— Самое ужасное, — прервал его размышления Эмил, — когда, глядя в глаза какому-нибудь мальчишке, я как можно убедительнее лгу, что с ним все в порядке, что я вернусь к нему, как только окажу помощь другому, который больше нуждается в ней… — его голос пресекся.
Эндрю стало совестно за мысли, пришедшие ему в голову перед этим. В «Гейтс иллюстрейтед уикли» публиковались сотни фотографий, запечатлевших подвиги воинов на поле брани, но никогда ни одного снимка не было сделано на том участке фронта, где сражался доктор Вайс. Самому Эндрю эта сторона войны была хорошо знакома. Он не раз был свидетелем того, как во время боя рядом с ним ранило человека. Как правило, у него был недоуменный вид – он, казалось, не мог поверить, что это случилось с ним. Потом он начинал ощупывать и осматривать себя, чтобы понять, насколько все плохо, и только после этого приходило осознание свершившегося. Опытный ветеран, внимательно осмотрев рану, часто издавал вздох облегчения, если видел, что все поправимо. У других в глазах появлялось отсутствующее выражение, как будто перед ними открывались некие неведомые дали. Но в тех случаях, когда положение было действительно безнадежным, все – даже новички – сразу каким-то образом чувствовали это, несмотря на утешительную ложь доктора.
Он вспомнил, как это произошло с ним самим при отступлении с Семинарского хребта под Геттисбергом. Он собрал вместе всех уцелевших воинов своего полка, как вдруг совсем рядом разорвался снаряд, практически оторвавший ему руку. Последнее, что он видел, лежа на спине -- столпившиеся вокруг солдаты и полощущееся на ветру, окутанное дымом знамя полка с обломанным древком. Затем он погрузился в темноту, а вынырнув из нее, увидел возле своей койки Эмила, который сообщил ему, что левой руки у него больше нет.
«Ты не можешь один спасти мир, Эндрю Кин», — вспомнилось ему.
И теперь он пытался уговорить самого себя, что овладевшее им отчаяние носит чисто прагматический характер и вызвано лишь тем, что из-за близорукости правительства армия Республики лишилась стотысячного пополнения. Но на самом деле его чувства были гораздо глубже. Ему явственно представлялось, как орда захватывает очередной город и сразу возникает незримый, но вполне реальный рубеж между людьми, которые будут еще какое-то время жить, и теми, кто отправится в убойные ямы. Он так надеялся, что они достроят железную дорогу, опередят орду и, резко свернув к югу, отрежут все подходы к Ниппону и спасут миллионы, десятки миллионов людей. Но вместо этого сами бантаги, двигаясь на юг и восток, встали заслоном перед ними, и теперь все оказавшиеся на пути орды были обречены.
Он посмотрел на главного сержанта Ганса Шудера. Старый вояка не упускал возможности перехватить часок-другой для отдыха, и ему требовалось всего несколько секунд, чтобы уснуть.
Эндрю с любовью глядел на старого друга. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Ганс бежал из плена; зажили пулевая рана на ноге и жуткий шрам от сабли на голове. Но внутренне он изменился. Эндрю с грустью подумал, что он уже никогда не станет прежним Гансом – слишком многое ему пришлось пережить за годы неволи. Эмил даже придумал название душевному беспокойству, мучившему почти каждого из трех сотен людей, спасшихся вместе с Гансом, — «комплекс выжившего». Все они, и особенно Ганс, испытывали острое чувство вины перед теми, кого оставили позади и обрекли своим побегом на верную смерть.
— Всем привет! Догадайтесь, кого я к вам притащил!
Дверной проем загородила массивная фигура Пэта О'Дональда. Он встряхнулся, и целый водопад низвергся с его накидки. Затем Пэт снял насквозь промокшую шляпу с обвисшими полями, схватил свободный стул и, усевшись рядом с Эндрю, деловито налил себе стакан водки и залпом осушил его.
Ганс пошевелился и поднял голову:
— Эй, ты, тупоголовый ирландец, нельзя ли потише?
— И это я слышу от голландца? Кто же может быть тупее?
— Prussian bei Gott.[1]
Улыбнувшись, Эндрю приготовился выслушать одну из хорошо знакомых всем перебранок, во время которых Ганс честил Пэта на немецком, а тот в ответ поливал его градом отборных гэльских ругательств. Но на этот раз Пэт не подхватил игру, а указал на дверь. Там, вытянувшись по стойке «смирно» и улыбаясь во весь рот, стоял Джек Петраччи.
Эндрю вскочил на ноги и кинулся к молодому человеку:
— Сынок, мы уж не чаяли тебя увидеть! Что с тобой стряслось?
Схватив Джека за руку, он потащил его к столу. Позади пилота он заметил бортмеханика Федора с перевязанными руками и сделал знак, чтобы он проходил тоже. Джек с вожделением взглянул на бутылку, и Пэт, усмехнувшись, разлил водку по стаканам. Джек передал стакан Федору, тот взял его обеими руками с гримасой боли.
— Я был в гавани, наблюдал, как в нее заходит наше патрульное судно, — объяснил Пэт. — Вдруг гляжу – мать честная! На палубе прохлаждается не кто иной, как этот вот известный вам субъект.
— Мы уж решили, что тебе крышка, — сказал Ганс, пододвигая Джеку стул. — Что произошло?
— У них дирижабли новой конструкции, мне такие до сих пор не встречались, — просипел Джек, еще не пришедший в себя после принятой дозы. — Очевидно, они прятали их, пока не изготовили сколько им надо. Крылья увеличены, на каждом по одному мотору. Мы полетали над Сианем, затем сделали крюк миль в двадцать к востоку и повернули обратно. И только я стал снижаться, чтобы разглядеть все толком, как вдруг, откуда ни возьмись -- незваные гости, — вздохнув, он сделал еще один глоток. — Ну мы, как обычно в таких случаях, стали набирать высоту. Облака висели на уровне девяти тысяч футов. Я вышел из них на десяти тысячах и вижу – эти парни поднимаются за нами! И самое паршивое, что они теперь не только способны забираться на эту высоту, но и делают это быстрее нас. Наверное, благодаря их новым крыльям.
— Нарисуй, как они выглядят. Надо поскорее показать их Фергюсону, — сказал Эндрю.
Чаку Фергюсону все чаще приходилось играть роль палочки-выручалочки. Как только противник модернизировал свое вооружение, Чак тут же отвечал какой-нибудь еще более эффектной новинкой. В прошлую войну их спасли изобретенные Фергюсоном ракеты, теперь они возлагали надежды на сверхмощные воздушные корабли и бронированные самоходные орудия, которые он разрабатывал.
— Я тут уже набросал кое-что, — ответил Джек и, порывшись в карманах потрепанного мундира, вытащил пачку бумаг и разложил их на столе. Все склонились над рисунками. Джек не только был лучшим пилотом Республики, но и умел неплохо рисовать. Новый корабль бантагов даже выглядел более внушительно, чем прежние: моторы были установлены на крыльях, и, судя по указанному на полях масштабу, размах крыльев достигал почти ста футов. Эндрю посмотрел на Ганса, тот в ответ покачал головой:
— Чертов Гаарк. Надо было пристрелить подонка во время переговоров. Наверняка он вывез эту идею вместе со всем прочим из своего мира.
— Если бы ты пристрелил его, то уж точно не сидел бы сейчас с нами, — отозвался Эндрю. — А переговоры, я считаю, все же пошли нам на пользу.
— Ну и что было потом? — нетерпеливо обратился к Джеку Ганс.
— Мы дрались с ними всю дорогу, пока летели обратно. И спрятаться от них негде – облака слишком редкие. Куда бы я ни свернул, один из них тут же оказывался у меня на хвосте. У них было не меньше десятка кораблей, шесть из них новой конструкции. А когда мы достигли побережья, они окружили нас со всех сторон. Я никак не мог улизнуть от них – они точно приклеились. Двоих мы подбили, но на высоте в тысячу двести футов им удалось вдребезги разнести нашу корму разрывным снарядом, и на этом «Летящему облаку» пришел конец.
— Расскажи им, как ты прыгал, — ухмыльнулся Пэт.
Джек вздохнул, и Эндрю понял, что пилота все еще не отпустил пережитый страх. Во время операции по спасению Ганса Эндрю совершил полет на «Летящем облаке», и это оказалось едва ли не самым жутким событием из всех, что ему довелось испытать в жизни. Он скорее согласился бы идти в лобовую атаку на целую артиллерийскую батарею или очутиться лицом к лицу перед кавалерийским полком, нежели еще раз подняться в воздух на одной из этих душегубок.
— Если бы не Фергюсон, мы были бы уже покойниками. Я считал эти зонтики совершенно дурацкой выдумкой, но нам ничего не оставалось, как прыгать. Правда, пришлось повозиться, прежде чем удалось высвободить эти штуки из мешков у нас на спине, но в конце концов мы с ними справились и преспокойно опустились прямо в воду.
— А Степан?.. — спросил Эндрю ровным тоном.
— Он слишком поздно выбрался из машины, — тихо проговорил Джек. Закрыв глаза, он допил остатки водки.
— А знаете, что самое странное? — произнес Федор, нарушив гнетущее молчание. — Парочка бантагских дирижаблей вынырнула вслед за нами из облаков, и один из них все время кружил вокруг нас, пока мы висели на своих зонтиках. Я видел, как их стрелок взял нас на мушку, и уже распрощался с жизнью, но тут пилот вдруг помахал нам рукой и улетел!
— Ничего удивительного, обыкновенная пилотская солидарность, — отозвался Джек. — На его месте я сделал бы то же самое.
— Но это же бантаги! — возмутился Ганс.
Взглянув на него, Джек покачал головой:
— Да, я понимаю, но он дал мне шанс на спасение, и я отвечу ему тем же, если мы когда-нибудь встретимся. Как бы то ни было, нам чертовски повезло. Мы опустились всего в двух милях от берега, и совсем рядом оказался «Питерсберг». Когда я рассказал Буллфинчу о том, что мы видели, он сразу посадил нас на дозорный катер и отправил сюда.
— Жаль, здесь нет Фергюсона, я, наверное, прямо расцеловал бы его! — воскликнул Федор и тут же скривился от боли, так как Эмил, ухватив его руку, стал разматывать бинты, чтобы осмотреть рану.
— Так что интересного вы видели? — допытывался Ганс у Джека.
— Мы удалились миль на двадцать к востоку от Сианя, как я уже сказал, и заметили больше десятка поездов, до отказа набитых солдатами. Они направлялись на восток.