Назвала. Меня зовут Анжела. Больше я ничего не помню. Хотя нет. Я помню, что я жила в деревне или поселке… В общем, в какой-то глухой провинции. Мне было там очень плохо. Даже чересчур плохо. Я долгое время мучилась, а потом решила ухать в Москву. Чтобы стать известной. — Я говорила и чувствовала, как кровь пульсирует у меня в висках. — Наверное это было глупо — ехать в Москву, чтобы стать известной. В Москве полно своих знаменитостей. Они тут на каждом шагу. Но меня пригласил один человек… Правда, я не помню ни его имени, ни того, как он выглядит. Он обещал сделать меня известной. Говорил, что по мне плачет модельный бизнес, что я могу украсить обложку любого модного журнала… Я хорошо помню, что он это сказал. А дальше… Дальше ничего не помню. Нет, помню, как я вышла на перрон, помню, что испугалась многоэтажных зданий, но больше всего на свете я испугалась того, что в этом городе меня никто не ждал.
Я замолчала и осторожно взглянула на курившего Якова. Затем облизнула пересохшие губы и продолжила:
— Я не знаю, каким образом очутилась в этом доме. Думаю, что попала в него случайно. Наверное я доставила вам много хлопот. Кто-то прострелил мне ногу, а я даже не знаю, кто. Я читала и слышала, что Москва — криминальный город, но и подумать не могла, что до такой степени. Скажите, а где вы меня нашли? Где-нибудь на дороге? Я вам очень признательна. Наверное вы очень добрые люди, если с таким пониманием относитесь к чужому горю. Я даже не знаю, как вас отблагодарить… У меня ничего нет. Я бедная девушка из глухой провинции и еще не заработала денег. Получается, что я перед вами в долгу. Вот увидите, как только я заработаю, я сделаю вам какой-нибудь ценный подарок. Обязательно сделаю. У меня не получилось стать известной и остаться в Москве, придется вернуться обратно в поселок. Это ужасно, но у меня нет другого выхода. Не всем же быть известными! Прямо от вас поеду на вокзал, вернусь домой… Я не буду обращаться в милицию, выяснять, кто ранил меня и за что. Все равно милиция никого не найдет, да и не нужно мне этого. Я девушка тихая, мирная… Ничего не вижу. Никого не знаю… Мне бы только до своей деревни добраться, а больше меня ничего не интересует…
Я замолчала и многозначительно посмотрела на Якова.
— Ты все сказала ? — наконец нарушил молчание он.
— Все.
— Молодец, а то я уже устал ждать.
Яков перевел взгляд на домработницу.
— Вера Анисимовна, вы свободны. Когда понадобитесь, я вас позову. У меня будет разговор. Можете идти.
Домработница послушно кивнула головой и прошептала:
— По-моему, у девушки амнезия. Ее тошнит и у нее кружится голова. Наверное она очень сильно ударилась головой, когда упала на бетонный пол. Похоже, у нее сотрясение мозга…
— Я сейчас выясню про ее сотрясение, — недобрым голосом произнес Яков и метнул в сторону домработницы раздраженный взгляд.
Женщина хотела было ретироваться, но я громко ее окликнула и затряслась, как в лихорадке.
— Вера Анисимовна, не уходите, пожалуйста. Не оставляйте меня наедине с этим незнакомым мужчиной. У него глаза недобрые, а я всегда боялась мужчин с недобрыми глазами. Я вообще мужчин боюсь. Я еще с детства боюсь летучих мышей, тараканов и мужчин. У меня по отношению к ним какой-то нездоровый страх. Вы летучих мышей видели? Нет. А я видела. Вот вам крест, они у нас в деревне летают. И знаете, что в них самое страшное? Глаза. У них безумные глаза! У вашего Якова Владимировича глаза тоже безумные… Я же вам говорила, что тараканов боюсь, а у него что-то есть от таракана. Того и гляди куда-нибудь заползет. Я тараканов всегда ногой давлю и этого бы задавила, да у меня нога прострелена. Мне наступать больно. Я вас очень прошу, не оставляйте меня, пожалуйста, один на один с незнакомым мужчиной.
— Да какой он незнакомый. Это же Яков Владимирович, мой хозяин, — испуганно воскликнула домработница.
— Это для вас он хозяин, для вас он Яков Владимирович, а я его совершенно не знаю. У меня он ассоциируется с летучей мышью или с домашним откормленным тараканом…
— Хватит! — —не выдержал Яков и метнул в сторону ничего не понимающей женщины озлобленный взгляд. — Я сказал, хватит! Вы свободны, отправляйтесь к себе! Вон отсюда!
— Простите, Яков Владимирович… Простите… — пробормотала женщина и выскочила из комнаты.
Яков захлопнул дверь ногой и сел.
— Я хотел, чтобы ты заткнулась. — Его голос был полон злобы и не предвещал ничего хорошего.
— Я заткнулась, — кивнула я.
— Для того, чтобы ты заткнулась, мне пришлось накричать на женщину, которая служит мне верой и правдой и много лет работает в моем доме. Я никогда не кричал на нее.
— Я сожалею…
— Сожалеть будешь в другом месте.
— Я правда сожалею.
Послушай, ты, ненормальная, ты давай, заканчивай ломать комедию по поводу того, что ничего не помнишь. Я твоим спектаклем сыт. Нечего меня за лоха держать…
— Я и в самом деле ничего больше не помню.
— Не понимаю, зачем тебе нужно это вранье! Ты хочешь сказать, что не помнишь, кто прострелил тебе ногу?
— Нет. Я честное слово не помню. Наверное это был несчастный случай А в общем, это не имеет значения. Объясни лучше, как я сюда попала. У меня очень сильно болит и кружится голова. Я плохо соображаю.
— Хватит! — Яков вскочил и отвесил мне довольно крепкую, пощечину.
Я вскрикнула.
— Хватит! Запомни, девочка, я не из тех, перед кем можно ломать комедию. Я не из тех! Я вообще не понимаю откуда ты взялась и что тебе от меня надо. Именно это я и хочу выяснить.
Я всхлипнула, словно маленькая девочка, и, не выдержав, тихонько заплакала.
— Я хочу домой… Я хочу уехать к себе домой…
— Куда?
В свою деревню… Я помню свой адрес. Яков, отправь меня, пожалуйста, домой. Ну, пожалуйста! Я больше не хочу жить в Москве, потому что. не люблю ее! Я ненавижу Москву! Она очень жестокая, она для жестоких людей. А я не такая, я добрая. Я деревенская. У нас в деревне все добрые, потому что у нас там делить нечего. Я согласна надеть кирзовые сапоги, телогрейку и работать на поле. Я и корову могу подоить при необходимости… Отправь меня домой. Я больше никогда в жизни не вернусь в Москву. Я тебе обещаю.
У меня началась самая настоящая истерика. Я стала бить кулаками в глухую жесткую стенку.
— Я больше тут не могу! Я хочу домой! Я устала бояться!
Меня насторожила тишина. Я посмотрела на Якова и увидела, что он набирает в шприц какое-то лекарство.
— Что это? Зачем? — с ужасом прошептала я.
— Я хочу дать тебе снотворное.
— Зачем? Я не хочу снотворное. Я хочу в свою деревню.
— Вот во сне и побываешь в своей деревне. Походишь в кирзовых сапогах, поработаешь на картофельном поле, подоишь корову, потреплешься с односельчанами о прошлогоднем урожае…
— Не надо снотворное! — Я с ужасом смотрела на шприц в руках Якова и думала — сейчас он сделает мне укол, я закрою глаза и усну навеки. Возможно, в шприце не снотворное, а яд, и этот человек хочет меня убить. Просто уколоть и убить…
— Не надо, — взмолилась я. — Не надо. Я знаю, что могу не проснуться. Я знаю…
Но Яков был непреклонен. Он набрал лекарство в шприц и подошел ко мне совсем близко. Я хотела было подняться, но почувствовала острую боль в ноге.
— Ложись на живот или на бок.
— Нет!
— Ложись, я сказал…
— Нет! — Я затрясла головой. — Нет! Ты хочешь меня убить! Я знаю, что ты хочешь меня убить! Я не проснусь! Я больше никогда не проснусь!
— Не говори ерунды, — спокойно сказал Яков. — Мне незачем тебя убивать. Ты нужна мне живая.
— Нужна?
На лице Якова появилась злобная гримаса.
— Ты единственный свидетель и должна выступить на суде.
— Я — свидетель? Чего?
— Свидетель того, как погибла моя жена.
— Твоя жена?! Но я ничего не видела.
— Не знаю, может ты держишь меня за дурака и ломаешь комедию. Наверно ты выбрала именно такую тактику. Но ты нужна мне в суде. Я не могу убить единственного свидетеля, запомни это.
— Но ведь я ничего не видела.
— Моя жена была большой любительницей по части выпить. Бороться с ней не имело смысла. В последнее время на почве пьянства у нее начиналась белая горячка, и тогда она сама не ведала, что творила. Недавно напилась до такой степени, что, когда я приехал домой, она стала кричать, что я совершенно не уделяю ей внимания, что ей скучно жить, достала пистолет и пыталась учинить суицид.
— Что учинить?
Суицид. Покончить с собой. У нее психика была нарушена. Она уже состояла на учете у психиатра, у нее был свой психоаналитик. Ты что, не знаешь, что у всех пьющих нарушена психика?!
— У нас в деревне все мужики пьющие…
— Значит твоя деревня с ярко выраженными психическими отклонениями. Значит у тебя одни психи живут.
— Психи?!
— Так вот, моя жена устала от роскоши. Ей стала сниться деревня, из которой она приехала.
— Ты женился на деревенской?
— Наверно, это была моя ошибка. Я женился на деревенской. Как говорится, из грязи — в князи. Когда чересчур нажиралась, тоже мне орала, что корову доить умеет. Что ей все надоело, что лучше уж надеть резиновые сапоги, повязать косынку и уйти на кукурузное поле.
— Куда уйти?
— На кукурузное поле. А что тебя так удивляет?
— У нас нет кукурузного поля. Только картофельное…
— А у нее было кукурузное. Получается, у каждой деревни — свое поле. Ты картошку собирала, а она кукурузу. Суть не в этом. Суть в том, что она как была пьющая деревенская баба, так ею и осталась. Я не смог сделать из нее человека. Нельзя бабу из дерьма вытаскивать. Придет время и ее в это дерьмо опять тянуть будет. Говорят, это корнями называется. Короче, у моей жены чердак снесло, и она сама себя застрелила. Пистолет, наверно, тайком от меня купила.
— Но я ничего не видела, — уже в который раз повторила я.
— А на суде ты будешь говорить, что все видела! Скажешь, что ты подруга моей жены, приехала к ней в гости из древни. Подтвердишь, что Зоя страшно пила… Если ты на суде что-то сделаешь не так или скажешь, что у тебя с ногой, я убью тебя прямо в зале суда. Мне уже терять нечего…