Так продолжается вплоть до того момента, пока я внезапно не замечаю сигнал о том, что до конца осталось двадцать кругов, и тогда осознаю, что происходит. Мы уже пятнадцать кругов как миновали середину дистанции, шины находятся в чудовищном состоянии, а я бешусь от того, что мне не подали сигнала. Я поднимаю руку к шлему – сигнал о том, что пилот считает необходимым замену резины и что на следующем круге я заеду в боксы.
Я меняю шины. Теперь я снова второй, в двадцати секундах позади Тамбе (который, конечно же, поменял шины аккурат в нужный момент). Я опять начинаю гнать как маньяк, снова настигаю его и обхожу за два круга до конца. Неожиданно у него отказывают тормоза, и я доезжаю до финиша в целости и сохранности.
Я был очень зол на Рона Денниса, потому что он нарушил нашу договоренность о пит-стопе на середине дистанции.
Меня всегда злит, когда ради победы приходится гнать сильнее, чем то диктует необходимость. Брать на себя необязательные риски – всегда глупая затея.
И неважно, что это был французский Гран-при, на котором 70 тысяч зрителей увидели Ники на первом месте, а Renault на втором.
Следующая гонка проходила в Монако. Я не люблю Монако. Мне действует на нервы не столько сам город – он как раз нисколько меня не беспокоит, – сколько вся эта мишура, окружающая гонку. Я предпочитаю, когда Гран-при это Гран-при, а не какое-то шапито. Между спортсменом, приезжающим туда делать свою работу, и ареной, на которой он должен выступать, существует почти что извращенный контраст. На мой взгляд, в этом нет никакого смысла. Я отнюдь не считаю классным то, что кто-то может стоять у входа в Hotel de Paris с бокалом шампанского в руке в тот момент, когда я на дикой скорости пролетаю поворот в каких-нибудь трех ярдах от него. Я слишком большой пурист, чтобы наслаждаться гонкой в Монако.
Монако была шестой гонкой сезона и шестым случаем, когда Прост оказался быстрее меня в квалификации. Моя слабость в квалификации стала к тому времени очевидной. Казалось, что я был неспособен собраться и выжать результат, как это делал Прост в хаотичных квалификационных кругах. Там нужно лететь, нужно «оторваться» от земли ментально, а порой даже физически. Для успеха нужно что-то особенное, смесь энтузиазма и безумия. Прост, который был на шесть лет младше меня, был больше способен к этому, чем я. Цифры говорят сами за себя: в 1984-м Прост был в среднем на 1,2 секунды быстрее меня в квалификации. В переводе на позиции на решетке это где-то четыре-пять мест.
В то время я не мог признаться в том, как сильно это беспокоило и раздражало меня. Сделать это значило бы дать Просту преимущество еще в две десятых секунды. Я проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что мои медленные круги в квалификации указывают на слабость, которой не должно быть ни у одного автогонщика. Не было никаких причин, по которым я не мог бы пилотировать так же быстро, как Прост. Это должно было быть мне под силу.
Но не было. За исключением одного-единственного раза – в Далласе – я не смог отыскать в себе это что-то. Наконец я перестал даже пытаться. Я чувствовал себя таким же сильным, как Прост, в самих гонках, где, как я знал, у него нет никакого преимущества. Единственное – мне приходилось платить штрафы за слабые результаты в квалификациях. Чтобы наверстывать ту дистанцию, которая разделяла на решетке меня и Проста, мне приходилось брать на себя дополнительные риски по ходу гонки и пилотировать с большей агрессией, что было мне не свойственно.
Возвращаемся в Монако, на шестую гонку сезона. Прост мчит к чемпионскому титулу. Я второй, в шести очках позади. Он занял поул-позицию, я восьмой на стартовой решетке (а в Монако это особенно болезненно). По ходу разминки начинается дождь, и я оказываюсь на секунду быстрее всех остальных: я никогда не забуду выражение испуга на лице Рона Денниса. Именно тогда мне стало ясно, что он на стороне Проста, и именно тогда я начал ощущать какую-то странную враждебность в отношении меня, которую на тот момент не мог себе объяснить.
Необходимость перегонять два Ferrari в условиях дождя – то наказание, которое ты платишь за восьмое место в квалификации. Обойти Альборето довольно легко: я дожидаюсь подходящего момента, ускоряясь на выходе из Сен-Дево, первого поворота после линии старта-финиша. Я подбираюсь к нему поближе. Я рано ускоряюсь, чтобы нарастить давление турбонаддува, следя за тем, чтобы не допустить прокручивания колеса на мокром асфальте. Мне удается поравняться с ним на выходе из поворота направо. Он толком не может контролировать прокручивание колеса. Я ускоряюсь до третьей и вырываюсь вперед на полкорпуса. Он ничего не может с этим поделать.
Следом я оказываюсь в зеркале у Арно. Наблюдаю за ним пару кругов. Его самый слабый момент – перед самым поворотом Лоу, где он оттормаживается на один-два ярда раньше, чем следовало бы. Я плотно следую за ним в повороте Мирабо и на подходе к следующему выдвигаюсь вперед, оказываясь по левую сторону от него. Он идет впереди меня на всю длину машины, но я торможу позже него. Арно бросает взгляд влево, в самый последний момент осознавая, что я уже тут, и смещается вправо. Самая трудная часть маневра перетормаживания уже позади, но мне все еще предстоит совладать со своей избыточной скоростью (хотя и кажется, что все происходит в замедленной съемке). Я понижаю передачу до первой – такое нынче редкость в гонках Гран-при. Такое позднее торможение провоцирует занос. Я не могу войти в идеальную траекторию слева, и меня начинает заносить в сторону отбойника. В паре футов от него шины наконец снова ловят сцепление, машина входит в левый поворот, и Арно оказывается позади меня.
После того как ты исполнил такой маневр, разбрасываться очками просто преступно. Я иду на второй позиции, позади Проста. Мне приходится пропустить Сенну, но я не вижу никаких проблем с тем, чтобы добраться до финиша третьим. Потом, на вершине поворота Казино, я ускоряюсь слишком рано, и меня несет к отбойнику. Мотор глохнет. Все кончено. Ошибка пилота, которая может решить исход всего чемпионата мира.
Затем я побеждаю в Брэндс-Хэтч, возвращаясь в чемпионскую гонку, – я на расстоянии вытянутой руки от Проста.
Наши дружеские отношения в порядке – они даже прекрасные, учитывая обстоятельства. Битва будет до самого финала чемпионата: кто-то из нас обязан выиграть титул для McLaren, Porsche и TAG.
Очевидный факт в том, что у нас лучшая машина – более надежная, чем Brabham-BMW, по всем параметрам лучше, чем Ferrari и Lotus. Honda-Williams выглядит хорошо, но пока еще не представляет угрозы.
А вот мои отношения с Роном Деннисом становятся все хуже и хуже. По тем или иным причинам он решает собрать всю команду вокруг Проста. Материал, с которым нам приходится работать, конечно, одинаковый, и машины наши подготавливают с одинаковой нежной любовью: не то чтобы я оказываюсь в невыгодном положении в материальном плане, просто я расстроен неприятной атмосферой. Многие люди находят странным то, что не кто иной, как Компьютер Лауда ни с того ни с сего вдруг начинает жаловаться по поводу нехватки человеческого тепла. Но я считаю, что я нуждаюсь в тепле и заботе не меньше, чем любой другой человек. Я тоже страдаю в атмосфере холодности. Однако я не становлюсь угрюмым из-за этого. Вместо этого я пытаюсь найти причину и понять, как можно выправить ситуацию, если это возможно.
Нет никаких сомнений в том, что Рон Деннис – добросовестный профессионал. Он хорош в части поиска денег и обладает замечательным навыком: умеет дать своим спонсорам ценность в обмен на их деньги. Команда прекрасно функционирует, и по ней видно, что во главе ее стоит перфекционист. Тем не менее, на мой взгляд, слабость Рона кроется в некоем комплексе «долгой обиды». Ему неприятно, когда ему напоминают о том, что он начинал скромным механиком в Cooper и Brabham. Именно по этой причине он чересчур остро реагирует и перебарщивает как босс команды. Его высокомерие может быть невыносимым.
Тот факт, что две его машины с комфортным отрывом шли в лидерах таблицы чемпионата мира, позволил ему пуститься в психологические игрища, которые он рассматривал как некую разновидность мести мне за тот роскошный контракт, который я сумел выторговать себе на сезоны 1983 и 1984 годов. Очевидно, что он так и не сумел простить мне его и теперь мстил мне тем, что выставлял всем напоказ своего «дешевого» пилота, лепя из него Номера Один в команде, а меня задвигая на задний план. Прост, кстати говоря, не делал ничего, что усугубляло бы ситуацию: он занимался своим делом, боролся в пределах правил, вел себя честно и simpatico на всем протяжении.
Напряженное молчание между Деннисом и мной все сильнее изматывало, и я хотел разрядить атмосферу. Я пригласил Рона и его подружку Лизу полететь со мной на Ибицу, чтобы мы могли в спокойной обстановке все обсудить. День был прекрасный, поэтому мы отправились в море на моей моторной лодке. Балеары предстали нам во всей своей красе. Я вырубил мотор и стал возиться с якорем (в морском деле я не слишком силен). Итак, Рон, как мы можем вернуть все в прежнее стабильное положение? Каковы причины раскола между нами?
Он сказал, что относился ко мне несколько неоднозначно. Он считал, что я поставил его в невыгодное положение тем, что фактически шантажировал его своим двухлетним контрактом: в то время он был в ситуации, когда не мог без меня обойтись, и ему, соответственно, пришлось стиснуть зубы и терпеть. Далее он попрекал меня за мою отчужденность и эгоцентричное поведение. Где-то по ходу пьесы он сделал довольно забавное заявление: «Если ты платишь кому-то такую фантастическую сумму денег, ты вполне можешь рассчитывать на какое-то дружеское отношение взамен».
Это задело меня. Какое отношение гонорар имеет к дружбе? Рон не тот типаж, который привлекает меня в качестве друга (фактически у меня только два или три по-настоящему близких друга), и независимо от того, сколько денег он мне платит, это не изменится. Что же касается эгоцентризма, то тут он прав: я действительно стараюсь устроить все в своей жизни так, как нужно мне. В конкретном случае союза Лауды и McLaren, с другой стороны, я могу утверждать, что сделал все, что было в моих силах, чтобы помочь общему делу; дру