– Лучше бы ты почаще приводила к ней Вилли, а не мистера Парнелла, – ядовито заметила сестра.
– Ты прекрасно знаешь, что Вилли и тетушка Бен никогда не виделись с глазу на глаз. И этого не будет никогда. Конечно, жаль, но я ничего не могу с этим поделать. Она оплачивает счета Вилли только ради меня.
– Все счета? – задумчиво спросила Анна. – А ведь в действительности их очень много: Вилли истратил почти четверть миллиона. – И неожиданно добавила: – Не совершай глупостей, Кэт!
– Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что сказала. Нельзя попусту растрачивать состояние.
– Ах, так? А тебе никогда не казалось, что мне лучше просто расстаться с мужем?
– Я никогда не советовала тебе подобных вещей. К тому же религия Вилли не разрешает разводов. Даже если ты станешь нищей, как церковная мышь, – легкомысленным тоном добавила Анна, – ты все равно останешься с ним до самой смерти.
– Весьма любопытно, – заметила Кэтрин.
Анна так и не смогла понять того серьезного вида, который приняла сестра специально для нее. Играя с девочками, занимаясь с тетушкой Бен вязанием и дружески беседуя с ней, получая письма с ирландской маркой, вспоминая о темных глазах ребенка, которого она когда-то держала на руках, Кэтрин вела себя совершенно искренне. Она испытывала величайшее облегчение оттого, что Вилли все знал, хотя его приезды теперь случались не чаще двух раз в неделю, былой восторг сменился угрюмой мстительностью и негодованием.
Из-за своей гордости он никогда не заговаривал о будущем ребенке. Однако с нетерпением ожидал той награды, которая была уже не за горами. В Ирландии вступил в силу новый ненавистный закон о преступлениях, и в настоящее время Вилли не имел никакой возможности продвинуться в своей политической карьере. Всем приходилось молча терпеть, как терпела беременная Кэт.
Вилли играл в азартные игры и вел распутный образ жизни, очень часто впадая в состояние жалости к себе. Он был холоден, но вежлив с Чарлзом, когда тот приезжал к ним, и беседовал с ним только о политике, большей частью затрагивая тему своей будущей роли в ирландской партии. Он приписывал успех Килмейнхэмского соглашения исключительно себе, беспрестанно строил какие-то планы и заговоры. Он воображал себя очень умным и влиятельным и считал, что ему все нипочем в окружении столь могущественных друзей. Его высказывания буквально каждую минуту расцвечивались замечаниями типа «мы с Чемберленом» или «я и мои друзья».
Ситуация была наисложнейшей. Чарлз крепко держал свое слово и не останавливался в Элшеме в отсутствие Вилли. Он считал это самым мудрым решением, пока не родится ребенок. И постоянно думал о том, что нельзя допустить, чтобы здоровью Кэтрин что-либо угрожало.
Но мгновения, выхваченные украдкой и проведенные наедине, наполнялись отчаянием, безысходностью и были им не в радость. Кэтрин понимала, что так долго продолжаться не может. И они снова стали встречаться в небольших, тихих отелях. Это было непозволительно, поскольку ее беременность становилась все более очевидной, а Вилли категорически запретил ей выходить куда-нибудь, кроме дома тетушки Бен. Она должна оставаться дома, как и подобает добродетельной супруге, если она посмела совершить такой безобразный поступок, заявил он.
Зима казалась бесконечной. Кэтрин страшно волновалась о здоровье Чарлза. Две недели он пролежал в постели в Эйвондейле с сильной простудой. К тому же в Ирландии постоянно случались всякие неприятности, вызванные суровостью закона о преступлениях. Всеобщее возмущение и негодование возрастали все сильнее и сильнее. Неуловимый и совершенно непредсказуемый капитан Мунлайт снова поднял голову, нанося свои удары каждую ночь, и каждое новое нападение совершалось в сотне миль от предыдущего. Вдобавок ко всему, невидимым ударам подвергались и сами несгораемые члены ирландской партии. Иногда, утверждал Чарлз, они намного неуправляемее, нежели подвыпившие крестьяне в пабе.
Его глаза, и без того выразительные, теперь одни выделялись на лице, и их взгляд долго преследовал Кэтрин даже после его ухода. Взгляд, полный беспредельной печали. Казалось, что за долгие последние месяцы они ни разу не загорались веселым, жизнерадостным огнем.
Тетушка Бен постоянно ворчала по поводу безмерной расточительности Вилли. Несмотря на весьма почтенный возраст, она сохраняла ясный рассудок, когда дело касалось денежных расходов, и раз в месяц садилась за стол, заваленный счетами и чеками, тщательно изучая их.
– Кэтрин, милочка, а это что за счета? Десять фунтов, шестьдесят шесть пенсов из «Дебнем энд Фрибоди».
– Во столько обошелся новый школьный пиджак для Джералда. Из старого он уже вырос. Он стал таким высоким! И еще ему нужна новая обувь и нижнее белье. Извините, но, когда дети растут, одевать их становится очень дорого.
– Все верно, дорогая. Успокойся и приведи его ко мне в следующий раз, когда он приедет домой. Он симпатичный мальчуган, но мне бы хотелось, чтобы ты приглядывала за ним получше.
– Наверное, у нас будет еще один ребенок.
– Наверное. Мда, похоже, детям иногда приходится присматривать за их слабовольными родителями.
– О милая тетя! У меня такой мягкий характер!
– Тогда почему же я терплю тебя рядом с собой? – задумчиво проговорила тетушка Бен. – Ведь тебе известно мое отношение к слабым, бесхарактерным людям.
– Но морально…
– Это кто тут заговорил о морали? Ох, до чего же это меня утомляет! С тех пор как на английском престоле воцарилась немецкая принцесса, все женщины страны, затаив дыхание, начали ходить на цыпочках. Мораль! Нравственные устои! Не хочу даже говорить об этом, Кэтрин. Я всегда говорила о мужестве, честности, достоинстве и лояльности. А это что за счет? Двадцать кустов бирючины!..
– Кстати, я собираюсь сделать погуще живую изгородь на фасаде. А то люди все время заглядывают…
– Какая наглость! Частная жизнь – это право каждого человека. Хотела бы я знать, что может быть интересного в зрелище безобразного старого дома… Ты делала еще какие-нибудь преобразования в нем?
– Ну… у меня есть кое-какие задумки по этому поводу, если вы не сочтете их излишне расточительными. Вам же известно, что мистер Парнелл очень часто наносит нам визиты, если бывает в Англии. Он очень любит работать в тишине и полном покое. И было бы очень удобно оборудовать на первом этаже дополнительную комнату. Я уверена, что все окупится при продаже дома. Вы же не станете бросать деньги на ветер.
– Это уже будет твое дело, дорогая, когда все, что принадлежит мне, станет твоим. И если хочешь потратить деньги, то на здоровье. Я возражаю только против пустых, ненужных трат… Вот, к примеру, счета за вино. Четыре дюжины бутылок шампанского, в то время как есть превосходный рейнвейн, который можно с таким же успехом выставить на стол, если пришли гости.
– О, это все Вилли. Он приглашал влиятельных людей.
– У меня и мысли не было, что это ты. Тебе не нужно для того, чтобы отличиться, так выставляться. В том числе и перед мистером Парнеллом. Делай так, как считаешь нужным, если речь идет о том, чтобы ему было удобно работать. Мне это только в радость.
Кэтрин нежно обняла тетушку, вдыхая аромат лаванды, исходящий от неимоверного количества платков, в которые та была закутана.
– Милая тетушка Бен! Ну что бы я делала без вас?!
Старая дама посмотрела на Кэтрин, как всегда, с любовью и проговорила:
– Не имею на этот счет ни малейшего понятия.
Глава 15
Рождество Вилли проводил дома. Он пребывал в мрачном настроении, был раздражен. Очевидно, он предпочел бы находиться со своей избранной компанией в Лондоне, но он исполнял отцовский долг, а заодно хотел присмотреть за Кэтрин: не собирается ли она устроить свой собственный праздник вместе с любовником. Все это доводило капитана О'Ши до белого каления, однако он упрямо шел по избранному им однажды пути. Ведь он решился не на развод, а на постоянное ожидание грядущего вознаграждения и при этом испытывал нечто вроде садистского удовольствия, бдительно наблюдая за женой. Если он несчастлив, так пусть будет несчастна и Кэтрин. Вообще в нем вовсю бурлила его кельтская кровь, она сталкивалась с его возбужденным умом и глубочайшей меланхолией – в результате он постоянно сильно напивался. И тогда, как в истинном кельте, в нем вспыхивала жажда мести.
Тем не менее дети получили от праздника подлинное наслаждение. Пока они видели отца только с лучшей стороны, а Джералд просто восхищался им, стараясь во всем ему подражать. Мальчику безумно хотелось так же безукоризненно одеваться и быть таким же превосходным наездником. К превеликому счастью, он совершенно не замечал разлада между родителями. Он оставался в превосходном расположении духа, был все время весел и бодр, а когда настало время возвращаться в школу, поцеловал на прощание мать, как всегда, с обожанием. Если девочки пока еще не знали, откуда берутся дети, то Джералд это знал и поэтому с огромной нежностью наказал матери, чтобы та берегла себя.
Что сталось бы, узнай ее почти взрослый сын правду?
Наверное, хорошо, что другой ее гость приехал в Элшем после того, как Джералд отправился в школу.
Чарлз провел Рождество в Эйвондейле. Он часто писал Кэтрин, но не виделись они целый месяц: Чарлз ждал до тех пор, пока окончательно не убедился, что Вилли уехал.
И вот в одно морозное утро Чарлз запросто вошел в особняк, как к себе домой. За ним по пятам семенил его любимый ирландский сеттер.
Кэтрин отпустила слуг, которые стояли как вкопанные, наблюдая за этим нежданным вторжением. Мистер Парнелл казался таким оживленным и стремительным – он отложил в сторону свою дорожную накидку из толстого твида, а большой рыжий пес стал носиться по комнате, обнюхивая мебель, словно, как и его хозяин, прибыл к себе домой.
– Я приехал пожелать тебе счастливого Нового года, – проговорил Чарлз и, предварительно убедившись, что все слуги ушли, заключил Кэтрин в объятия. – Ну, как ты поживаешь, дорогая моя? С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь? Я привез тебе подарок на Рождество.