В то же время нам предстояло решить и другие, более сложные вопросы, немаловажным из которых был вопрос Джона Уотсона.
Мой дорогой партнер по команде вновь ощутил, что ему недоплачивают главным образом по сравнению с вашим покорным слугой, и он запросил царскую компенсацию в обмен на продление контракта с McLaren. На мой взгляд, он существенно переоценивал свою рыночную стоимость и допустил, что его финансовый советник, Ник Бриттан, завел его в тупик в переговорах. Это, разумеется, меня никоим образом не касалось, хотя мне, очевидно, хотелось сохранить Джона напарником, поскольку мы с ним хорошо ладили. Уотсон – непревзойденный мастер затягивания переговоров и выжидания подходящего момента; вот и на этот раз он никуда не спешил. Он чувствовал себя в безопасности, поскольку все прочие конкурентоспособные пилоты «Формулы-1» уже подписали новые контракты со своими конюшнями: McLaren пришлось бы возвращаться к его кандидатуре, и он рассчитывал хорошенько на этом заработать.
Затем, как гром среди ясного неба, грянула новость о том, что Renault отпустила Алена Проста. По-видимому, на то были свои причины, в том числе и крайне личного характера (сплетники «Формулы-1» поговаривали, что ходили слухи об интрижке Проста с женой шефа команды Renault Ларрусса). Какой бы ни была причина, разрыв случился в неподходящий момент, поскольку к ноябрю большинство контрактов уже подписаны, скреплены печатями и направлены на соответствующие адреса, и незанятых кокпитов, как правило, уже не остается.
Ситуация была словно соткана для Рона Денниса. Он сумел слить Уотсона («Прости, мы попросту не можем позволить себе твой контракт») и заарканить, пожалуй, самого быстрого пилота в мире в обмен на смехотворную сумму. Прост согласился сменить команду по бросовой цене.
По сравнению с Простом я обходился ужасающе дорого. Я уже выторговал себе двухлетний (1983–1984) контракт, который стал крупнейшим за всю историю торгов на бирже «Формулы-1». Когда я возвращался в гонки, то на переговорах отмечал, что прошу всего доллар за свои навыки пилота, а все остальные деньги за свою ценность с точки зрения PR; когда настало время заключать второй контракт, я аргументировал, что пилот, которому удалось в предыдущем сезоне выиграть два Гран-при, просто в силу обстоятельств должен оцениваться дороже, чем в один доллар, – вдобавок к своей ценности с точки зрения PR, которая нисколько не упала, разумеется.
Результатом переговоров стало то, что я заключил контракт, который был беспрецедентным и, должен это признать, несколько чрезмерным по сравнению с контрактами других пилотов – особенно в сравнении с контрактом Проста, которому пришлось соглашаться на то, что ему предлагали.
Это было одной из причин возникновения напряженности, царившей весь следующий сезон. Для Рона Денниса я был человеком, выдоившим его досуха, тогда как Ален Прост был его талисманом, удачной покупкой в отделе уцененных товаров.
Я же был не слишком рад перспективе выступать в одной команде с суперзвездой, пришедшей на замену добродушному и покладистому Уотсону. Мне пришлось притвориться хладнокровным и вести себя так, будто ничего этого не было и в помине, но в глубине души я знал, что меня ждут трудные времена. Моя живучесть, мое пилотирование на тестах и мои скромные политические триумфы в совокупности образовали крепкий фундамент для новой машины; и мысль о том, что кто-то новенький может прийти в команду и пожать плоды вместо меня, поначалу была раздражающей. Но постепенно она стала мотивировать меня: Прост был конкурентом, с которым мне нужно было соперничать.
Об Алене я знал только одно – что он был быстрым. На личном уровне я уже закалил себя против неприятных сюрпризов и возможных интриг; я был осторожен и сдержан. Все, что Ален делал на первых порах, лишь укрепило мою тревожность. Он был наделен безошибочным инстинктом консолидирования и укрепления собственного положения внутри команды: он регулярно заявлялся в цеха McLaren в Англии безо всяких на то причин, умело держал себя на виду и выстраивал собственный PR-имидж. (Не то чтобы я это порицаю – это часть профессиональной работы по созданию себе благоприятного рабочего окружения.)
В мой адрес он говорил уйму комплиментарных слов. Что я был его кумиром, когда он только начинал свой путь в гонках, и что в год, когда я выиграл свой первый чемпионский титул в 1975-м, он сдавал на права. В то время я говорил себе, что он, должно быть, что-то замышляет, раз льет мне в уши эти сладкие речи. Однако со временем мои подозрения растворились: до меня дошло, что он просто дружелюбный, радушный и прямолинейный парень.
И в довесок еще и быстрый сукин сын.
Глава девятая. Самый трудный год
Итак, громкая схватка анонсирована. Моя мотивация была в полном порядке, и я запрограммировал себя на то, чтобы по возможности одержать победу в первой же гонке сезона – чтобы показать молодому человеку, что такое взрослая жизнь.
Рио, март 1984 года. Прост на шесть десятых секунды быстрее меня в квалификации, и я еще не осознаю, что так будет и дальше почти в каждой гонке сезона. Неважно. Я прекрасно стартую, обгоняю его, обхожу де Анджелиса и Мэнселла и нацеливаюсь на Уорвика, который проводит свою первую гонку в составе Renault. В конце прямой я выхожу из его слипстрима, двигаясь на скорости около 190 миль в час. Уорвик не уступает, но я все равно уже просунул нос вперед него. Мы вдвоем протискиваемся в поворот на четвертой скорости. McLaren наезжает на кочку на трассе и незначительно смещается. Происходит резкий толчок в момент, когда переднее левое колесо Уорвика врезается в мое заднее правое. На этом все могло закончиться для нас обоих, но я все еще в гонке и вижу его в зеркале заднего вида, слава богу. Я, должно быть, повредил свою подвеску. Следующие два круга я аккуратно ее проверяю, но кажется, что все в порядке. У Альборето проблемы, поэтому я выхожу в лидеры, чего не происходило уже долгое время. Все под контролем – в том числе и Прост, который между тем нашел возможность обставить Уорвика. Мы движемся на первой и второй позициях, как и должно быть. Прост отстает больше чем на десять секунд.
Все идет по плану. Пожалуй, даже слишком, как выясняется: после тридцати девяти кругов в кокпите у меня загорается красная лампочка. Я заезжаю в боксы, силясь подавить свою ярость. Эта победа стала бы очень важной.
Вместо нее мы получили три повода для размышлений. Первый: высокотехнологичное чудо, которое я пилотировал, сошло с трассы из-за кабеля аккумулятора, который не был как следует припаян. Второй: передняя подвеска болида Уорвика все же оказалась повреждена в результате наших маленьких препирательств, и его Renault не смог добраться до финиша. Третье: Прост только что выиграл свою первую гонку, и я с первого дня оказался в статусе догоняющего.
Я выиграл вторую гонку – в Кьялами – с отрывом в добрых шестьдесят секунд от Проста. Ни я, ни он не смогли финишировать в Зольдере. Прост победил в Имоле, где я сошел с дистанции. Потом настало время французского Гран-при в Дижоне.
Я начинаю с девятого места решетки и должен гнать быстрее и жестче, чем мне того хочется, – на тот случай, если группа лидеров оторвется от меня. Я пробиваюсь вперед сквозь пелотон до тех пор, пока впереди меня не остаются лишь Тамбе и Прост. Я мчу как сумасшедший, выжимая из машины больше, чем могут выдержать покрышки. Мне приходится. Нет никакого смысла в выжидательной тактике или экономии резины: я вижу перед собой только этих двоих и больше ничего. Как только я приближаюсь к Просту, он сворачивает на пит-лейн – одно колесо разболталось. Жаль, что он выбыл, думаю я про себя, потому что сегодня у него не было никаких шансов. Я начинаю маячить в зеркале заднего вида Тамбе. Давление, давление, давление. Быть может, он его почувствует. Быть может, занервничает. Мы на круг обгоняем Лаффита в правом повороте между стартом и финишем. Лаффит уступает дорогу Тамбе, но тут же возвращается обратно на траекторию. Он, очевидно, не знает, что мы движемся вдвоем, словно сэндвич. Мы выжимаем 125 км/ч. Чтобы не протаранить его, я увиливаю вправо, наезжая на поребрик. Машина подскакивает в воздух, но я вновь обретаю контроль над ней.
Когда едешь относительно медленно, такие моменты по-настоящему пугают: сердце бешено колотится, и ты демонстрируешь все симптомы беспокойства, как любой нормальный человек. Но когда ты сосредоточен на 100 процентов и идешь ва-банк, ты не чувствуешь опасности, и нет никаких шансов, что тебя что-то может встревожить. Два, три быстрых движения колеса, все происходит так быстро, что ты даже не улавливаешь это – отскакивает, как от стенки. Действуешь на голых рефлексах. Единственное, на чем ты сфокусирован, это едущая впереди тебя машина.
А эта машина впереди – машина Тамбе. Четыре или пять кругов подряд я пытаюсь обогнать его на прямой. Я даже пытаюсь обойти его, двигаясь вдоль стены боксов, в миллиметре от отбойника, когда колеса на ближней к нему стороне буквально вписываются в его канавки. Я готов рискнуть всем. Свойственное мне спокойствие покинуло меня.
Ничего не получается – до тех пор, пока он не совершает ошибку, без сомнений, вызванную постоянным давлением, под которым он оказался. В один из поворотов он входит слишком широко, открывая мне калитку, и я протискиваюсь туда по внутренней траектории и ускоряюсь быстрее, чем это удается ему.
Мои шины все время снашиваются. Когда мы доберемся до середины дистанции? Наверняка уже скоро. Мне всегда сигнализировали об обратном отсчете только на последних пяти кругах гонки; до того боксы сигнализировали мне только мою позицию в гонке и один раз показывали сигнал о том, что гонка закончена наполовину. Не пропустил ли я сигнал о середине дистанции, потому что был слишком сосредоточен на схватке с Тамбе? (Когда такое происходит посреди гонки, нет никакой возможности полагаться на собственное чувство времени. Ты понятия не имеешь, сколько кругов проехал, если тебе не подадут сигнал из боксов. В данном случае была договоренность, что меня призовут на замену резины в середине гонки. Однако сигнала мне не подали, потому что Рон Деннис, вероятно, убедил себя в том, что в этом нет необходимости. Но он не понимал, что мой «рывок» дорого обошелся моим шинам.)