Марлен и я поженились весной 1976-го в ЗАГСе в Вене-Нойштадт. Там с нами обошлись очень любезно: регистратор назначил время церемонии вне пределов обычного времени работы ЗАГСа, чтобы пресса не устраивала цирк. Однако он был очень возмущен тем, что я не потрудился надеть галстук. Я одолжил оный у своего шафера, доктора Ортеля, и вся церемония прошла изумительно.
Сезон 1976 года начался ударно. Ferrari рванула вперед, оставив остальные марки глотать пыль на старте. Я выиграл первые две гонки, а Регаццони третью. Задним умом понимаю, что тогда все складывалось как-то чересчур гладко.
Первым признаком надвигающихся проблем стал уход моего друга и соратника Луки ди Монтедземоло, которому нужно было делать собственную карьеру и который не мог позволить себе до скончания века сидеть на нижних ярусах иерархии в должности шефа команды; Луку передвинули поближе к начальственному кресту в династии Fiat.
Его преемник, Даниэле Аудетто, такой же загруженный, как любая другая личность в окружении Феррари, быстро включился в повседневные интриги в попытке выдолбить для себя какую-то нишу.
Затем случилась нелепая история с трактором.
Я пытался скопать бугорок земли на лугу перед своим домом и каким-то образом умудрился перевернуть на себя трактор. Пара сантиметров в ту или другую сторону, и последствия могли бы быть очень серьезными. Вышло так, что меня придавило к земле, и я оказался в больнице с двумя сломанными ребрами – учитывая все обстоятельства, не такой уж и плохой итог для инцидента с участием трактора весом 1,8 тонны, но боль была нестерпимой.
Хуже того было то, что до истории добралась пресса – едва ли можно винить в этом журналистов; чемпион мира в классе «Формула-1», раздавленный трактором на лужайке, это весьма ходовой материал.
В стане Ferrari началось настоящее светопреставление. Люди хаотично приходили и уходили. Никакие победы, сколько бы я ни одержал их для Ferrari, не могли заставить замолчать одну конкретную фракцию итальянской прессы, настойчиво требовавшую посадить за руль самой известной итальянской марки итальянского пилота. Как только в прессу просочились новости о моем инциденте с трактором, они почуяли возможность продвинуть в кокпит итальянца. Оказалось, что один молодой парень по фамилии Фламмини показывает неплохие результаты в «Формуле-2»; ему автоматически стали прочить место.
Эмоции били через край, и в пылу момента я уделял минимальное внимание тому, что говорил. Я отпустил несколько запоминающихся реплик, одна, особенно примечательная, предлагала Феррари отправиться в долгую прогулку с короткого пирса. Gazzetta dello Sport запустила ее заголовком-шапкой, и вся Италия встала на дыбы.
Феррари отправил ко мне личного посланника, Санте Гедини (который позже стал моим близким коллегой и, будучи PR-директором Parmalat, отвечал за размещение логотипа на моей кепке). Гедини в буквальном смысле за ночь перевезли из Маранелло в Зальцбург. Он прибыл chez Лауда в ранние утренние часы, вооружился ручкой от метлы, чтобы разогнать репортеров, столпившихся у входной двери, и выпаливал короткие коммюнике для Феррари.
Я лежал в кровати в абсолютной агонии, когда радиожурналист из Зальцбурга по фамилии Клеттнер появился в доме в компании человека, которого звали Вилли Дунгль. Я никогда не встречал Дунгля, но слышал о нем очень много всего: массажист, гуру, диетолог, возлагатель рук и чудотворец, стоявший за сенсационными подвигами австрийской сборной по прыжкам на лыжах с трамплина.
Моя первая встреча с Дунглем прошла более-менее следующим образом. Я лежу в кровати и едва могу пошевелиться, потому что боль очень острая. Анонсируют приход чудотворца. Впускайте, говорю я. Входит Дунгль. Скверно одет. Ворчлив. Бурчит Guten Tag. Смотрит на меня и слушает, что произошло. Не делает никаких движений, чтобы потрогать меня. Озвучивает свой диагноз: «Ни черта не могу для вас сделать. Если хотите, чтобы я попытался, придется перебраться в Вену». Дунгль уходит. «Да это, – подумал я, – должно быть, самый главный душнила на свете».
На тот момент я с комфортным отрывом лидировал в зачете чемпионата мира (24 очка после трех гонок, тогда как у ближайшего преследователя их было 10). Но в Ferrari царила суматоха, и я ощущал давление на себя.
Я был настроен сделать все, что было в моих силах, чтобы стартовать в следующей гонке.
Поэтому, проигнорировав дополнительный дискомфорт, я «перебрался в Вену», чтобы пройти лечение в руках Пойгенфюрста, искусного хирурга, работающего с жертвами аварий, и Вилли Дунгля (который часто работал в связке с ним по проблемным пациентам).
Дунгль сообщил мне, что я реабилитировался в его глазах, потому что приложил усилия, чтобы приехать с визитом к нему в Вену; вплоть до того момента он всегда считал меня заносчивым спортсменом, пренебрежительно относящимся к собственному телу. Если я соглашусь категорически заявить, что готов что-то предпринимать для собственного физического благополучия, он согласится лечить меня.
С того момента Вилли Дунгль стал одним из самых важных для меня людей в карьере и в жизни. С ним никто не может сравниться; он просто гений. Его знания, его чуткость, его касания, его методы – я попросту не могу представить себе, что где-то в мире есть другой такой человек. Он помог мне заново открыть собственное тело, и в свои тридцать шесть я нахожусь в лучшей физической форме, чем был десятью годами ранее. Он убедил меня изменить пищевые привычки, и в каждом конкретном случае объяснял причину изменений так, что я понимал и принимал.
При всем этом Вилли по-прежнему остается одним из самых раздражительных людей, какие только есть в мире. Вести с ним телефонный разговор в буквальном смысле невозможно: он настолько недружелюбен, что тебе хочется повесить трубку уже через пару секунд, потому что ты не знаешь, что говорить дальше.
Те, кому нравится приправлять беседы пикантностью, ловили бы кайф от остроумных обменов репликами между Вилли и его женой. Однако, зная, что Вилли и Густи недавно отпраздновали серебряную свадьбу, я не могу себе представить, что между ними так уж много разногласий.
Более того, очень узкий круг людей знал, что Вилли годами страдал от очень серьезных проблем с почками. Летом 1985-го ему успешно пересадили почку, поэтому нам всем придется подождать, чтобы понять, изменит ли это как-то его настроение в лучшую сторону.
Позвольте мне огласить один поразительный факт о Вилли Дунгле: его золотые руки тут же становятся медными, как только он помещает их на рулевое колесо. У него безошибочное чутье на неверную передачу, а переключившись на нее, он демонстрирует восхитительное упрямство в своем стремлении не сходить с нее. Разумеется, обсуждать с ним его манеру вождения невозможно; он упрям как мул, и такие разговоры только сильнее выводят его из себя.
Пару лет назад, когда мы вместе были в Южной Африке, приключился классический такой случай. Местный дилер Mercedes дал мне роскошный Mercedes 380 SE цвета золотистый металлик, чтобы я ездил на нем во время поездки. Я передал его Вилли, чтобы он мог ездить на нем на ежедневные закупки фруктов и овощей, но при жестком условии, что он поймет и признает три простых факта: первый, в Южной Африке левостороннее движение; второе, когда ты хочешь поехать, рычаг коробки необходимо переключить в положение drive; и третье, когда паркуешься, ставишь машину на ручник.
В первые несколько дней все шло как по маслу. Каждый раз, когда Вилли возвращался из магазинов, я как бы невзначай прохаживался вокруг Mercedes’а и проверял. Никаких видимых повреждений. Мне всегда хватало самоуважения на то, чтобы вернуть позаимствованную машину в первозданном ее виде – отсюда и энтузиазм, с которым я воспринял поразительный прогресс Вилли.
Потом наступает суббота, день квалификации – Вилли нигде не видно. Я уже сижу в кокпите McLaren’а, закрепленный ремнями. Подзываю Рона Денниса: «Где Вилли?» Рон делает умиротворяющий жест: «Сейчас я не могу тебе сказать». Конечно же, это едва ли не самый глупый ответ из всех возможных. Я переживаю. Мне нужно знать, что случилось. Наконец правда всплывает.
Вилли закупался провизией у зеленщика, как вдруг – необъяснимым образом – «мерс» цвета золотистый металлик решает вдруг сдвинуться вперед, набрать скорость, протаранить демонстрационную витрину и врезаться в фасад магазина. Ущерб нанесен существенный, шумиха невероятная. «Я ничего не понимаю», – говорит Вилли, когда его приводят в полицейский участок, – он в бешенстве от Mercedes’а.
Позже он приукрасил историю: двое мужчин, намереваясь обчистить зеленщика, толкнули машину на фасадную витрину, пытаясь создать отвлекающий фактор. Любого объяснения будет достаточно, кроме того, что Вилли попросту забыл поставить машину на ручной тормоз. Я как можно скорее оставил эту тему – я все равно ничего не мог добиться, а настроение Вилли ухудшалось с каждой минутой. Как бы то ни было, в конечном счете водить машину в нашем дуэте должен был я, а он – заниматься всем остальным. Гений. Я безмерно ему благодарен за все.
Но вернемся в 1976-й. Дунгль действительно сумел поставить меня на ноги к Хараме, хотя в наших усилиях мы дошли до предела, и все легко могло пойти по совсем иному сценарию.
Когда во время гонки я совершал сложный маневр – борясь за позицию с Джеймсом Хантом, – одно сломанное ребро выскочило не в ту сторону и едва не прокололо мне легкое. Боль была невыносимой. После гонки Вилли аккуратно поставил ребро в прежнее положение с помощью массажа. Магия.
Мое второе место в Хараме стоило шести ценнейших очков в чемпионском зачете. Но мне пришлось отчаянно бороться, чтобы их добыть. Это было предзнаменованием грядущих событий – как в моей личной жизни, так и в моих отношениях с Ferrari.
Между тем, впрочем, я выдавал победную серию: Зольдер, Монако, Брэндс-Хэтч. После первых девяти гонок сезона 1976 года я набрал 61 очко в зачете чемпионата мира. Второе место делили два пилота, шедшие ноздря в ноздрю – Джеймс Хант из McLaren и Патрик Депайе из Tyrell – но со своими 26 очками на брата они сильно отставали от меня.