Он помолчал и сказал Никите:
– Я бы клетку принес, которую мы Лизе сколотили. Но она к стене прибита.
И Протоня, сунув руки в карманы, пошел в темноту.
– Пока! – попрощался Никита.
– До свидания! – попрощалась мама.
Протоня обернулся на ходу и что-то пробурчал в ответ.
Спала мама. Спал папа. Спала бабушка – а может, не спала, а сидела на крыше сарая и глядела на звезды. Никита лежал в своей кровати, обнимая банку, и слушал, как шуршит в банке мышонок. Где-то в деревне залаяла собака, за ней другая и третья. Многоголосый лай прокатился над домами и замер. Никита вспомнил о Спутнике, вспомнил его вопросительный хвост, внимательный доверчивый взгляд. Что не спишь? О чем думаешь?
– Прости меня, Спутник, – шепотом попросил Никита. – Приходи ко мне иногда. Когда захочешь. Пожалуйста.
Воскресенье. Никита уходит из дома, и бабушка тоже
Никита проснулся рано утром. В глаза ему смотрел мышонок – сидел в банке за стеклом и не мигая глядел на Никиту.
– Ты вырос, – прошептал Никита. – Я тебя два дня не видел, а ты вырос.
Мышонок потер лапками нос, почесал за ушами. Обнюхал лежащие на дне банки крошки. Выпрямился, сверкнул глазами-бусинками и снова принялся умываться.
– Я знаю, – сказал Никита и тихо, чтобы не разбудить маму и папу, встал и взял банку в руки.
На цыпочках он подошел к двери и легонько толкнул ее. Дверь скрипнула и отворилась. Никита ступил на лестницу и начал на цыпочках спускаться.
– Ау! – окликнули его шепотом.
Никита замер, прижимая к себе банку, и обернулся. Из комнаты выглядывал взъерошенный папа. Он, как воробей, поджимал под себя босую ногу и ежился от холода.
– С тобой можно?
Они с папой забрались в кусты смородины. Никита осторожно перевернул банку, чтобы мышонок мог выйти. Мышонок не выходил. Никита стал уговаривать и убеждать, что ничего страшного снаружи нет. Мышонок нюхал воздух и не двигался. Тогда Никита сунул руку в банку, бережно взял мышонка и вынул. Посадил в траву.
– Прости, надо было раньше тебя отпустить, – сказал Никита. – Найди себе подружку и роди побольше детей.
– И не попадайся коту, – добавил папа.
– Пап! – возмутился Никита. – Он не попадется, он умный!
– Да-да, – закивал папа. – Я просто так. Я просто беспокоюсь.
– Не беспокойся.
Мышонок обнюхал травинки и землю, повертел головой и проворно юркнул под листья одуванчика. Никита вглядывался в траву, надеясь заметить бурую спинку, но мышонок уже исчез. Вот так – быстро и без следа.
– С ним все будет хорошо, – сказал папа.
Никита кивнул.
– Пойдем, – папа тронул его за плечо, – я кое-что придумал.
– Папа, ты бабушке кухню поджег!
Тысяча драконов, да что же это такое, что они натворили, о чем они только думали в это злосчастное утро! Никита схватил кастрюлю со вчерашним бульоном и опрокинул ее на полыхающее полотенце и горящую синим пламенем конфорку. Холодный бульон, белые плитки застывшего жира, кости с мясом – все это обрушилось на пламя, забулькало, зашипело и завоняло.
– Ничего не поджег, – тяжело дыша, проговорил папа.
Он все еще держал кончик обуглившегося полотенца.
Сначала все шло отлично: папа с Никитой пришли на кухню, папа протянул Никите коробок спичек с охотником и сказал, что Никита сам может зажечь плиту. Сказал, что был не прав, когда не доверял Никите и считал его маленьким, – Никита уже достаточно взрослый, чтобы зажигать конфорку, тем более если бабушка научила его делать это правильно. Никита обрадовался и зажег конфорку. Они решили приготовить оладьи, сделать сюрприз: бабушка и мама проснутся, а завтрак уже готов. Приготовили тесто, поставили сковороду на огонь – все как положено. Но папа немного промахнулся, когда наливал масло на сковороду, – миг, и масло вспыхнуло. Огненный дракон встал на дыбы и опалил папе подбородок. Папа, не рассуждая, схватил полотенце, намереваясь затушить им пламя. Но полотенце не помогло – она загорелось само. Тогда-то Никита и взялся за бульон.
– Лучше бы водой, – сказал папа, оглядывая погребенную под мясом и костями плиту.
– Пока я буду воду набирать, ты все сожжешь! – воскликнул Никита.
Он все еще не мог успокоиться, руки тряслись.
– Тс-с! – умоляюще поглядел на него папа.
Никита ответил сердитым взглядом. Папа виновато заморгал, шагнул к Никите и прижал его к себе.
– Извини.
Они постояли, обнявшись и покачиваясь, как два дерева, а потом оторвались друг от друга и, переглянувшись, принялись молча убираться.
Бабушка сказала, что еще никогда ее кухня не была такой чистой. Мама сказала, что еще никогда не пробовала таких вкусных оладий. Бабушка спросила, а куда же делся вчерашний бульон. Папа и Никита сказали, что они его съели. На самом деле все, что осталось от бульона, было тщательно зарыто в компостной куче. Наверное, когда-нибудь потом, через неделю или две, папа и Никита найдут в себе силы открыть бабушке правду о пожаре на кухне. Но пока что – нет. Им было страшно признаться.
Мама и папа решили уехать после обеда. Завтра им рано вставать на работу, надо лечь пораньше и выспаться. Время, оставшееся до отъезда, они провели, гуляя с Никитой по деревне. Играли в салки на лугу, строили шалаш у бабушкиного забора, искали на дороге камни, похожие на кости динозавров. Если бы Никита не чувствовал себя сегодня таким взрослым, он не выдержал бы и заплакал – раз пять заплакал бы, по разу на каждый час. Но он выдержал и был сильным. После обеда они с бабушкой проводили маму и папу до автобусной остановки.
– Значит, на следующие выходные у нас план такой, – говорил папа не умолкая, – познакомиться со Спутником, посмотреть на звезды, понаблюдать за аистами, пофотографировать, поиграть в «Поезда», «Уно» и «Шакала». Как бы мне все это не забыть. Ты напомнишь? – обратился он к маме.
– Конечно, я напомню, – кивнула мама.
Они уехали на автобусе, и бабушка с Никитой долго махали им вслед. Когда автобус скрылся из вида, Никита заплакал. «Я все знаю, я знаю, что они приедут через пять дней и все будет снова хорошо, но не надо меня утешать, сейчас я хочу реветь», – думал он, пряча лицо от бабушки. Но бабушка и не думала его утешать. Она просто стояла и ждала. Когда Никита затих, вытер щеки и поднял голову, она обняла его, и они пошли домой.
Дом, в котором недавно были мама и папа и в котором их теперь не было, пугал Никиту. В него не хотелось входить. Бабушка оставила Никиту снаружи и вынесла ему пластиковую канистру, в которой завелась зелень, расшатавшийся стул и прожженную прихватку. Канистру надо было отмыть, стул – починить, на прихватку поставить заплатку. Бабушка сообщила, что работа – лучшее средство от тоски. Когда подавленный тоской Никита безропотно выполнил все три задания, бабушка придумала четвертое – помогать ей смазывать дверные петли маслом. Когда они принялись за пятую или шестую дверь, бабушка спросила:
– Никита, зачем ты рассказал Королю про охотника?
Никита ничего не ответил. Бабушка прицелилась и выстрелила машинным маслом в дверную петлю. Густая масляная струйка поползла вниз по косяку. Никита вытер струйку тряпкой.
– Никита, я тогда ночью, на сарае, говорила с тобой о личных вещах, – продолжила бабушка. – Орион – это для меня личное, понимаешь?
Никита оторвал тряпку от косяка и поднес ее к глазам, рассматривая оставшиеся на ней масляные пятна.
– Мне не нравится, когда люди болтают о моей… – бабушка запнулась, подыскивая слово, – о моих тайнах.
– Ты не говорила, что это тайна! – воскликнул Никита, вскидывая голову.
Он был обижен. Он не болтун, он хотел помочь Королю.
– Да, не говорила, – согласилась бабушка. – Но…
Она посмотрела на Никиту, вздохнула и махнула рукой с зажатой в ней бутылочкой. Струя машинного масла вылетела из открытого горлышка бутылки и попала бабушке на майку и комбинезон.
– Ох ты, – протянула бабушка, оглядывая себя.
– Король хороший, – глухо проговорил Никита.
– Конечно, хороший.
– Тогда зачем ты его прогнала? – воскликнул Никита, бросая тряпку под ноги.
– Я… – начала бабушка и умолкла, глядя, как Никита топчет несчастную тряпку. Он бил ее пятками, прыгал на ней, пыхтел и размахивал кулаками.
– Слушай, ну ее, эту дверь, потом доделаем, – деловито заговорила бабушка, проходя мимо прыгающего Никиты на кухню.
Вернувшись через пару минут с термосом и бутербродами, она увидела, что Никита уже выдохся – он стоял, привалившись к стене, и не двигался.
– Идем гулять, – сказала бабушка и ногой откинула тряпку в сторону.
– Так-то полегче, да? Мне – определенно легче. Иногда надо уходить из дома, иначе можно сойти с ума.
Бабушка говорила, Никита слушал и размышлял, легче ему или нет. Они шагали по дороге, оставив деревню позади. Впереди был поворот к Бобре – Никита помнил это место, вчера они проходили тут с папой, мамой и Олей.
– Я не думаю, что Оля и в самом деле считала тот заболоченный пруд морем, – сказала бабушка, словно прочитав мысли Никиты. – Она была на море давно и забыла дорогу. К пруду вы вышли случайно, а Оля решила, что это то самое «море».
Никита пожал плечами. Может быть, да, а может быть, нет.
– Как вы шли? – спросила бабушка.
– После Бобри направо, – не очень уверенно начал Никита. – А после Лукова, кажется, налево. Дальше не помню. Там была тропинка в лесу. И мы заблудились.
– После Лукова заблудились?
– После, – проговорил Никита. – И до Лукова тоже заблудились.
– После и до? До и после?
– Ага.
– Не повезло, – подтвердила бабушка.
Она критически посмотрела на солнце, которое уже направлялось к западу, оглянулась на деревню, оставшуюся позади, и решительно сказала:
– Вот что. До захода солнца три часа. Я тебя отведу к морю прямо сейчас. Час на дорогу туда, час – на дорогу обратно, час – про запас.