– Мамочка, я говорю, что мы могли бы утром поехать в деревню.
– Утром? Сегодня? Почему ты говоришь так громко, Нора? Зачем так кричать? Это неприлично.
– Но ты же опять не слушаешь! О чем ты все время думаешь?
– Я думаю о том, что было бы также неплохо брать уроки игры на фортепьяно. Если папа не будет против, мы могли бы все устроить.
Ну конечно, папа! Если договориться насчет уроков игры на фортепьяно и танцев, то за все заплатит тетушка Бен. Но постоянно надо создавать впечатление, что существует отец, который устраивает для своей семьи все. Равно как создавать впечатление о существовании матери, доброй и нежной по отношению к своим детям… Неужели она превратилась в плохую мать, забывчивую, невнимательную, часто рассеянную?
– Значит, можно, мама? Значит, мы поедем в деревню сегодня?
Обе девочки в своих белых передничках, с волосами, подвязанными голубыми ленточками, в полосатых льняных юбочках, из которых они, длинноногие, уже выросли – надо не забыть заехать к «Дебнем энд Фрибоди»[28] и снова заказать там одежду для девочек, записала к себе в блокнот Кэтрин, – стояли перед ней, нетерпеливо ожидая ответа.
– Почему вы так сильно хотите поехать в деревню именно сегодня утром?
– О мама! Давай скажем ей, Кармен, если уж она совсем забыла! Ведь завтра у тебя день рождения, мамочка! Мы хотим купить тебе подарок от нас.
Слезы затуманили глаза Кэтрин. Она обняла хрупкие тельца девочек и прижала их к себе.
– Я же совсем забыла! Это свидетельствует о том, как быстро я старею. Ну конечно же, вы можете поехать туда. Если мисс Гленнистер не будет возражать и поедет вместе с вами.
– Разумеется, я не возражаю, миссис О'Ши, – чопорно проговорила мисс Гленнистер. – А вы сегодня собираетесь в Лондон, не так ли?
– Почему вас это интересует?
– Я прочла в газете заметку о том, что состоятся прения по поводу рассмотрения нового билля о земле для Ирландии, – с безупречной учтивостью ответила молодая женщина. При этом на лице ее отсутствовало какое-либо выражение.
– Мне об этом известно, мисс Гленнистер, – спокойно ответила Кэтрин. – Этот билль особенно интересует капитана О'Ши. Но я думаю, что сегодня слишком жарко для того, чтобы ехать в город. И мне хотелось бы провести день в саду и к тому же не пропустить почту для мистера Парнелла. Ведь ему приходит огромное количество корреспонденции. Кстати, на его адрес тоже надо отправить немало писем.
На самом деле ей очень хотелось присутствовать на сегодняшних прениях в парламенте, но, по правде говоря, она чувствовала, что не в состоянии ехать. Ей хотелось лежать в шезлонге в тени деревьев сада и в полудреме строить планы на будущее. Ведь если у нее будет ребенок, то уже пора поразмыслить о том, что делать дальше…
Возможно, он будет похож на того человека с аристократическим лицом, с высоко поднятыми бровями и темными глазами, которого она так пристально рассматривала на фотографии, оставаясь в полном одиночестве в своей спальне. Она рассматривала это лицо с такой нежностью и любовью…
Спустя две недели она уже совершенно не сомневалась в том, что ожидает ребенка, ибо это было понятно и без врача. Она пребывала одновременно в состоянии безудержной радости и жуткого отчаяния. Ведь за очень короткое время ей придется предпринять определенные действия, решительные и окончательные, хотя в настоящий момент она никак не могла выйти из состояния мечтательной нерешительности, словно пребывая в полусне. Она не сразу поехала в парламент, хотя знала: Чарлз будет искать ее и мучительно думать о том, что же ей помешало приехать. Продвижение земельного билля и будущее Ирландии сейчас почти не волновали ее. Она собиралась родить ребенка мужчине, которого любила. И неужели ее голову могли посещать какие-либо иные мысли?
Лишь одна мысль никак не давала ей покоя. И эта мысль была неотвратимой и не терпящей отлагательств. Вилли.
Она должна быть спокойной, хладнокровной и безжалостной, предпринимая определенные шаги, и не только ради защиты будущего ребенка, но и ради своего возлюбленного.
Унижение, презрение, предательство… Всем этим ей необходимо пренебречь. Ей придется спать с Вилли в одной постели столько, сколько это будет нужно. Она посвятила себя единственной цели. А цель эта была великой. Поэтому чувство вины не посещало Кэтрин.
Между тем одно событие разительно отличалось от всего того, на что она надеялась и что намеревалась сделать.
Как-то после обеда Вилли вихрем ворвался в дом и, почти не слушая ее удивленных восклицаний, что сегодня не воскресенье, быстро направился к лестнице.
– Я прекрасно знаю, что сегодня не воскресенье. Ты одна?
– Если не считать слуг и детей, то да. А что? Кого ты ожидал здесь обнаружить?
– Скоро узнаешь.
И он помчался вверх по лестнице, не обращая никакого внимания на тот, что она поднимается следом за ним. Даже в этот момент она осознавала, что ей во что бы то ни стало надо избегать спешки или волнений ради ребенка, которого она носит в своем чреве.
С побагровевшим лицом и всклокоченными волосами Вилли метался по ее спальне, пристально разглядывая каждый уголок. Он распахнул все стенные шкафы и даже заглянул под кровать.
– Вилли, что происходит? Что случилось? – не веря своим глазам, спрашивала она. – Ты что, надеешься обнаружить у меня под кроватью мужчину?
Ни слова не говоря, он, выбежав из ее спальни, направился по коридору в спальню, расположенную в задней части дома, которую сам предложил отдать в распоряжение мистера Парнелла.
Кэтрин почувствовала, как у нее остановилось сердце. Она внезапно вспомнила о портмоне, забытом Чарлзом во время его последнего визита. Ведь оно по-прежнему лежало там. Чарлз так и не зашел за ним.
Это портмоне и искал Вилли. Он вытащил его из комода и произнес со злорадным удовлетворением в голосе:
– Значит, это правда.
– Что правда? Мне бы хотелось, чтобы ты был столь любезен объяснить мне, почему ты ведешь себя, как слон в посудной лавке.
Вилли злобно швырнул портмоне на пол, изо всех сил пнул его ногой и, задыхаясь от ярости, посмотрел на Кэтрин.
– Весь Лондон говорит о том, что вы с Парнеллом часто встречаетесь. И, как обычно это случается, муж обо всем узнает последним. Я стал посмешищем! Я – рогоносец! Какую же чертовскую штуку ты разыграла со мною!
Тут Кэтрин услышала свой собственный голос, который прозвучал с ледяным спокойствием.
– Вилли, что это за идиотская, чудовищная чушь?
– А это разве не портмоне Парнелла? Разве на нем не его инициалы? Ты что, разучилась читать? А может быть, ты слепая?
– Я знаю, что это портмоне мистера Парнелла. Он оставил его здесь, поскольку ему так было удобно, и оставил только до следующей почты, когда его должны будут забрать. А если ты забыл, что все предложения, связанные с мистером Парнеллом, исходили именно от тебя, то, верно, у тебя не все в порядке с памятью!
– И это портмоне явилось сюда само по себе, так? – язвительно осведомился Вилли.
– Разумеется, нет. Мистер Парнелл как-то заходил… за своей корреспонденцией и забыл его здесь. Кстати, он заходил еще и для того, чтобы узнать, дома ли ты.
– И очень обрадовался, когда меня не обнаружил, так обрадовался, что остался здесь на всю ночь.
– Кто это смеет распускать подобные слухи?
– Не имеет значения – кто. Разве это не так? Разве неправда, что дети однажды утром обнаружили его спящим на диване? Ты и это собираешься отрицать?
«Мисс Гленнистер, – подумала Кэтрин. – Я всегда подозревала, что эта молодая женщина весьма коварна и к тому же безумно обожает Вилли. Может быть, она даже влюблена в него. Вероятно, она даже выискивала нечто конкретное, как это портмоне, чтобы потом доложить ему. Скорее всего, она обнаружила его, когда я уезжала в Брайтон».
– Нет, я не настолько глупа, чтобы отрицать то, что происходило на самом деле, – холодно проговорила Кэтрин. – И это истинная правда, что мистер Парнелл провел здесь ночь на диване. Он прибыл из Ирландии в шторм и страшно устал. Это было сразу после судебного разбирательства касательно Земельной лиги. Он пришел и тут же уснул как убитый, а я спустилась и укрыла его пледом. А чего ты от меня ожидал? Чтобы я выгнала его на улицу в непогоду?
– И ты клянешься, что он был здесь только один раз?
– Нет, в этом я поклясться не могу. Он заходил сюда еще несколько раз – забрать почту и обсудить мой визит к мистеру Гладстону. Когда ты был в Испании, он тоже заходил, по-моему, раза два-три. И всегда надеялся застать тебя. Боюсь, он стал считать, что твой интерес к политике довольно искусственен и надуман.
– Он осмелился критиковать меня в то время, когда занимался любовью с моей женой! – Вилли от ярости брызгал слюной.
– Вилли!
Голос Кэтрин был настолько гневным, что к Вилли вернулось самообладание и он посмотрел на Кэтрин несколько неуверенно.
– Н-ну… разве он не делал этого?
– Я отказываюсь разговаривать с тобой в таком тоне. Ты решил поссориться. Хорошо, спроси у слуг, не пожелают ли они шпионить за твоей женой. Попроси об этом детей. А также расспроси их обо всем, что тебя интересует.
– А я и расспросил, – без зазрения совести отозвался Вилли. – Нора сказала, что тебя никогда не бывает дома.
Кэтрин побелела от гнева.
– Я не верю, что она могла сказать такое. Не верю!
– Она сказала, что ты очень часто уезжала в Лондон и возвращалась поздно ночью.
– Очень часто? Возможно, дважды в неделю. Не ты ли с пеной у рта доказывал, что мне не следует томиться в деревне?
– Ну, и чем же ты занимаешься в Лондоне, осмелюсь спросить?
– Захожу к Анне или к Хадерли. Время от времени бываю в парламенте на женской галерее, и ты прекрасно об этом знаешь. Вилли, в чем дело? Я не желаю, чтобы меня допрашивали самым бесстыдным образом. Я не потерплю этого! Так что, изволь объясниться начистоту.
– Что ж, позволь! По всему Лондону ходят слухи, что у Парнелла незаконная любовная связь с некоей дамой, и при этом упоминается – да простит тебя Бог! – твое имя.