Под вечер приехали они под окошко бриллиантовой феи Лулуди. Не как нибудь добирались они, а по воздуху. Спустились, значит, как раз под оконцем феи. Сидела красавица у окошка, и не сойти мне с этого места, если не была она в семьдесят семь раз прекраснее, чем описал ее волшебный конь. Это была такая прекрасная чайори, что при виде ее даже звезды крепче цеплялись за бархатные небеса, чтоб не свалиться от восхищения.
Одним словом, Янош уже собрался заговорить с бриллиантовой феей Лулуди, но она махнула ручкой.
— Не хочу я быть ничьей, — сказала она, — а уж если я выйду замуж, то только за того, кто будет петь, как Поющий Витязь, что стоит под горой.
И вправду, у подножия Стеклянной горы заливался Поющий Витязь. Потому и села Лулуди у окошка, чтобы послушать его песню.
— Нечего нам тут делать, — говорит Янош Надара своему волшебному коню, и они слетели к подножью горы, где стоял Поющий Витязь.
— Чего вам надобно? — спрашивает Поющий Витязь.
— Я пришел к тебе, — говорит Янош, — чтоб научил ты меня петь.
— Давно, еще тогда, когда ты был в утробе матери, я знал, что ты сюда попадешь. И хоть у меня и без тебя забот немало, так и быть, научу тебя петь. Учить буду три года и три дня. Но когда выучишься, ты должен будешь и мне сослужить службу.
— Все будет сделано, все, что пожелаешь, — говорит Поющему Витязю Янош Надара.
Вот прошло три года и три дня. На третий день подошли они к подножью горы. И запел Янош Надара. Стал он петь лучше, чем сам Поющий Витязь.
Понравился он бриллиантовой фее Лулуди, очень понравился, даже больше, чем Поющий Витязь.
Янош должен был спеть одну печальную, протяжную песню, одну веселую, живую, и одну настоящую, огненную песню, чтоб Поющий Витязь сказал: «Прекрасно, хватит петь, ты уже выучился».
Протяжную он спел такую:
Воробьишко-воробей,
Загляни в мое оконце.
Пусть огарочек свечной
Запылает ярче солнца.
Воробьишко-воробей,
Что ж чирикать ты не смеешь?
Мама при смерти твоя,
Скоро ты осиротеешь!
А потом спел веселую:
— Расскажи-ка мне, бедняжка,
Как живешь ты с муженьком?
— Муженек меня лупцует
Утром, днем и вечерком!
А вот третья песня — это песня! Про такую в мое время старые ромы говорили: «Аси нане», то-есть «Нет ей подобной».
Про- Ну-ло- ка,ми- ма-ли ма.мне за-баш- вя-ку, жи.кровь чтобре- же-ко- наю неза У-хлес- ви-та- да-ла ла!И сказал Поющий Витязь: «Прекрасно, хватит петь, ты уже выучился». А пока Янош Надара пел, влюбилась в него бриллиантовая фея Лулуди.
Да, самое главное чуть было не забыл! Настал черед Поющего Витязя требовать плату за обучение, да еще какую плату! Он велел Яношу Надара достать с вершины голой Стеклянной горы бриллиантовую фею Лулуди и сказал, что если тот не достанет, то туловище Яноша станет короче ровно на голову.
Отвечает ему Янош Надара:
— Нужно мне три дна на размышления.
По истечении трех дней Янош Надара и бриллиантовая фея Лулуди обменялись письмами по голубиной почете. Вот что написала фея: если Янош Надара хочет ее видеть, пусть добирается так, чтобы не идти по земле, иначе они не смогут встретиться.
И вот Янош Надара велит Поющему Витязю поскорее приготовить подарок для бриллиантовой феи Лулуди. В подарок послал он цимбал, да не простой, а волшебный: этот цимбал сам заставляет руки играть. Для цимбала он велел сделать ящик такой величины, чтоб в нем поместилась Лулуди. Велел он Поющему Витязю положить этот цимбал на спину чудо-коня, а конь должен привезти девушку в ящике к подножию горы.
— Ладно, — согласился Поющий Витязь и принялся мастерить чудесный цимбал.
Наконец цимбал был готов, и Поющий Витязь привязал его на спину коня, привязал, да не видел, что в ящике спрятался Янош Надара. Так и примчал чудо-конь Яноша Надара на голую Стеклянную гору. Вот и вышло, что он пришел, да так, что не шел по земле.
Бриллиантовая фея Лулуди так обрадовалась волшебному цимбалу, что еле устояла на ногах. Взяла она молоточки, и руки ее сами заходили по струнам. Хорошо играла она!
А матерью Лулуди была ведьма. Как раз в это время кружила она над трубой верхом на петухе. Увидела ведьма, как открывается ящик цимбала и из него вылезает Янош Надара, и говорит дочери:
— Погоди же, девушка! Неужто тебе твоя голова не дорога? Ведь придется тебе расплачиваться за этот цимбал!
Лулуди шепнула Яношу, чтоб он спрятался в ящик, но было поздно. Ведьма уже крикнула брата Лулуди. и он шел, сотрясая своими шагами Стеклянную гору, так что она даже потрескалась.
— Ой, сердце мое, любовь моя, что теперь с тобою будет? Даже тем юношам, что золотом наполняли мою комнату, сносил головы мой брат Саструно Мануш[28]! Что же тогда будет с тобой?! Ведь мой брат сильнее всех на свете, потому и зовут его Саструно Мануш.
— Ничего не бойся, цветок мой, Лулуди!
С этими словами вышел Янош Надара на поединок. Отвязал он своего чудесного коня, сел на него и полетел навстречу Саструно Манушу. Саструно Мануш встретил его, держа своего коня под уздцы. Но вот он выпустил поводья, думая, что конь разнесет Яноша вместе с его конем. Но не тут-то было. Кони вдруг поцеловались: оказалось, они были братьями. Тогда схватил Саструно Мануш Яноша Надара и так бросил его, что тот ушел по колена в Стеклянную гору. Наступил черед Яноша. Он швырнул Саструно Мануша так, что тот ушел в гору по пояс. Боролись они до тех пор, пока Саструно Мануш не провалился в Стеклянную гору.
А его мать-ведьма с горя подохла и отдала свою душу дьяволу. Увидала все это бриллиантовая фея Лулуди и сказала Яношу Надара:
— Сердце мое, любовь моя, я твоя, а ты мой! — обняла она Яноша Надара и поцеловала. И с Яноша тотчас же упала звериная шкура.
— Ладно, девушка, оставь меня в покое! Ты хочешь, чтобы я на тебе женился? Сколько горя и страданий ты мне уже принесла! А что будет, если тебя в жены взять! Тогда и вовсе хлопот не оберешься! Да я люблю больше Поющего Витязя как друга, чем тебя — как жену.
И отвез он девушку Поющему Витязю. Так и не познал женщину Янош Надара, а потому не знает он страха и поныне.
•
Да не раздувайте огонь так сильно, а то, чего доброго, все взлетим на воздух. И так уж соседи, слыша, как гудит горн, поговаривают:
— Нет покоя этому старому Напо, уж скоро рассвет, а он все кует и кует! Когда же он сам наконец вылетит дымом из трубы мира живых!
А ведь знают хорошо мой обычай: до обеда я дремлю на солнышке, после обеда заготовляю брусочки, а с вечера работаю до самой зари.
Может, потому нынешние-то гвоздари и не умеют сказки рассказывать? В летнюю пору работают днем, ну и, ясное дело, опиваются водой, точно пеликаны, и обалдевают от нее так, что слова из них не выжмешь. И выходит не как в сказке: «три года — словно три дня», а, наоборот, восемь часов — словно восемь лет. Если их не задушит газ, то от водянки погибают. А в водянке врачи ничего не смыслят, непонятная это хворь: пухнут у человека руки-ноги, и не может он работать. Были у нас когда-то Верона Куска да Мари Рафель, умели они делать хорошее питье, которое воду выгоняет. Да где они теперь!
Поэтому-то мы, гвоздари старой закалки, и работаем ночью, когда прохладно. В тишине и работаешь быстрее. Потому мы и не оставляем своих жен вдовами с кучей детей. А то, бывает, умрет цыган, а после него шесть, десять, а то и семнадцать душ детей оставалось. Нет, надо жить не только руками, но и головой.
Ум во всем нужен. Посмотрите: цыгане и от старого отошли и нового не нашли. Одежда, что нынче модна, завтра считается старьем, но ведь кожа наша под ней останется такой, какой ее бог создал, и никакой портной не переделает ее. Эх, кабы слушались меня ромы, я бы сказал им, да и многим гаджо сказал бы все это прямо в глаза. Не хвастаю я своей национальностью, нет, но ведь она хороша, хоть наши обычаи не сходятся с повадками гаджо. Вряд ли найдешь такого парня среди гаджо, который не попытал бы счастья у цыганок. И многим повезло, это станет ясно, если посмотреть на цыган, все они разные: у одного нос и глаза такие, у другого — другие. А чаво и теперь еще охотнее женятся на цыганках, чем на гаджо. Есть меж нашими парнями такие красавцы, что не уступят иному принцу. Наши парни осторожны в выборе невест, словно древние фараоны, и потому, я думаю, правду говорит сказка, что мы фараоново племя.
Мы — фараоново племя
Вы, конечно, слышали об этом от рашая[29]. Он рассказывает в церкви, будто бог до тех пор карал фараона, пока тот не отпустил евреев. Евреи в те времена слушались Моисея, да и бог слушался его. И выпросил Моисей у бога, чтобы он прибрал всех старших сыновей, даже сыновей фараона. Значит, был там и один из нас, потому что мы, цыгане, были родичами фараона.
А погубили этих сыновей за то, что фараон не желал отпускать евреев.
Я никак не могу взять в толк, на кой черт ему так нужны эти евреи, и даже спросил об этом как-то у одного рашая. Ну, а он мне сказал, что фараон рад был бы отпустить их всех до единого, но бог нарочно ожесточил его сердце, чтобы фараон не отпускал евреев, и тогда он, бог, мог бы творить чудеса. Известное дело, господа — капризный народ, почему не быть капризным и богу?