м.
Вольфф полагает, что Хэмилтона потрясла жизнетворная сила, коей был Ники Лауда, личность, масштабы которой невозможно было отрицать. «Ники был как крылатая ракета. Он летел прямиком в цель, потому что его отношение к делу не предполагало траты времени на пустые формальности. Просто сделай дело, и все», – говорил Вольфф.
«Формула-1» была ошарашена новостями о том, что Хэмилтон покидает McLaren, именитую команду в статусе второй самой успешной конюшни в истории «Формулы-1», ради необстрелянной команды Mercedes. Хэмилтон тоже, должно быть, сокрушался о том, что наделал после своего первого сезона в 2013-м, когда ему удалось одержать всего одну победу, тогда как его новый партнер Нико Росберг выиграл два Гран-при.
Доказательство правоты Лауды пришло с введением гибридных моторов в 2014-м. Хэмилтон выиграл одиннадцать Гран-при, а судьба чемпионства решалась в последней гонке в Абу-Даби, где Хэмилтону и Росбергу предстояло разыграть титул. Тот факт, что партнеры по команде бились за одни и те же награды, был замечательной новостью для пиар-департамента Mercedes, сидевшего в Штутгарте, равно как и для мировой аудитории, завороженно наблюдавшей за их междоусобным соперничеством. А вот для Вольффа и Лауды это обернулось сущим кошмаром менеджера, грозившим разрушить всю их команду, ибо Хэмилтон против Росберга стало соперничеством, сравнимым с любым другим в истории «Формулы-1» по уровню своей токсичности и накалу страстей.
Предыстория его была такой: Хэмилтон и Росберг родились с разницей всего в пять месяцев в 1985 году, но в совершенно разных обстоятельствах. Росберг продолжал династию пилотов «Формулы-1», будучи сыном Кеке, чемпиона мира 1982 года, соперничавшего с Лаудой. Карьеру красавчика-блондина Росберга-младшего спонсировал богатый отец, и на трассы они летали вдвоем на вертолете отца прямиком из своего дома в Монако. Хэмилтон родился в скромном антураже и рос в крошечной квартире в Стивенидже, невзрачном городишке, возникшем в 1960-е в Хартфордшире, в семье белой матери и чернокожего отца родом из Гренады, острова в Карибском регионе. В какой-то момент Энтони Хэмилтону приходилось работать на четырех работах, чтобы финансировать карьеру своего сына в картинге, пока того не подписал McLaren.
Росберг и Хэмилтон гонялись бок о бок с юности, стали друзьями, а когда их обоих пригласили в Mercedes, казалось, что они образуют «команду мечты». Хэмилтон перебрался в тот же квартал в Монако, где жил Росберг, и они на пару играли в настольный теннис.
Но их дружба растворилась в кислоте их взаимоотношений на трассах «Формулы-1». Из закадычных друзей они превратились во врагов, а Лауда и Вольфф оказались на «нейтральной полосе» между ними, пытаясь поддерживать хрупкий мир. Росберг, казалось, был прирожденным лидером; он был мозговитым, бегло говорил на пяти языках и получил место на инженерном факультете лондонского Имперского колледжа, тогда как его партнер по команде был больше известен своими броскими украшениями, подружкой поп-звездой и частыми проявлениями хмурого настроения.
Но более талантливым из них оказался именно Хэмилтон, он начал коллекционировать титулы один за другим, к досаде и вящему разочарованию Росберга, отчаянно пытавшегося повторить подвиги своего отца. Лауде приходилось встревать в их ссоры, и их отношения вскоре стали съедать столько времени, что это навредило бы любой команде. «Все начиналось хорошо, но потом стало ясно, что чемпионства будут разыгрывать между собой только эти двое, и тогда-то все и пошло под откос. Борьба на каждом Гран-при разворачивалась только между ними двоими, а это сулило проблемы, потому что возникала зависть, – говорил Лауда. – У них вообще не было отношений. Я не ожидаю, что пилоты будут друзьями, вместе ходить на завтраки и обеды, но это было что-то ужасное. Они не разговаривали на брифингах и вообще не хотели иметь ничего общего друг с другом».
Сезон 2016 года обернулся кульминацией: они столкнулись на Гран-при Испании, подарив победу новичку Red Bull Максу Ферстаппену. А затем началась игра во взаимные обвинения, в которой Лауда пытался играть роль рефери. Он пригласил Хэмилтона в свой дом на Ибице, чтобы поговорить с ним по душам.
«Льюис прислушивался к Ники больше, чем к кому бы то ни было, потому что тот был трехкратным чемпионом мира, и Льюис знал, через что он прошел, – говорил Падди Лоу. – Сила Ники была в том, что он говорил с пилотами на одном с ними уровне и мог вразумить их».
Сезон вновь решался в последней гонке сезона в Абу-Даби. На сей раз в зачете лидировал Росберг, приложивший неимоверные усилия к тому, чтобы обставить своего более одаренного партнера по команде, но Хэмилтон не собирался идти на уступки, и его характер никогда не проявлялся так ярко, как по ходу тех пятидесяти пяти кругов по ослепительно-яркому, освещенному прожекторами треку Яс Марина. Для того чтобы стать чемпионом, Росбергу нужно было финишировать на подиуме, и он вел себя осторожно с самого начала, тогда как Хэмилтон пилотировал как одержимый, лидируя на протяжении всей гонки и осознавая, что единственный его шанс урвать чемпионство – это притормозить Росберга, следовавшего за ним на второй позиции, чтобы подпустить к нему поближе группу догоняющих в надежде, что та его поглотит.
Вопреки приказам негодовавших Лоу и Вольффа, Хэмилтон снижал свою скорость, пока Росберг не оказался в поле зрения настигавшего его Ferrari Себастьяна Феттеля. Напряжение в боксах Mercedes было невыносимым, ибо один пилот конюшни намеренно пытался испортить гонку своему партнеру и лишить его чемпионского титула, которым тот грезил с детских лет.
Росберг благополучно финишировал вторым, но последствия были глобальными. Вольфф пригрозил Хэмилтону увольнением, тогда как истощенный эмоционально Росберг ушел из гонок неделю спустя, не в силах продолжать изнурительную войну с Хэмилтоном. Лауда был шокирован и взбешен решением Росберга, но был не в силах остановить его.
Однако Хэмилтон по-прежнему оставался его пилотом, и ему вновь пришлось подключать свою внушительную силу убеждения, чтобы не позволить англичанину уйти из «Формулы-1».
В этом он преуспел, и результатом стали еще три чемпионских титула для гонщика, едва не бросившего выступать.
«Это словно была игра “хороший коп, плохой коп”, – говорил Вольфф. – Мне приходилось быть суровым, а вот Ники Льюис уважал за его достижения. Льюис знал, что Ники рассуждает как гонщик, и прежде, чем приходить на эти трудные встречи, часто просил у Ники совета, чтобы понять, как мыслит гонщик. Ники обладал таким моральным весом, которым не обладал ни один другой участник этих обсуждений. Кроме того, между Льюисом и Ники была незримая связь, нечто, о чем они не говорили вслух, но что имело место, и ты это знал».
Если для кого-то консультации по части отношений были делом непростым, то для Лауды они были лакомым кусочком, ибо он обожал враждебную атмосферу паддока, запах гаража и бесстрашных быстрых пилотов. Он часто принижал современную «Формулу-1», называя ее слишком легкой из-за громадного прогресса, достигнутого в вопросах безопасности, благодаря которому она уже не была тем кровавым спортом, каким была в его эпоху. Но он знал, сколько мастерства и отваги требуется для того, чтобы пилотировать на скорости 350 км/ч, не рассуждая о возможных последствиях.
«Он был запрограммирован на то, что происходило на треке, – говорил Лоу. – Он не пропускал ни одной гонки. Он ненавидел летнюю паузу, потому что хотел ездить на гонки. Он приезжал даже на тестовые заезды. На самом деле он хотел присутствовать на трассе каждый раз, когда там оказывалась наша машина, тогда как другим руководителям до этого не было никакого дела».
Впрочем, его страсть могла вызывать раздражение; он любил вставать рано и приезжал на трассу к самому открытию. Лоу говорил: «Он делил одну машину с Тото, и это всегда было проблемой, потому что он просыпался рано и был готов выезжать уже в 7 утра, тогда как машины “Формулы-1” запускались не раньше 11, а то и позже».
Вольфф решил проблему, заказав дополнительную машину для Лауды на трассы. «Он хотел быть на треке раньше всех остальных, – вспоминал он. – Он приезжал, когда в моторхоуме были только сотрудники клининга, а в паддоке не было ни души. Он просто любил гонки, любил “Формулу-1”. Это была его жизнь».
Эпилог
Ники Лауда любил Гран-при. Они были его кислородом: он смешивался в толпе с любимыми пилотами и встречался со старыми друзьями, обменивался с ними байками и сплетнями. Он сидел на них часами, и единственным его требованием к сотрудникам роскошного хоспиталити Mercedes, где встречались гости, а Льюис Хэмилтон проводил свои пресс-конференции после каждого сезона, было постоянно снабжать его кофе, а еще настроить кондиционер на +25 по Цельсию, чтобы отогнать холод болезни, стремительно ухудшавшей его здоровье.
Но как только гонка заканчивалась, а все формальные ритуалы завершались, он, где бы ни был – в Монце или Мельбурне, – брал в руки свой портфель и торопливо следовал к выходу, подгоняя всех, кто рассчитывал, что он «подвезет» их на том самолете Bombardier, на котором он прилетел в тот уик-энд. Причина? Завтрак.
Во время пребывания Лауды в Вене его распорядок дня был нерушим. На завтрак он приходил в Café Imperial, элегантную венскую кофейню на первом этаже отеля Imperial, втиснутого между городским музеем и концертной площадкой. Он был таким завсегдатаем Café Imperial, что в заведении стали подавать Niki Lauda Frühstück – завтрак Ники Лауды – кофе со сливками с густой пеной, яйцо всмятку, тост из хлеба на кислом тесте и органический йогурт с малиной и печеным яблоком, все за 21 евро.
Примостившись на банкетке из красного бархата, Лауда сидел там в окружении одетых в стильные костюмы бизнесменов, в своей фирменной красной бейсболке, и всегда заказывал один и тот же завтрак, которым наслаждался много лет кряду. Он кивал и махал рукой тем, кто узнавал его, но сидел замкнуто, оберегая свое одиночество. Лауда ел тут, под восхитительными люстрами, с детских лет, когда семья рассчитывала, что он будет следовать ее жесткому кодексу поведения. «Когда я был ребенком, моя семья всегда отмечала Рождество в ресторане отеля, – однажды поведал он журналу Motor Sport. – От нас, детей, требовалось вести себя наилучшим образом и чтить давние традиции заведения». Он ел наедине с собой и собственными мыслями после извечно суматошного уик-энда Гран-при.