И я ещё наивно думала, что сколько бы пыльцы с меня ни сыпалось, я тоже остаюсь человеком… Мда.
— А может… введём демократию?
— Что?!
— Ну, раз корону отдавать некому, так пусть народ сам правителя выберет?
Мама бледнеет, пронзает меня гневным взглядом и встаёт. Опирается о разделяющий нас резной столик, нависает надо мной и выдыхает:
— Ни-ког-да! — А потом: — Ты вернёшься в Сады. И примешь обязанности наследницы. Если хочешь, можешь привести с собой мужа, это не имеет значения. Но ты вернёшься!
— Мам… — Я ещё жду, что она меня выслушает. Всё ещё жду.
Мама, тяжело дыша, отводит взгляд и снова садится. Успокаивается. Снова смотрит на меня — внимательно и даже… умоляюще.
— Виола, прошу тебя, не повторяй моих ошибок. Свадьба с человеком не сделает тебя счастливой.
— Я тоже чело…
— Виола! Ты фея, ты принцесса, ты наследница! А кто он?
Против воли я краснею.
— А он мой будущий муж.
— Демонолог, бастард, кроме брата-короля и его расположения у него ничего нет! Где вы будете жить? Здесь, в Сиерне, как нищие? Или у твоего отца? Вряд ли, Виола, твой мир забирает слишком много сил и магии — демонолог не откажется от колдовства ради тебя.
— Ему не надо ни от чего отказываться, мам, послушай…
— Что, Виола, ты хочешь сказать… Как у вас говорят: с милым рай и в шалаше? Виола, я знаю, поверь мне, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Когда-то я тоже заблуждалась. Когда-то я верила, что эти чувства навсегда, что ничего важнее нет и не будет. Но это не так. Пройдёт время — и чувства тоже пройдут. Как пыльца. — Для наглядности она сдувает золотые искры со своей руки. — Ты станешь очень, очень жалеть и ещё ждать, что, быть может, всё изменится, и ты снова будешь счастлива. С другим. Но всё повторится. Раз за разом всё повторяется, и единственное хорошее, что остаётся — дети. Но тебе всё равно будет больно, поверь мне, дочь. Ещё больнее будет ждать, что всё изменится, всё наладится — а потом, когда и ждать ты устанешь… Уходить ещё больнее. — Мама смотрит на меня, и я вижу, чувствую, что она говорит правду. Она так убеждена в этой правде, что даже не допускает возможность ошибки. Это очень грустно. — Виола, я ещё раз прошу тебя: не повторяй моих ошибок!
— Мам… — Мы смотрим друг на друга — так Артур с Дамианом обменивались взглядами перед поединком. Как раз перед тем, как скрестить мечи. — Я уже ушла один раз. Это было больно, ещё больнее жить без него. Извини, мам, я не могу. Просто не могу.
Мама молча качает головой. Потом глухо говорит:
— Хорошо. Ты уже взрослая, ты лучше знаешь, что тебе нужно. Я только предупредила. Но в Сады ты вернёшься. Твоё место там.
— Ты ошибаешься, мам. Мне там не место, — тоже тихо, грустно отвечаю я.
— Виола! Ты не понимаешь!..
— Прости мам, — повторяю я. — Всё уже решено. Прости.
Она снова встаёт, и на этот раз её красивое лицо кривится от ярости.
— Глупая девчонка, ты очень пожалеешь! — Она протягивает руку. — Я не позволю тебе всё испортить! Решила? Это не твоё решение! От тебя зависит…
Я тоже встаю.
— Не перекладывай ответственность на меня, мам. Я не виновата, что родилась первой.
— Ты фея, ты была предсказана, ты!..
Я отворачиваюсь, собираясь уйти — и розы у беседки, натужно треща стеблями, разрастаются, закрывая выход.
— Ма-а-ам!
— Ты никуда не уйдёшь! — голос королевы фей звенит от злости, но всё равно остаётся чарующе-красивым. Я просто не могу это не отметить — он как вода в ручье, когда жарко и очень хочется пить. — Ты останешься в Садах, пока не передумаешь!
— Мам, мы это уже проходили. Я два раза от тебя сбегала — тебе это ничего не говорит?
— Что ты упрямая, глупая девчонка! Вся в отца!
— А вот папу не трогай, — ворчу я. — Мам, давай по-хорошему простимся, а? Ну не вернусь я в Сады, не вернусь, пойми…
Розы стонут, но тянутся ко мне — шипами и алыми, как лужицы крови, ненормально-большими цветами.
— Ох, мам!.. — Я касаюсь цветов кольцом Дамиана, и весь куст рассыпается прахом.
Мама задыхается.
— Виола! Цветы!..
— Видишь, я даже цветы не уважаю. Плохая из меня фея. Пока, мам.
— Я не приду на твою свадьбу!
— А тебя никто и не звал, — в сердцах отзываюсь я и ускоряю шаг.
— Виола! Одумайся!
Я оглядываюсь только раз: взволнованная мама стоит у входа в беседку, и юбку её яркого золотого платья треплет ветер.
— Прости, мам, — ещё раз повторяю я, и отворачиваюсь.
Она была права: уходить больно.
Но нужно.
Придерживая подол сиреневого роскошного платья — господи, как меня достали эти тряпки, верните мои штаны! — я иду в противоположную часть сада, к восстанавливаемой оранжерее, той самой, что принадлежала матери Ромиона, если я правильно помню.
Посреди оранжереи, на кусте из жёлтых роз восседает огромный лис. Анютины глазки вставлены ему вместо глаз (и как-то даже держатся), а алая (из бутонов роз) пасть растянута в хитрющей улыбке. Смотрится… грандиозно. С намёком.
— Красавец, да? — улыбается Дамиан.
Я смотрю на него: рубашка в пятнах пота, руки по локоть в земле (не спасают даже рабочие холщовые перчатки), глаза довольно искрятся, улыбка до ушей… Красавец.
— Мне ещё одна клумба осталась, — встречаясь со мной взглядом, говорит Дамиан.
Я иду за ним по усыпанной гравием дорожке, мимо похожих на маленькие пальмы деревьев, и чувствую, как начинает кружиться голова от спёртого влажного воздуха.
— Может, засадим её фиалками?
Дамиан усмехается и берётся за кустик ярко-оранжевых, похожих на гвоздики, цветов.
— Нет, я скоро. Ты погоди, скоро венчетки распустятся, и он весь рыжий станет. — Дамиан кивает на лиса. Сейчас тот сидит к нам спиной, и видно его обёрнутый вокруг таблички с надписью пушистый хвост.
— Ромион? — уточняю я, и Дамиан тихо смеётся.
— Ага. Папа звал его лисёнышем. Говорил, до лиса ещё не дорос… А я думаю, что уже дорос. Так что пусть будет от меня сюрприз.
Да, Ромион всё-таки заставил бывшего Властелина отрабатывать — но не то чтобы Дамиан сопротивлялся. Глядя на него сейчас (и это после целого дня работы в саду), невозможно не понять: Дамиану это нравится. Таким же довольным он бывает, только когда он принимается болтать о демонологии.
— Виола, я хочу увидеть твоего отца, — говорит вдруг Дамиан, и в его голосе уже ни следа недавнего веселья. — Позволь мне это сделать.
— А… — я удивлённо смотрю на него. — Хорошо, конечно. Но зачем?
Дамиан делает паузу — якобы очень занят вкапыванием очередного кустика.
— Я хочу попросить у него твоей руки.
— А… Дами, зачем такие сложности? — Я просто думала… Ладно, буду честной: я думала, что мы тихонечко, без лишнего шума поженимся здесь, а потом я папе скажу, что вот, дескать, уже ничего не изменишь. Папа, когда ничего не изменишь, возмущается куда меньше, чем когда шанс на перемены ещё есть. — Это как-то… ну, старомодно. И потом, причём тут папа, я сама решаю, выходить замуж или нет…
— Виола. Я хочу. Увидеть твоего отца, — раздельно и очень внятно повторяет Дамиан.
Я вздыхаю.
— Ты боишься, он будет против? — уже мягче спрашивает Дамиан.
— Нет, но… Мне всего шестнадцать…
— Разве это не самый подходящий для замужества возраст?
— У кого как… У меня дома я ещё даже не совершеннолетняя… Нет, если ты очень хочешь… Ладно. Но просто будь… ну, готов, что он попросит подумать, подождать… У нас там так принято, понимаешь?
— И не принято отдавать дочь в жёны бывшему Тёмному Властелину, — спокойно добавляет Дамиан, и я вздыхаю.
— Дами, ну что ты, все уже забыли…
— Но я помню. — Дамиан очищает засыпанные землёй цветы ближайшего кустика. — Твоя мать против?
— О, не вспоминай!
Дамиан молча кивает и отворачивается.
— Ты тут ни при чём, она просто считает, что я должна вернуться в Сады…
— Я тоже так считаю.
— Чтобы жить там в красивой золотой клетке? Нет уж, спасибо. Дамиан, ты знаешь, как она убеждала меня в первый раз? Помочь герою, я имею в виду. Она меня связала, сунула кляп и го-во-ри-ла! Часа два!
Дамиан оборачивается и окидывает меня внимательным взглядом.
— Не могу не заметить, что её метод убеждения, когда это касается тебя, видится мне очень действенным.
— Дами. Если ты попробуешь хотя бы раз меня связать и тем самым в чём-то убедить, я сбегу от тебя к папе, но до этого пожалуюсь моей крёстной ведьме. Ты помнишь мою крёстную ведьму?
Дамиан делает страшное лицо — словно испугался. Потом смеётся.
— Убеждать тебя бесполезно, Виола. Истину нужно сунуть тебе под нос, тогда ты, быть может, решишь изменить своё твёрдое, поистине алмазное мнение. Мне кажется, вы с твоей матушкой в этом похожи.
— Даже думать об этом не хочу, — отмахиваюсь я.
— Вот видишь. А если бы она была здесь и произнесла те же слова ты, быть может, и изменила бы свою точку зрения. — Дамиан усмехается. — Быть может.
— И что? Тебе это не нравится? Да?
Он ловит мою руку и целует пальцы — долго, мягко. Тепло.
— Безумно нравится!
Вечером Ромион даёт бал. «Да так, маленький приём по случаю того, что мы все здесь собрались», — говорит он. А Дамиан потом шепчет мне на ухо — во время посещения паука-портного: «Братец просто решил заключить под шумок парочку союзов». Ну да, а мы из-за этого страдаем: я в платье с таким длинным и тяжёлым шлейфом, что школьная сумка, честное слово, легче, вынуждена танцевать.
— Почему ты хмуришься, фея? — улыбается Ромион, по праву хозяина открывая бал, и опять же по праву хозяина выбрав любую партнёршу.
— Ты точно хочешь это знать? — Все силы уходят на то, чтобы не запутаться в неудобном подоле.
Ромион улыбается мне, а заодно и всему залу, а также маме, которая точно была уверена, что первый танец будет её. Она и все остальные.
— Лиса я оценил. Особенно мне фиалковый венок на нём понравился, — ещё шире улыбается Ромион.
— Я подумала, что так он выглядит красивее.