есмотря на внешние перемены, восприятии мира и людей, чинопочитании и чиноназывании, прежде всего именно странным. Вместе с тем он не мог не питать злобы к царящим в России порядкам, в результате которых крупное и благоустроенное имение матери близ Киева почему-то ныне называлось колхозом и принадлежало детям бывших подвластных матери крестьян, а не ему, Альфреду.
Словом, в душе Альфреда была смесь удивления и ненависти. Это и толкало его на путешествие в Россию. Но теперь, когда он отправлялся не просто туристом с любознательностью во взоре и желанием пощупать своими руками царящие в чужой стране враждебные порядки, а неким эмиссаром психологической войны, Альфред огорчался и еще больше страшился. А кто их знает, этих большевиков, с их неестественными успехами в области техники: а вдруг они научились при помощи изобретенных, скажем, полупроводниковых аппаратов подслушивать затаенные мысли и намерения?! Подслушают и скажут: «A-а, так вот что, господин Семенов! Вы приехали сюда со шпионскими целями!» — «Нет, — скажет Альфред, — это не шпионаж, это просто некий психологический опыт». Но никто не станет слушать, и его вздернут на фонаре. И банковская фирма вычеркнет Альфреда из списка служащих, и на его место посадят другого. Вот и все. Сейчас в этом мире тревожно, и кто будет считаться с таким маленьким человеком, как он, Альфред!
Но отказаться от поездки было еще опаснее: этим обратишь на себя внимание, а Альфред твердо усвоил ту истину, что самое опасное — это обращать на себя внимание.
Дорогой не произошло никаких особых приключений, если не считать болезненно поразивший Альфреда разговор в вагоне с попутчиком, тоже едущим в Россию. Этот был чистокровным немцем: картавил, носил добротные, но уже видавшие виды брюки, которые на ночь вешал на специальной дорожной вешалке, якобы придававшей брюкам вид только что отутюженных. По-русски говорил, и не плохо, но с типичным берлинским акцентом. По его словам, он преподавал русский язык в одной из школ Западного Берлина. Так оно, наверно, и было. Пока удивляться ничему не приходилось. Но вот уже подъезжая к границе, герр Шифферс (так звали учителя) вдруг сказал Альфреду и даже как будто подмигнул при этом:
— А не помешает ли вам ваше русское происхождение?
— В каком смысле помешает? — В свою очередь спросил Альфред, почувствовав, что сердце забилось сильнее.
— Ну, откровенным беседам, что ли, — довольно небрежно отозвался учитель, как будто недовольный непонятливостью собеседника.
Больше он на этот счет не распространялся, но Альфред готов был поклясться, что герр Шифферс имел в виду полученное им, Альфредом, задание от Кнаббе. Но откуда учитель мог знать?! Может быть, его послали следить за ним, Альфредом?
Да, наверное, так! Ах, какой он был осел, что вздумал ехать в страну, откуда в свое время выкинули его родителей и его самого!
А учитель Шифферс злобно думал:
«Я ведь отлично помню — этот русский фертик Семенов выходил из особняка, когда туда входил я. Какого черта! Наверно, ему дали особое секретное задание, выгодно оплачиваемое. Чего бы он совался в Россию, откуда, конечно, бежал, если бы не особо важное задание и крупная премия? Ну ничего, я постараюсь добиться там толку больше, чем этот слюнтяй, бледнеющий при каждом слове!».
В Москве туристы расстались к обоюдной радости. Расставанию способствовало то счастливое обстоятельство, что Шифферс принадлежал к группе туристов № 1, а Альфред — к группе № 2. И здесь царствовал славный немецкий порядок: каждый турист с самого начала был прикреплен к своему шефу. Таких групп и соответственно шефов было три, причем каждый при полном несходстве внешности с другими имел с ними что-то общее. Видимо, принадлежность к секретной службе накладывает свой отпечаток. Во всяком случае они были в курсе дела, потому что и Альфред и Шифферс с первого же часа приезда в отличие от других интуристов получили молчаливое разрешение отлучиться и вообще вести свободный образ жизни. Шифферс был помещен в гостиницу «Украина», Альфреда — как бы из деликатности ему не напоминали о бывшей его родине — поселили в «Москве».
О Шифферсе и его пребывании в столице СССР нам известно мало. Можем только сказать, что его видели в ресторанах в компании трех юнцов и двух девиц. Угощал, то есть платил по счетам, один из юнцов, все пятеро слушали Шифферса, который разливался соловьем. Как потом писали в своих объяснениях один из юнцов и одна из девиц, Шифферс «ничего такого не говорил и не спрашивал», а лишь «старался приобщить их к европейской культуре».
«У нас в Берлине давно уже смеются над вашими идеями девятнадцатого века!» — говорил учитель Шифферс, и все трое юнцов и обе девицы смотрели в рот своему просветителю, который и по возрасту и жизненному опыту был намного выше их. А главное — он ведь приехал оттуда, из Европы, из Германии, из ФРГ, где уже, наверное, понимают, что к чему!
Итогом двухнедельных кутежей в ресторанах этой компании были: а) благополучный отъезд гостя и б) неприятное объяснение в милиции юнцов и девиц по поводу хищения бриллиантовой броши у матери одного из них — известной артистки. Впрочем эта история с похищением выходит за пределы нашего рассказа.
Что же касается Альфреда, то по робости и нетвердости своего характера он не сумел с ходу завести знакомства. Он утешал себя мыслью, что, наряду с таким знакомством, ему рекомендовали немедленно встретиться с родственниками и постараться провести «психологическую акцию» в недрах семьи. Адресом Николая Осиповича его снабдили, почему, не теряя времени, Альфред поехал к дяде, даже не прибегая к предварительному телефонному звонку (именно так ему и посоветовали поступить там, в Берлине: легче всего можно отшить по телефону).
Почему-то часто бывает, что гость попадает к хозяевам в самый неудачный момент. Именно на этот час у хозяев назначено совещание, дружеская встреча, беседа с нужным человеком. И действительно в это дождливое июльское утро 1963 года Олег Семенов собирался на свидание с приятелем, тем самым жизнерадостным Васей, о котором шла речь за столом у Семеновых. Олег перешел на четвертый курс рыбного института, и ему предстояла практика на борту нашего океанского сейнера, выходящего в плавание из Одесского порта через несколько дней. Но тут вышла неприятность: Таня вчера решительно заявила ему, что она «рвет» с жизнерадостным Васей, и не пожелала объяснить причины. Между тем в семье стало известно, с ее же слов, что она чуть ли не выходит за Васю, и мать, даже как будто примирилась с ее выбором. Что же касается отца, то он несколько нервно заявил, что это дело не его, а целиком Тани. Правда, при этом он сказал странную и путаную фразу, что если бы он, Николай Осипович, был девушкой, то он, девушка, не вышел бы… не вышла бы замуж за «этого губастого парня». Довод не подействовал.
Олег получил вчера из Одессы телеграмму с вызовом, а тут именно вчера разыгралась эта история. Он не мог уехать, не разобравшись! Может быть, произошло что-нибудь крайне неприятное для сестры? Ее молчание более чем подозрительно!
Рассердись на «тупую взбалмошную девчонку», Олег позвонил Васе и условился сегодня встретиться с ним в кафе «Националь». Собственно, выбор кафе принадлежал Васе, что же касается самой идеи встречи в кафе, то она возникла в силу таинственного нежелания Васи прийти к ним в дом.
— Я имею основания не хотеть встречи с твоей сестрой, — несколько театрально заявил по телефону Вася.
Уже пора было идти. Таня забилась в свою комнату и заперла дверь изнутри. Олег сделал последнее усилие образумить сестру, но она даже не отозвалась.
Таня училась на юридическом факультете и втайне от отца писала повесть из жизни молодых юристов. Повесть называлась «Защитники права». В ней действовали в основном юристы-девушки, героически преследующие преступников и защищающие невиновных. Между прочим, ссора с Васей произошла после того, как она разрешила ему прочесть рукопись. Вася поднял Таню на смех:
— В жизни все это не так! Во-первых, адвокаты защищают, как правило, именно виновных, а не безвинных, — откуда бы взялось столько неосновательно привлеченных?! А во-вторых, адвокат не столько борется за подзащитного из-за сознания его правоты, сколько из-за гонорара.
Таня внимательно слушала Васю и как будто впервые видела его. Да, конечно, не раз и не два кое-кто из их общих знакомых очень осторожно, но убедительно говорил ей о странностях в поведении Васи. Иные факты были убийственны. Но Таня видела в нем то, что ей хотелось видеть. А теперь она смотрит на Васю и…
Презрительно оттопыренная нижняя губа, галстук-бабочка, нейлоновая рубашка, кремовые, в меру узкие, отлично сшитые брюки, «мохнатый» пиджак с ультрамодными пуговицами на груди. В глазах какая-то торжественная муть. «Но ведь он урод!» — вдруг подумала Таня…
Вася заметил что-то неладное во взгляде Тани и со свойственной ему ловкостью сразу перевел разговор на новейшие фильмы, привезенные на кинофестиваль. Но даже и то, что он говорил о фильмах, вызывало на этот раз раздражение у Тани.
— В итальянских картинах — реальная жизнь, — болтал Вася, то и дело смеясь и оправдывая свое прозвище жизнерадостного парня. — Все плохо, но вместе с тем как-то очень мило и не очень волнует. Сидишь и развлекаешься. А у нас… Сплошные проблемы и идеи. Не может человек переварить столько идей за полтора часа сеанса! Понимаешь?
Вася пошевелил в воздухе пальцами, точно пытаясь наглядно показать, насколько тупы, на его взгляд, наши фильмы. Внезапно рука его в воздухе замерла. Таня вскочила и с пылающим взором крикнула:
— Вы пошляк, понятно? Пошляк и хам, я это, собственно, давно заметила!
Вася настолько не ожидал такого оборота разговора, что растерянно переспросил:
— Давно заметила?
— Да, давно! — решительно подтвердила Таня. — Собственно, с первой же минуты знакомства. Я просто думала до сегодняшнего дня, что тебя… вас можно пере… пере…
— Перевоспитать?!
— Да, перевоспитать! Мне казалось, что вы просто запутались в тех глупостях, которых вы наслушались от ваших заграничных знакомых. Позор! — вдруг снова закричала и заплакала Таня. — Мне рассказали — он шляется по номерам гостиниц, как… Ну, вы сами знаете, как кто! И выпрашиваете у иностранцев старые носильные вещи. А попутно они вас просвещают. Ах, какая гадость!