а другим, натягивая постромки, потащили по глубокому скрипучему снегу тяжелый крытый возок. На переднем коне сидел верхом «вершник» и, громко вскрикивая, хлопал бичом, сгоняя с дороги ехавших навстречу крестьян. За возком, верхом на мохнатом гнедом коньке, скакал дядька Филатыч с длинной, тяжелой пищалью за спиной.
Вскоре после отъезда Никиты тронулся и обоз из десяти саней. По господскому приказу крестьяне везли в Москву мешки с зерном, кадки моченых яблок, брусники и соленых груздей, свиные окорока, мешки с битыми гусями и курами, воз рыбы сушеной, телячьи и свиные туши. Все это было бережно перевязано, чтобы в пути ничего не пропало из господского добра. С этим обозом отправился в Москву Микитка.
Дорога шла то мимо засыпанных снегом пашен, то старым, густым лесом, где водились и олени, и лоси, и медведи, и другие звери. Лес кругом был заповедный, царский; в нем под страхом казни воспрещалось кому-либо охотиться, кроме царя. На снегу виднелись всякие звериные следы: несколько раз трусцой перебегала дорогу рыжая осторожная лисица и, взбивая снег, проносились перепуганные длинноухие зайцы.
Чем ближе к столице, тем больше попадалось и отдельных путников, и целых обозов, и все это постепенно образовало длинную вереницу саней, направлявшихся в сторону Москвы. Везли и дрова, и сено, и несчетные кули с мукой или зерном, и телячьи мороженые туши — все, что нужно для многолюдной Москвы.
Дорога была изъезженная, вся в рытвинах и ухабах; часто встречались возы с сеном, повалившиеся набок, и возчики с помощью других путников пытались их поставить на полозья. В одном месте опрокинулись сани с дровами, и возчик, сбросив на снег зипун, готовился снова приняться за их укладку. Впереди ж то и дело слышались крики:
— Берегись! Ожгу!.. Сворачивай!
Крестьяне торопливо хлестали своих маленьких лошадок и съезжали с возами в сторону. А навстречу мчались кони, и мимо проносился возок, обитый красным сукном. В открытое окошечко выглядывало нарумяненное и набеленное лицо знатной боярыни в собольей шапке или сдвинутые брови бородатого сурового воеводы. Плохо приходилось тому, кто зазевался и не поторопился свернуть с дороги: на него наскакивали боярские слуги и, настегав возчика плетьми, расцепляли сани. Тройка уносилась дальше с криком: «Берегись!»
Раза три по пути возчики задерживались на заставах. Стрельцы, вооруженные пищалями, опрашивали всех:
— Ты чей будешь? Зачем и куда едешь?
Возчики медленно доставали из подкладки шапок завернутые в тряпицы «проезжие грамоты» с закоптелым оттиском печати.
Микиткина лошадь была маленькая, с взъерошенной шерстью. Он шел рядом с ней, держа в руках хворостину, и покрикивал на нее, как заправский возчик:
— Но, родимая! Понатужься, любезная! Чего оглядываешься? Кнута, что ли, захотела?
Лошадь, равномерно шагая, тащила розвальни. Когда дорога спускалась под гору, Микитка подсаживался на свиные туши. Весь обоз скатывался рысью, а потом, в гору, лошади опять шли мерным шагом. Микитка тогда присоединялся к другим возчикам, шедшим гурьбой, слушал их разговоры о возможном набеге казанских или крымских татар, о новых царских указах.
Все в дороге казалось Микитке и новым и занятным. Он жадно всматривался в туманную даль, ожидая скоро увидеть Москву.
ВОТ И МОСКВА!
К полудню обозы подошли к приземистым башням и толстым стенам какого-то монастыря. За ними подымались большие и малые, круглые, как луковицы, маковки церквей с золочеными крестами. У ворот стояли бородатые монахи в длинных черных одеждах и круглых, как древесные пеньки, шапках и монастырские сторожа с бердышами. Наверху, над каменными воротами, висела огромная, разукрашенная серебром икона. Подходившие к воротам падали на землю; стоя на коленях, крестились, обращаясь к иконе, затем вставали и опускали деньги в большие железные кружки, прикрепленные к стене. Монахи спускали на веревке серебряное паникадило, висевшее перед иконой, прикрепляли к нему восковые свечи и снова подтягивали наверх.
Вдоль самой дороги не раз попадались по две-три избы с елкой, прибитой над крыльцом. Это были постоялые дворы, где можно было погреться и подкрепиться миской горячих щей и мягкими ржаными лепешками. Здесь скоплялось множество саней. Свернувшиеся клубком на кулях собаки, ворча, сторожили поклажу.
Обоз, с которым ехал Микитка, не останавливаясь, направлялся к Москве. Когда сани поднялись на пригорок, раздались возгласы:
— Вот она, наша Москва белокаменная![5]
Микитка увидел вдали, среди снежной равнины, холм, опоясанный красноватой каменной стеной. На холме сгрудились дома, терема, башни, церкви, колокольни, разноцветные купола и золотые кресты всяких размеров. Все это играло, пестрело и переливалось в лучах полуденного солнца.
Дальше, по рассказам возчиков, начиналась другая часть Москвы — Китай-город, где находились торговые ряды.
По засыпанным снегом полям, вдоль дорог, ведущих к Москве, тянулись черные вереницы домиков, каждый с маленьким двором. Здесь жили торговцы, мастеровые и всякий трудовой люд, который кормился около столицы.
— Эй, берегись, малец! Ожгу! — раздался крик, и острая боль полоснула по спине.
Микитка отбежал в сторону. Мимо него пронесся на сером в яблоках коне нарядный всадник в малиновом кафтане и мохнатой шапке из волчьего меха. За ним на горячих легких конях мчались другие, такие же нарядные всадники, с кривыми саблями у пояса. Только снежная пыль закрутилась за ними.
«Что за люди?» — думал Микитка, взобравшись на сани.
Новые, такие же лихие всадники промчались мимо. Микитка заметил, что у каждого к седлу были привязаны метла и мертвая собачья голова с оскаленными зубами. Все встречные опрометью бросились с дороги в стороны, в глубокий снег, и оттуда кланялись в пояс, срывая шапки, а всадники с гиканьем проносились мимо.
Микитка сидел в санях перепуганный, стараясь понять, что это за люди. Лошадь рысцой сбежала под горку и остановилась внизу, у мосточка. Там собрались другие возчики обоза.
— Кто это был? — тихо спросил мужиков Микитка.
— Опричники! Любимцы царя Ивана Васильевича, — ответил один, не раз бывавший в Москве. — Видел, у них метла на седле? Это значит, что они выметают изменников и ослушников царской воли. А еще у седла собачья голова — это значит, они грызут, как собаки верные, всех врагов царских.
МИКИТКА ЗАТЕРЯЛСЯ
Вскоре Микитка оказался на высоком берегу реки, широкой, засыпанной снегом, блиставшей серебром под яркими лучами солнца. Вверх и вниз по льду тянулись обозы, скакали всадники, стягиваясь к воротам красноватой стены Кремля и далее к стенам и башням Китай-города. Особенно много виднелось всюду пеших и конных воинов, стрельцов в ярких синих и красных кафтанах с пищалями или бердышами на плече.
— Эй, паренек, чего засмотрелся? Торопись и не отставай! Не ровен час — затеряешься. Уж город так город: от заставы до заставы пройдешь — не раз вздохнешь!
Микитка очнулся. Мимо него шел высокий молодец с русой бородкой, лихо заломив шапку на ухо, и, громко позванивая цепью, тащил за собой мохнатого бурого медведя. Сани, за которыми шел Микитка, были уже далеко впереди. Он бросился их догонять, с любопытством оглядываясь на ручного медведя.
Обозы свернули на лед. На берегу, по обе стороны дороги, тесно прилепились открытые ларьки. Чего только там не продавалось: расписные пряники в виде лошадок, резные игрушки, деревянные чашки, глиняные плошки, мороженые яблоки, каленые орехи, рукавицы, шапки, соленая рыба и горячие калачи — все, чего только не спросит прохожий.
А толпа здесь была сплошная, народ валом валил в обе стороны.
С трудом Микитка догнал свои сани и, ухватясь рукой за оглоблю, шел уже не отставая. Подъехали к каменным воротам с раскрытыми железными дверьми. Бесчисленные кони и пешеходы так сбили здесь снег, что саням пришлось ползти по бревнам, положенным вплотную поперек пути. Конь, надрываясь от натуги, едва вытянул сани и въехал под ворота.
За ними по сторонам толпились бородатые стрельцы с бердышами — топорами на длинных, в рост человека, топорищах. Они осматривали колючими глазами двигавшуюся толпу. Под воротами была особенная теснота.
Микитку оттерли от саней. С трудом он пробрался наконец вперед, отыскивая свои сани.
Внутри города, в узких улицах, сани двигались быстрее, а люди почти бежали. Справа и слева потянулись прилавки с нарядными и диковинными товарами: узорчатые сафьяновые сапоги десятками висели на стене, а под ними, на лотках, всякие женские и детские сапожки, чеботки, валенки и занятные живули[6], и седла, и конская сбруя, и переметные сумы, искусно сшитые из разноцветных кусков кожи. А далее — платки всякой раскраски, с цветами и разводами, и рукавицы и варежки.
Потянулись прилавки с нарядными и диковинными товарами.
Глаза у Микитки разбежались, и он забыл о своих возах. Привыкший к мирной тишине деревни, здесь, на шумной, крикливой улице, Микитка растерялся и удивлялся всему: и людям в нарядных кафтанах и шубах, и вереницам саней, одних с поклажей, других с знатными, разряженными седоками. Особенно его поражали бесчисленные воины, стоявшие повсюду на поворотах улиц и возле больших каменных ворот.
Вдруг толпа хлынула обратно и бросилась в боковые улички, а впереди послышались громкие крики:
— Пади! Пади!
Сани съехали в сторону, к стенам домов. Улица расчистилась, показались стрельцы. Они шли по пять человек в ряд, длинной вереницей, за ними ехали всадники на разукрашенных конях. Далее — три больших белых коня, запряженные гуськом, увешанные лисьими хвостами, везли сани. Переднего коня под уздцы вели два, должно быть, очень знатных человека, в высоких меховых шапках и шубах, крытых золотой парчой. На полозьях скользил обшитый красным сукном возок с маленьким окошечком в дверце. На дверце возка красовался вышитый золотом большой двуглавый орел, раскрывший крылья.