нагрубила, а потом где-то шлялась все утро. Ха, да не верю, что эльфы маме еще не настучали, где именно я была и с какими выражениями оттуда уходила. Что-то здесь не так…
Прислуживающий нам милый мальчик Рауль все пытается накормить меня посытнее: с десяток видов сыра, с полсотни — хлеба и пышных булочек, про сладости вообще молчу (что феи из меда только не делают!) — и все это выстраивается передо мной, а то и укладывается на тарелку в виде мордочки смешного зверька или моего же портрета (карикатурного). Я утверждаюсь в мысли, что Рауль — единственный нормальный человек в нашем милом междусобойчике (строго говоря, так оно и есть), проникаюсь к мальчику симпатией и наедаюсь до отвала. А что, я люблю сыр, а говорить мне не с кем, так что единственная возможность занять рот — запихнуть в него еще вон тот вкусный кусочек, нарезанный в виде тюльпана, тем более он лежит прямо передо мной на тарелке, прямо как подарок от возлюбленного…
В общем, я бессовестно объедаюсь, мама с бабушкой к концу завтрака и вовсе перестают меня замечать, и ничего странного я не вижу в том, что, когда сироп в моем бокале кончается, милый мальчик Рауль, подмигнув, приносит другой бокал с чем-то дымящимся и изумительно ароматным. Я интересуюсь, что это. Рауль беззаботно пожимает плечами и ставит бокал передо мной.
Ладно, наверняка какой-нибудь цветочный настой. Что еще может появиться на столе у фей?..
Но что-то меня настораживает. Не знаю что — я задумчиво верчу бокал в руке, раза три собираюсь отпить, и все как-то… Не знаю, какой-то холодок по коже. Неприятный.
Что-то я мнительная становлюсь. Но…
Рауль удивленно смотрит на меня, когда я прошу принести мне что-нибудь другое. Потом бросает взгляд на бабушку — та кивает ему, мол, отойди. А мне говорит:
— Пей, Виола.
— А что там? — повторно интересуюсь я. Ну не отравить же они меня собрались, в самом деле! Родная мать с бабушкой!
— Немного золотой пыльцы, немного фиалок, немного роз, — отмахивается бабушка. — Пей, тебе понравится, — и поворачивается к маме, непринужденно улыбаясь.
Но я ловлю виноватый взгляд мамы… Он многое мне говорит.
— Спасибо, бабушка. У меня аллергия на розы, — и поднимаю бокал, собираясь его вылить.
На меня падает золотистое облако, любопытные виспы с визгом шарахаются от стола, а моя рука замирает на мгновение… и подносит ко рту бокал.
Прелестно! Меня хотят напоить какой-то гадостью, а когда я разгадываю их злодейский план, они, вместо того чтобы извиниться, еще и заставляют меня эту дымящуюся бурду выпить. Магией. Родная мама с бабушкой! Куда катится этот мир?
От злости у меня прибавляется сил, и рука снова опускается, а пара капель из бокала падает на пол. Хотя бы паркет под ними не дымится. Уже стоит быть благодарной, да — не кислоту родной дочери и внучке подали.
Бабушка сжимает свои маленькие кулачки, смотрит исподлобья на меня и вся светится золотой пыльцой.
— Пей, я сказала. Глория, помоги.
— Виола, это для твоего же блага, — клишированно оправдывается мама и тоже светится.
Снова бокал у моего рта. Снова я пышу, искрюсь от злости и несправедливости — рука опять опускается. И так раз пять — туда-сюда.
В самом деле, это уже смешно!
— Сильная, — с неожиданным одобрением говорит моя добрая любящая бабуля. — Сильная — это хорошо. Виола, выпей по-хорошему.
— А по-плохому — как? — шиплю я в ответ.
Бабушка прищуривается, берет столовый нож, поворачивается к милому мальчику Раулю, хватает его за волосы, вынуждая встать перед ней на колени, и приставляет этот нож к его глазу.
— Мама, это уже слишком!
— Тише, Глория. Все средства хороши, когда цель ясна, — я тебя этому учила. Виола, мальчишка умрет, если ты не выпьешь.
— А как же твоя счастливая старость, бабуля? — Мой голос пугает даже меня: так ведьма должна проклинать обидевшего ее человека. Очень обидевшего, сильно.
— Найду другого, — невозмутимо откликается бабушка, а я встречаюсь с Раулем взглядом. И понимаю, что если не выпью, совесть будет мучить меня всю оставшуюся жизнь. А эффект от любого долговременного зелья, если верить здешним учебникам, длится всего год. Так что выбор очевиден.
Я встаю, беру бокал и пафосно, зато искренне говорю бабушке:
— Я тебе это еще припомню.
Та улыбается, и я, чтобы не видеть ни глаз Рауля, ни ее издевательской улыбки, опускаю взгляд в бокал, потом зажмуриваюсь и выпиваю.
Зря я встала. Голова начинает кружиться почти сразу, в ушах звенит, во рту привкус чего-то мерзко-сладкого… Как в тумане, я вижу, что бабушка отпускает Рауля, тот влюбленно смотрит на нее, они целуются, и бабуля говорит маме:
— Мы еще и не в такие игры играем, да, зайчонок?
Рауль счастливо улыбается в ответ.
Не знаю, почему мне становится нехорошо — то ли от этой сцены, то ли от зелья. Или от всего вместе.
Я оседаю на пол, роняя бокал.
Все-таки отравили…
— Мама, за что?.. — Я знаю, все эти клише глупо звучат, но это первое, что приходит в голову в такой ситуации и кажется удивительно уместным.
— Виола, — мама падает на колени передо мной, поддерживает мою голову, — так тебе будет лучше. Правда.
— Я тебе больше никогда верить не буду…
— Не говори так, цветочек…
— Для доверия есть масса зелий, — вставляет бабушка. — У меня в тайнике их полно.
— Мама, замолчи!
— Глория, я уже говорила, ты ее балуешь.
— Мама!
Как-то это неправильно: я умираю, а они ссорятся… Нет бы достойно на тот свет проводить… Ай, моя голова!
Я вскрикиваю: боль становится невыносимой. Мама что-то нервно спрашивает у бабушки, та отмахивается:
— Не волнуйся, Винсент — лучший зельевар тысячелетия и кругом мне должен. Он плохого не сварит.
И словно в подтверждение боль пропадает, а мне становится легко-легко, как после третьего бокала шампанского. Точно пьяная, я кое-как сажусь на пол, трясу головой — она потихоньку наполняется мыслями. Светлыми, добрыми мыслями: какой сегодня чудесный день, как солнце замечательно сверкает, какая у меня мама красивая…
Краешком сознания я понимаю, что это бред, достойный Рапунцель, но потом мне становится все равно. Хочется продлить это ощущение легкости и радости. Солнца. Мне нравится, черт возьми, мне так нравится…
— Виола, как ты себя чувствуешь? — интересуется мама, и даже бабушка смотрит на меня с интересом, сидя на коленях у своего Рауля.
— Хорошо, — улыбаюсь я. — Мне хорошо. Замечательно…
Мама почему-то хмурится, обхватывает мое лицо руками, минуту рассматривает, потом снова спрашивает: