В четверг, к полднику, «недреманное око» принесло Никоарэ весть, что охотничий стан Демир Гирея находится не более, чем в трех часах пути.
Как советовал Елисей Покотило, Никоарэ должен был непременно в тот же день достичь шатра Демир Гирея с ближними воинами; он, Покотило, будет стоять слева от него в качестве толмача. В то же время обе сотни отправятся за пределы ханского табора и отрежут Чигале возможные пути бегства.
Итак, охотничий табор был окружен, когда Никоарэ Подкова прибыл в Казак-Бунар, к шелковому шатру, перед которым горел новый огонь в старом очаге. Демир, его свита и иноземный гость только что отужинали и пили кофе.
Чигала, дымя трубкой, возлежал на ковре; в синем небе ласково светило осеннее солнце, по воздуху медленно плыли серебряные паутинки. Чигала был красив и еще молод, лицо имел смугловатое, с греческим носом. Он лениво улыбался, глядя на сизые облачка дыма, в котором мерещились ему картины блаженного будущего.
Демир Гирей обратил его внимание на нового гостя, который только что остановил коня и соскочил на землю.
— Вот мой хороший друг, гетман Никоарэ.
Чигала, мягко улыбаясь, повернул голову и приподнялся на пуховых подушках.
— Я знаю баш-чауш-баша Чигалу, — громко и внятно проговорил Никоарэ.
Елисей Покотило перевел.
— Откуда знаешь? — удивился красивый улыбающийся гость.
— Три года прошло с тех пор, — хмуро глядя на него, отвечал гетман, как в шатре бейлербея Ахмета был зарезан брат мой, государь Ион Водэ.
Когда есаул Елисей перевел эти слова гетмана, Чигала вскочил на ноги и, побледнев, ощупал пояс, ища саблю. Но при охоте за дикими лошадьми не носят сабель.
— Что это значит, Демир Гирей? — визгливым от злобы голосом спросил он. — Что это за человек? Разве я не твой гость?
— Нет, ты мой гость, как и гетман, — отвечал хан.
— Мы оба, Чигала, гости Демир Гирея, — продолжал Никоарэ. — Но место, на котором находимся мы и Демир Гирей, никому не принадлежит. Здесь, в степи у Казак-Бунара, властвует одна лишь правда. Я пришел, чтобы найти тебя и судить.
Баш-чауш-баш Чигала тревожно озирался.
Приближенные хана глядели на него так же спокойно, как их повелитель. А те немногие спутники, которых Чигала привел с собой из Исакчеи, где он именем султана Амурата был господином и владыкой, равнодушно дожидались исполнения того, что было начертано в книгах пророка Магомета, на седьмом небе. Да и кроме того, левантиец Чигала отрекся от своей веры и отуречился только ради наживы, пахлавы и одалисок. Аллах велик, аллах защитит его, коли сочтет нужным.
Острый взгляд Чигалы потускнел. Он поворотился к хану — тот опустил глаза.
— Кровь за кровь? — возопил Чигала содрогаясь. — Ты пришел убить меня, гяур?
— Я пришел судить тебя.
— Ты пришел убить меня кинжалом?
— Нет. Мой армаш владеет саблей.
Дед Петря весь взъерошился и угрожающе схватился за рукоять сабли.
Вопросы баш-чауш-баша казались безумными. Но разум его, даже в миг смертельного страха, сохранил ясность. И глаза лихорадочно искали спасения.
— Я поступил так по повелению Ахмета! — крикнул он внезапно.
— Подло поступил!
— Муж, подобный мне, храбростью занявший свое место в мире, не может подчиниться такому суду. Выйди на поединок!
— Добро, соглашусь и на это, коли признаешь, что ты, Чигала убил кинжалом витязя, боровшегося за свободу своего народа.
— Поединок без оружия — правый поединок.
Никоарэ отстегнул саблю и передал ее в руки дьяка.
— Так сдохни и ты, сын шлюхи! — воскликнул левантиец. Выпучив глаза, он выхватил из-за шелкового пояса кинжал, тот самый, которым убил Иона Водэ, и кинулся на Подкову.
Демир Гирей мгновенно повернулся — бросить повеление своим служителям. Но тут же остановился: правая рука Подковы сжимала у запястья руку Чигалы, в которой сверкал кинжал. Вывернув убийце руку, Никоарэ стиснул ее с такой силой, что она, казалось, вот-вот хрустнет, как хворостина. Левантиец упал на колени; кинжал покатился в пыль; гетман отшвырнул его ногой, обутой в сафьяновый сапожок со шпорой, и пинком опрокинул левантийца наземь. Вскочив, точно раненый зверь, — не человек, а взъерошенный ужас, — Чигала в одно мгновение очутился возле своих служителей, спокойно стоявших с конями в десяти шагах, у колодезного сруба. Он кинулся в седло, вонзил шпоры в бока скакуна и помчался на юг, ища пути к спасению.
У шатра зашумели и забеспокоились. Все поднялись на ноги, следя за этим отчаянным бегством. Но Чигала уже сворачивал вправо: вдали показались молдавские всадники — обложная сеть, раскинутая есаулом Елисеем.
Чигала помчался обратно, стремясь прорваться на север. Но и там показались ратники во главе с младшим братом гетмана, Александру.
На западе были топи, где вязли преследуемые ногайцами дикие табуны. Беглец повернул туда. Очутившись в болотах, конь замедлил шаг. Всадник осторожно направлял коня, ища твердую землю. Стоявшие у шатра сели на коней и поскакали вслед за Чигалой по степи, озаренной косыми лучами заходящего солнца. За полчаса они достигли болот, где тускло поблескивали оконца стоячей воды и среди мягких топей скрывались бездонные омуты.
Беглец хлестал скакуна и колол его шпорами, но конь, дважды споткнувшись, вдруг опрокинулся на бок и стал тонуть в болоте; Чигала успел спрыгнуть с седла и метался в отчаянии, тщетно отыскивая твердую тропку. Сначала он погрузился в топь до колен, потом по пояс.
Никоарэ, ехавший рядом с Демир-ханом, между молдаванами и ногайцами, с трудом сдерживал себя. Воины его готовились пронзить копьями осужденного. Подняв над головой руку, Никоарэ остановил их.
Издав страшный вопль и выкатив от ужаса глаза, левантиец вдруг канул в тихий «колодезь». Вода на поверхности омута заволновалась, сверкая в отблесках заката кровавым красным пламенем, затем все стихло.
Сердце у гетмана заколотилось.
— Несчастный! Вот и все меж нами кончено, — еле слышно шепнул он.
Всадники, собравшиеся на твердой земле, сошли с коней и удивленно переглядывались. Только что был человек и конь был — и вот уже нет их. Над спокойно поблескивавшей топью кружили, словно ища что-то навеки потерянное, сипухи и козодои, ночные птицы с большими глазами.
Демир приблизился к Никоарэ, и слабая улыбка осветила смуглое лицо его.
— Вернемся, друг, к своим делам, — мягко проговорил он. — Твоя правда торжествует не только здесь. То, что случилось с Чигалой, придется по вкусу султану Амурату. Если бы лукавец и спасся из трясины, — все равно прикончили бы его по повелению султана: удавили бы шелковым шнурком так же, как три недели тому назад на острове Крите удавили Ахмета, его хозяина.
И вновь застучало сердце Никоарэ. Нельзя было медлить, пришел срок его вступления в Молдову, его похода во имя справедливости.
31. ХВОСТАТАЯ ЗВЕЗДА И ПРОЧИЕ ЗНАМЕНЬЯ
На Острове в большом сарае, нарочно выстроенном на случай непогоды для сборов и бесед, сидели несколько верных товарищей Подковы, делясь ходившими по запорожью слухами и проклиная слякоть и дождь. Тут собрались Иле Карайман, Алекса Лиса и сорокские рэзеши, Копье, Агафангел и атаман Агапие. Ни деда Петри, ни дьяка, ни Елисея не было. Они уехали с Александру и капитаном Козмуцэ в Большие Луга на военный совет.
Разговор шел о небывалом событии: чудо-чудное приключилось в конце месяца жовтня[60]. Целую неделю шли об этом толки в селах, таборах и на шляхах. Одни лишь глубокие старики, кому за сто перевалило, кто, разглядывая правнуков, посохом поднимал нависшие брови, — только они одни помнили такое диво. Встала, люди добрые, в небе страшная звезда, взъерошилась и обрела хвост. Заняла она место среди всем известных светил небесных, что восходят на востоке и движутся к западу, — между созвездиями Орла и Утиным Гнездом; но люди приметили ее не сразу, а лишь после пяти облачных, мглистых ночей. Все это время она росла. И в ночь под Дмитриев день, когда небо совсем прояснилось, увидел народ в светлом тумане звезду с угрожающе протянутым хвостом. Да какой там хвост! Огненный меч!
И тогда пришла весть от ученых ерусалимских и цареградских митрополитов, будто появление хвостатой звезды предвещает конец света. Такой плач стоял по кладбищам, что жалобы поднялись к небу почитай что до самой той звезды; столько слез было пролито, что потоки их могли бы вертеть колеса девяносто девяти мельниц; а многие смертные возрадовались, что встретятся на том свете со своими близкими, милыми сердцу, и пировали так, что и хмельного зелья не хватило. Иные же пили от скорби. Вода для скотины и зверья сотворена, — так она осталась. А запасы приятного человеку питья — горилки и вина — оскудели. Вот вам и первое знаменье хвостатой звезды: в отношении винного питья ждет людской род великая засуха.
Потом дошли вести от мудрых чернецов и схимников Печерской лавры: хвостатая звезда предвещает, дескать, лишь гибель неверных, а православные пусть договорятся со скитами и святыми монастырями о прощении грехов и продлении жизни.
Когда стало известно, что старцы, еще цепко державшиеся за грешную жизнь, уже видели в молодые свои годы такое знаменье, беспокойство людей поутихло. День следовал за ночью, и ночь следовала за днем, всходили озимые на полях; запорожские воины мчались во все стороны, выполняя приказы своих старших. В ясные дни грело солнце; жинки, напевая песни, принялись молотить коноплю, а дети резвились за околицей; улеглась в бедных людях душевная тревога, и самые заядлые бражники, хоть и пришлось им пить воду, довольствовались ее сладостью и возносили хвалу всевышнему, не пожелавшему гибели рода человеческого.
Люди, собравшиеся в сарае с камышовой крышей, развели огонь в очаге. Потолковали о хвостатой звезде, а потом перешли к иным делам и заботам. Им хотелось знать, когда же двинется в Молдову государево воинство.
В последние дни жовтня налетели злые северные ветры. Казалось, природа противилась решению гетмана. Среди сидевших у огня пуще всех боялся зимы Тоадер Урсу: ведь саблей ее не осилишь, страшны лютые холода, особливо, ежели их поддержат ветры со студеного моря.