Донингтон, 16 сентября 1981 года. Прекрасная погода. На треке Рон Деннис. Плюс Джон Уотсон, несколько механиков, машина «скорой помощи», пожарный наряд. Никаких репортеров. Секретность явно приносила свои плоды. Уотсон подсобил мне с настройкой машины, все в ней кажется для меня таким новым. За два промежуточных года произошли невероятные изменения: теперь мы уже в самом разгаре эры wing-car, на этой технологической улице с односторонним движением, на которой значение имеют только граунд-эффект и безумные скорости на виражах. (Досадно, что «Формула-1» позволила манипуляциями довести себя до этого идиотизма, но приходилось мириться с ним.)
Первое, что я замечаю, это то, что мне не хватает физических сил проехать три круга подряд. Я заезжаю в боксы после двух и прошу что-то проверить в машине. Внутренне я обеспокоен своей шокирующей растренированностью, но не сильно беспокоюсь на этот счет, потому что знаю, что Вилли Дунгль подготовит меня не хуже любого другого пилота за пару месяцев. Прямо сейчас задачей является продержаться день и поступательно наращивать скорость – до той точки, когда я смогу сделать какие-то содержательные оценки своего состояния.
К полудню я уже чуточку лучше справляюсь с машиной. Я проезжаю пару быстрых кругов и уступаю всего одну десятую секунды лучшему времени круга Уотсона. Это все решает: если я и правда вернусь, скорость будет при мне.
То, что Фрэнк Уильямс оказался в моем лондонском отеле в тот же самый вечер, было чистой воды совпадением, а не следствием работы сарафанного радио. Он сообщил мне, что Алан Джонс объявил об уходе на пенсию. Как я смотрю на то, чтобы занять его место? Я сказал ему, что подумаю.
А думать на самом деле было не о чем. Рон Деннис так грамотно все устроил, что в McLaren я чувствовал себя уже как дома.
Я ничего не говорил Марлен до тех пор, пока окончательно не решил вернуться. Она почувствовала, что нет никакой возможности поколебать мое решение, нет даже смысла обсуждать его. Она сказала лишь: «Ты безумен». Она прикусила язык, не став давать дальнейших комментариев и впоследствии позволяла себе выпускать пар лишь каждые шесть месяцев или где-то так.
Животрепещущим вопросом для меня теперь был вопрос «Сколько?». Не могло быть и речи о том, чтобы продавать себя задешево или соглашаться на «норму». Общаться предстояло со спонсором McLaren, Marlboro. Я без промедления запросил больше денег, чем кто-либо когда-либо зарабатывал в «Формуле-1». Повисла мертвая тишина, затем они выкатили свой главный контраргумент: нет никакой возможности удостовериться в том, что я все так же быстр, как прежде. Мой ответ уже был готов: «Одна только моя ценность в плане пиара стоит таких денег. За мои навыки пилота вы будете платить всего доллар, все остальное – за мою личность».
На поверку оказалось, что именно это и стало фундаментом нашего контракта, правда, при условии, что Marlboro и McLaren будут иметь право объявить его недействительным после трети или двух третей сезона – выплатив мне соответствующую компенсацию. Предположительно, этот пункт включили на тот случай, если я покажу настолько жалкий уровень, что моя ценность с точки зрения пиара тоже станет нулевой.
В моем представлении не было никаких сомнений в том, что физподготовка будет несоизмеримо более важным аспектом в эпоху wing-car по сравнению с предыдущими годами. Я весил 143 фунта (на тринадцать больше, чем нужно, как позже выяснилось) и пребывал в ужасающей форме. Однако мысленно я уже настроился следовать программе, которую Вилли Дунгль составил с тем, чтобы поставить меня на ноги, и я целиком и полностью вверил себя в его руки.
И не только в руки: Вилли умеет примерять на себя плащ «духовного массажиста» и прорабатывает не только тела своих протеже, но также и их ментальные установки. Впрочем, должен сказать, что один-два его метода не работали в моем случае столь же успешно, как с другими людьми.
По словам Вилли, он добился потрясающих успехов с упражнениями на концентрацию, разработанными для австрийской сборной по прыжкам на лыжах с трамплина; однако всякий раз, когда он пытался заставить себя бурчать себе под нос такие волшебные заклинания, как «Расслабься, расслабься», я расслаблялся настолько, что засыпал на массажном столе.
Одной из обыденных ситуаций, к которым Вилли готовил меня, была ситуация «Аварии». По замыслу эта тренировка должна была ослабить эффект – в некоторых случаях, фатальный, – который шок способен оказать на человеческое тело. Мне довольно скоро представилась возможность доказать ему, что я был способным учеником.
Мы проводили первую серию тестовых заездов в Ле Кастелле, когда у меня отвалилась часть задней подвески. Это случилось на прямой Мистраль, так что я, должно быть, выжимал все 190 миль в час. Вдруг я увидел, что лечу навстречу зеленым полям. На пути были ряды защитных сеток, и я пробивал их один за другим. Машина тем временем разваливалась, треща по швам.
Моей первой реакцией было пригнуться, сделать себя меньше. «Надеюсь, будет не больно», – думал я про себя. Однако, когда я наконец остановился и понял, что руки-ноги на месте, возобладал совет, данный Вилли: мгновение посиди абсолютно недвижно, глубоко вдохни, расстегни ремни безопасности, выберись из машины, отойди на несколько ярдов в сторону, присядь и снова глубоко подыши.
Потребовалось три или четыре минуты на то, чтобы посланная за мной из боксов машина доехала до места. Вилли тоже подъехал. Он увидел меня сидящим на безопасном удалении от машины. Взял меня за запястье: «Девяносто. Умница». Он быстро замерил мой пульс и был явно доволен ситуацией. Машина была всмятку, а сетки безопасности вокруг были оборваны, но Вилли был счастлив.
В целом же Вилли считает, что нервы у меня неплохие и что меня можно научить принимать то, что требуется, – при условии, что меня удастся убедить в пользе этого. Вилли однажды спросили о том, какое напряжение приходится выдерживать среднестатистическому гонщику в нашем безумном виде спорта. Я процитирую его:
«Я способен проводить определенные сравнения, поскольку Ники не был единственным гонщиком, которого я лечил. Утром в день гонки, когда пилот приходит в мой кабинет на массаж и съедает какой-то приличный завтрак, его пульс держится в пределах 90–100. В случае Ники значения были в диапазоне 80–85.
У нас есть такой аппарат, который немного напоминает наручные часы, и его задача – делать продолжительные замеры пульса и записывать пиковые значения. Он позволяет нам сохранять показания пульса пилота в ходе квалификации и самой гонки. Некоторые пилоты доходят до пиковых значений 220 или даже 230; выкладка показателей Ники покажет пиковое значение 190. В экстремальном диапазоне 220–230 существует вероятность мини-блэкаутов – что вполне может объяснять, казалось бы, необъяснимые аварии, в том смысле, что пилот на долю секунды теряет сознание и отключается».
Раз мы здесь, я приведу еще парочку наблюдений, которые мой друг Вилли сделал, работая со мной:
«Ники можно было убедить в том, что очень важно расходовать свою нервную энергию с осторожностью. Этого можно добиться двумя разными подходами – правильным питанием, с одной стороны, и устранением стресса – с другой. Для последнего достаточно просто и убедительно сказать себе: Я НЕ БУДУ ЗЛИТЬСЯ. Все прочие техники вторичны: глубокие вдохи с подъемом плеч к ушам, а после мощными выдохами, повторение себе мантры о том, что ты не будешь злиться. Конечно, нужно практиковать такое в течение длительного периода времени, пока вы не научитесь включать эту защиту от избыточного адреналина и гоночной горячки.
В случае Ники ему достаточно урезонить себя, сказать себе, что злиться – вредно для здоровья. Вот как ему удавалось справляться с самыми дурацкими и самыми раздражающими эпизодами его периода в McLaren. Вновь и вновь на тренировках возникали ситуации, когда казалось, что все идет наперекосяк, что потеряно драгоценное время или что ремонтные работы отнимают целую вечность. Других пилотов можно было бы спровоцировать на потерю самообладания. Ники, в противоположность им, сохранял хладнокровие, сидел в кокпите и позволял людям делать свою работу, словно сам он находился где-то в стороне от ситуации. На самом деле нет, ведь каждая потраченная зря секунда отзывалась болью, но ему хватало благоразумия понять, что, позволив эмоциям взять над собой верх, он только сильнее истощит свои силы».
Давайте ненадолго оставим Вилли Дунгля и вернемся к первым неделям моего камбэка.
Я получил австрийскую лицензию автогонщика, но потом я выяснил, что не соответствую требованиям новой суперлицензии, которую только недавно ввели. Суперлицензия задумывалась с целью помешать всяким старым клоунам лезть в кокпит «Формулы-1» лишь потому, что их папаши нашли на это пару пенни. Недавно случилось несколько опасных ситуаций из-за неопытных – хреновых – пилотов, которые лезли под ноги и неадекватно реагировали.
В результате было постановлено, что для перехода в «Формулу-1» необходимо было выиграть определенное количество гонок «Формулы-3» или «Формулы-2» в предшествующий сезон.
В моем случае было сделано исключение (как и двумя годами позже, когда возвращался Алан Джонс), и в мой почтовый ящик упало письмо со странным бланком. Предполагалось, что я должен был указать в этой форме то, сколько должен был длиться мой контракт с McLaren, и признать, что я не имею права переходить в какую-либо другую команду. Суперлицензия должна была быть предоставлена Ники Лауде/McLaren.
Я никак не мог уловить в этом смысл. Либо ты достаточно хорош, чтобы получить лицензию, либо нет. Очевидно, что это никоим образом не связано с командой, за которую ты выступаешь. Я позвонил Дидье Пирони, президенту Ассоциации пилотов Гран-при.
«Что этот нелепый пункт вообще значит?»
«Не волнуйся насчет него. Мы обсуждали его на нашей последней встрече. Просто подпиши – и вперед».
Очевидно, у меня была более мнительная натура, чем у моих коллег. Казалось, что я единственный, до кого дошло, что нас пытаются развести уважаемые боссы наших команд. Если суперлицензия действовала только для Лауды-пилота McLaren, то в случае, если бы я задумал в следующем сезоне выступать, скажем, за Ferrari, меня отдали бы на милость некой третьей стороны. Я уже предвидел трансферные суммы, принятые в мире футбола, и прочее барышничество и выкупы контрактов, которые с этим сопряжены. Подлинный рай для Берни Экклстоунов этого мира, которые получали в нем бесконечный простор для демонстрации своих талантов. Сделки с