ководства такой крупной республикой, как Украина. У Хрущева были тесные связи с армейской верхушкой, а его близкий друг Николай Булганин являлся министром обороны СССР. Хрущев знал и руководителей всех крупных областей, республик и регионов страны, но он почти не имел представления о расположении на востоке СССР оборонной и атомной промышленности и о системе ГУЛАГа. На территории Украины такие объекты старались не создавать.
Вся система тоталитарной диктатуры была рассчитана только на одного лидера, у которого не было и не могло быть заместителя. Это позволяло Сталину прочно держать абсолютную власть в стране даже из своих южных резиденций близ Сочи и в Абхазии, где он проводил в послевоенный период по несколько месяцев почти каждый год. Это обстоятельство предопределило борьбу за власть в образовавшемся триумвирате, и каждый из членов нового руководства и их союзников и соратников внимательнейшим образом следил за каждым шагом и каждым высказыванием другого. Показательно, что никто из этих людей не поднимал знамя Сталина и не клялся продолжать дела и линию Сталина. Первыми в узком кругу слова о необходимости преодолеть «культ личности» произнесли Маленков и Берия. Поклонники Берии уверяют и сегодня, что тот выступал против культа Сталина более решительно и последовательно, чем Маленков и Хрущев.
Осторожные реабилитации начались сразу же после похорон Сталина, и, вероятно, первым человеком, оказавшимся на свободе, была жена В. Молотова Полина Жемчужина. У многих членов партийного и государственного руководства в заключении находились родственники или ближайшие друзья, и Берия не собирался, не хотел и не мог держать этих людей в заключении, тем более что и у него самого было немало аналогичных проблем. Среди других была реабилитирована и освобождена невестка Хрущева, жена его старшего сына, летчика, погибшего при возвращении с задания где-то над оккупированной территорией. Его самолет не был найден, и Леонид Хрущев числился пропавшим без вести, а это тогда приравнивалось к измене Родине, семьи же изменников арестовывали и ссылали на восток. О реабилитации своего брата Михаила Моисеевича Кагановича, бывшего министра авиационной промышленности, обвиненного во вредительстве и покончившего жизнь самоубийством, начал хлопотать Лазарь Каганович. Сам Берия должен был позаботиться о быстрейшем прекращении так называемого «мингрельского дела» в Грузии, по которому арестовали его сторонников и ставленников в органах МГБ и КПСС Грузии, и особенно о прекращении «дела врачей», по которому арестовали не только многих врачей, работавших в кремлевских лечебных учреждениях, но и большую группу работников МГБ во главе с министром и давним соратником Берии В. Абакумовым. Уже через месяц после смерти Сталина все центральные газеты поместили краткое, но всеми замеченное и всех поразившее сообщение, что арест большой группы выдающихся врачей был произведен «бывшим МГБ» незаконно и неправильно и что для получения «нужных» признаний органы МГБ «применяли недопустимые и строжайше запрещенные законом СССР приемы следствия». В одной из передовых статей газеты «Правда» в эти дни говорилось о реабилитации «выдающегося советского артиста Михоэлса» и о попытках «провокаторов из бывшего МГБ» разжечь в стране национальную рознь. Уже к концу апреля из заключения вышло более тысячи человек, почти все они занимали еще недавно крупные посты в советской и партийной иерархии. Среди них была и большая группа генералов и адмиралов, арестованных и осужденных по разным обвинениям после войны и реабилитированных теперь по настоятельному требованию маршала Георгия Жукова, занявшего по предложению Хрущева пост первого заместителя министра обороны СССР и фактически взявшего под свой контроль Вооруженные силы СССР. Арест Берии летом 1953 года, а также суд и расстрел как его самого, так и некоторых его ближайших сподвижников ускорили реабилитацию многих тысяч партийных и государственных деятелей, ставших жертвами послевоенных репрессий. В первую очередь были отменены приговоры по так называемому “ленинградскому делу”: в 1949–1950 годах в Ленинграде и в Москве по обвинениям в сепаратизме и национализме были арестованы тысячи партийных и советских работников, в том числе член Политбюро Н. А. Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов, а также многие члены ВКП(б), работавшие и отличившиеся в годы войны в осажденном Ленинграде. Была прекращена кампания против «безродного космополитизма» и антиеврейская кампания, каждая из которых также требовала немалых жертв. О более мелких террористических кампаниях я уже не говорю. По отдельным ходатайствам начали пересматриваться многие дела и обвинения довоенного времени. Отдельные оставшиеся в живых узники лагерей, оказавшиеся там еще в 30-х годах, появились в Москве.
Печать почти ничего не сообщала об этих реабилитациях и о людях, возвратившихся к своим семьям. Однако своим друзьям и родным они рассказывали почти всё. К тому же решения по каждому из таких дел принимались в 1953–1954 годах не единолично, а коллегиально. С марта 1953 года и до конца 1954 года прошло множество заседаний в ЦК КПСС, в Прокуратуре СССР, в коллегиях Верховного суда СССР, а также на разных уровнях в органах государственной безопасности. Рассматривались не только бумаги, но также показания свидетелей и самих заключенных. Дела двигались медленно, но к концу 1954 года было реабилитировано более 10 тысяч недавних заключенных, главным образом из числа ответственных работников, многие – посмертно. Общее давление на верхи партии возрастало; во всех партийных и государственных инстанциях лежали уже сотни тысяч заявлений о реабилитации, и игнорировать эти документы было все труднее. Почти каждая реабилитация, а тем более каждое освобождение приводили в движение всех заключенных. Волновалась и администрация лагерей, имевшая до сих пор неограниченную власть над узниками. В стране имелись еще тысячи лагерей, и судьбу находившихся там заключенных должны были решить Н. Хрущев и другие члены партийного руководства. Затягивать было опасно, отдельные забастовки и проявления недовольства прокатились по северным лагерям еще в 1954 году. В 1955 году в наиболее крупных из них прошли восстания; самым известным из них было описанное А. Солженицыным восстание в Кенгире. Оно было жестоко подавлено с использованием танков. Однако остановить усиление недовольства заключенных было уже невозможно. Ни в Советском Союзе, ни за границей об этих событиях ничего не знали, в отличие от высшего советского руководства, беспокойство которого росло. Еще в декабре 1954 года в Ленинграде, в городе, где репрессии и до войны, и после войны были особенно жестокими, состоялся показательный судебный процесс над бывшим министром государственной безопасности В. Абакумовым, начальником следственной части МГБ А. Леоновым и группой генералов МГБ. Этот процесс проходил в Доме офицеров, и на нем, сменяя друг друга, смогли побывать тысячи партийных и комсомольских работников. Многие родственники погибших из-за “ленинградского дела” и известных в городе людей получили пропуск на все заседания судебной коллегии. Но в печати об этом процессе была только небольшая информационная заметка, опубликованная уже после приговора, крайне сурового – большинство бывших генералов КГБ было расстреляно. Аналогичные процессы прошли в Баку и в Тбилиси. На скамье подсудимых находились не только генералы КГБ, но и бывший партийный лидер Азербайджана М. Багиров, которому покровительствовал не только Берия, но и Сталин. Разговоров на этот счет было много, но никаких объяснений в печати общественность не получала. А между тем на февраль 1956 года был назначен очередной, XX съезд КПСС. Провести съезд партии, не сказав ничего о репрессиях 30-х, 40-х, 50-х годов, было трудно. К середине 1955 года было реабилитировано большое число членов ЦК ВКП(б) и немало бывших наркомов, генералов и маршалов. Были реабилитированы десятки героев Гражданской войны, сотни писателей, деятелей искусства, известных стране. Просто промолчать или говорить об «ошибках»? В Президиуме ЦК КПСС было решено создать специальную комиссию, которой поручили изучить материалы о массовых репрессиях против членов и кандидатов в члены ЦК КПСС (ВКП(б)), избранных на XVII съезде партии в 1934 году, а также других советских граждан в 1935–1940 годах. Комиссия работала быстро, и уже в начале февраля 1956 года ее председатель секретарь ЦК КПСС Петр Поспелов представил в Президиум ЦК доклад объемом в 70 машинописных страниц. Доклад признавал не только факт незаконных массовых репрессий, но и ответственность за эти репрессии Сталина. Особое впечатление на всех членов Президиума ЦК произвели подсчеты, из которых выходило, что по распоряжениям Сталина было уничтожено более двух третей состава ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом, и более половины делегатов этого «съезда победителей», среди участников которого почти не было бывших оппозиционеров из числа «троцкистов» или «бухаринцев». Игнорировать эти данные никто не мог, и дискуссия внутри ЦК КПСС шла уже о той форме, в какую следовало облечь информацию о незаконных репрессиях.
В феврале 1956 года как на заседаниях Президиума ЦК КПСС, так и в более узком или, напротив, в более широком составе доклад о массовых репрессиях обсуждался несколько раз. Мнения высказывались разные. Наиболее осторожной позиции, как и следовало ожидать, придерживались В. Молотов, К. Ворошилов и Л. Каганович. Эти люди были слишком давно и сильно втянуты в репрессии, и их резолюции с требованиями расстрела стояли на очень многих документах. Н. Хрущев был более настойчив, и его поддерживали такие лидеры, как А. Микоян, Н. Булганин, Г. Жуков, А. Аристов, М. Сабуров, Д. Шепилов. На стороне Хрущева выступал и председатель КГБ Иван Серов, человек, который принимал непосредственное участие во многих репрессиях. Но он давно работал имеете с Хрущевым и был человеком из его команды. К тому же он был генералом и, как военный, ссылался на полученные им приказы. Чрезмерной или даже острой борьбы вокруг доклада не было.
К числу легенд относится и утверждение о том, что Хрущев готовил его в полной тайне от других членов Президиума ЦК КПСС. Взяв за основу докладную записку П. Поспелова, Хрущев с помощью Дмитрия Шепилова существенно расширил свой доклад, включив в него раздел об Отечественной войне и о послевоенных репрессиях. Было решено, что он будет зачитан на закрытом заседании съезда уже после выборов нового состава ЦК КПСС. Все члены Президиума ЦК и секретари ЦК получили текст утром 23 февраля, но лишь немногие из них сделали или предложили какие-то замечания и поправки {14} . И если рядовые делегаты съезда слушали доклад Хрущева 25 февраля с волнением и ужасом, а некоторые – с недоумением и страхом, то члены Президиума ЦК, сидели доклад с непроницаемыми лицами, они уже знали, о чем будет идти речь.