Когда Ангус был маленьким, приходила Люси. Она успокаивала его, утешала. Теперь было по-другому, он просто тихо стонал в пустой комнате.
Вероятно, именно поэтому он только однажды зашел в дом номер пятьдесят три на Руксетер-роуд, но так и не рискнул подняться выше нижнего этажа. От одной только мысли взобраться по этой лестнице, как Манго, побродить по заброшенным комнатам, как делал это во сне, по телу пробегали мурашки…
Ребята никогда не открывали окна и едва ли знали, возможно ли. Но они понимали, что нельзя даже пытаться, так как их присутствие могли обнаружить.
Теплой июньской ночью, когда часов до девяти, а то и позже еще светло, в гостиной на первом этаже было душно. Все кругом покрывала сухая пыль, от которой хотелось чихать. Моль побила грязно-розовый шелк занавесок. Огромная паутина, словно многоярусная оснастка парусника с бесчисленными канатами, веревками, подвесными койками, спускалась от карниза, оплетенного виноградной лозой, до заляпанного комками засохшей грязи плинтуса. Гекатомба мух, запутавшихся в паутине, нашедших в ней свою смерть.
Грэхем О'Нил в своей футболке с осьминогом пристроился в колченогом шезлонге. Манго освоил садовую скамейку со спинкой из металлических скоб с причудливыми завитушками. Косые лучи заходящего солнца проникали сквозь грязные оконные стекла, рисуя на полу светлые квадраты.
— Он опаздывает, — нарушил тишину Грэхем.
— Твои часы спешат. Я очень удивлюсь, если он опоздает. Что бы ни произошло, он не опоздает. Он не из тех, кто опаздывает.
Манго подошел к окну, но вниз на улицу смотреть не стал. Его взгляд устремился в небо, на башню.
— Восемь сорок пять, — сказал он. — И девятнадцать градусов. — Манго отвернулся от окна, теперь он пристально смотрел на закрытую дверь. Это была филенчатая дверь с накладным замком и шарообразной ручкой из потемневшей латуни. — Мне надо тебе кое-что сказать, пока его нет. Штерн получил наш июньский шифр.
— Что значит получил?
— Есть два предположения, понимаешь? Одно из них, что ему или кому-нибудь из его агентов случайно повезло. Потому что надо проделать огромную работу и выдвинуть массу гипотез, чтобы разгадать шифр. И в первую очередь понять наш принцип, по какому мы шифруем. Ну, ладно. Это, в конце концов, возможно. Но «Ловушка для шпионов»? Это совсем непопулярная книга. Это только для любителей детективов, так? Второе — кто-то передал ему шифр.
Грэхем ничего не сказал, но его губы сложились в трубочку, как если бы он хотел свистнуть. Оконные стекла и красное солнце отражались в его рысьих глазах как в зеркале. Манго ожидал от него вопроса, как он об этом узнал, но вопроса не последовало, и он сказал сам:
— Василиск получил приказ прекратить операцию «Колеса» уже на шифре из «Ловушки» и… — Манго внезапно умолк и прислушался.
Одна из ступенек пятая сверху, скрипела. Не имело значения, с какой силой или в каком месте ты на нее наступишь, она скрипела всегда. Чтобы не допустить этого, Манго, когда поднимался по лестнице, всегда ее перепрыгивал. И ему показалось, что он услышал что-то, но не скрип, а скорее толчок в глубине дома. Он на цыпочках вернулся к металлической скамейке и бесшумно опустился на ее середину. Дверь отворилась, и вошел Чарльз Мейблдин. Если ступенька не скрипнула, значит, он тоже научился пропускать ее.
Он был невысок с детским, можно сказать, младенческим личиком, белокурыми вьющимися волосами и голубыми глазами с поволокой. Из-за отсутствия хоть какой-нибудь эмоции его довольно плоское лицо казалось туповатым.
— Думаю, ты понимаешь, зачем мы попросили тебя прийти сюда. — «Совсем, как мистер Линдси, — подумал Манго. — Я говорю, как наш заведующий, ну а как здесь по-другому говорить?» — Ты можешь сесть, если хочешь. — Движение голубых глаз насторожило Манго. — Пожалуйста, без фокусов! — бросил он Чарльзу и резко спросил: — Как Штерн узнал о «Колесах»?
— Ты меня спрашиваешь?
Манго кивнул. Грэхем поспешил объяснить:
— Василиск получил фальшивку с приказом уже на июньском коде. Настоящее сообщение вынули, а заменили приказом на «Ловушке».
Маленькие ножки Чарльза Мейблдина в безукоризненно белых кроссовках едва доставали пола. Один из красных солнечных квадратов передвинулся на кроссовки, они оказались в центре квадрата, как будто преднамеренно сохраняя симметрию. Но солнце садилось, и очень скоро освещенный квадрат потускнел, а потом и вовсе исчез. Дракон — вот кому меньше всего подходило это имя! — продолжал рассматривать кроссовки, исчезающий квадрат света, затем поднял глаза и в упор посмотрел на Манго.
— Ты считаешь, что я предатель?
Вместо прямого ответа на прямой вопрос Манго бросился в рассуждения:
— Понимаешь, ты перебежчик Я понимаю, что это тяжело. О тебе я не говорю, но не всегда перебежчика ценят. Хоть это парадокс. Потому что, чтобы перейти на другую сторону, надо быть очень преданным той стороне, куда идешь, и еще…
— Он имеет в виду, — перебил Манго Грэхем, его рысьи глаза цвета незрелого крыжовника сверкали, — что предатель всегда остается предателем. Если ты смог предать Штерна, ты можешь предать и нас.
— А есть неопровержимые доказательства, что я его предал? А вдруг я по-прежнему его человек?
Да, Чарльз Мейблдин гораздо умнее Грэхема, отметил Манго. Ему не хотелось думать, что слова Дракона могут быть правдой. Чарльз Мейблдин, голос у которого так и не сломался и оставался как у поющего в церковном хоре мальчика, бесстрастно спросил:
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Манго так далеко не заглядывал. Он вдруг обнаружил, что наступили сумерки. Темные облака скрыли вечернюю зарю, комната наполнилась густыми тенями. Запах грязи, гниющего дерева усилился. Манго не хотел терять Чарльза Мейблдина, но ему стало холодно от мысли, что каждый их секрет, каждая новая идея будет тайком переправляться Штерну, и тело покрылось гусиной кожей.
— Ты должен доказать, что ты наш, — сказал он.
8
Джон знал, что Дженифер абсолютно не трогало ни какой у него дом, ни какая в нем обстановка, но она все-таки должна увидеть улучшение, заметить чистые чехлы, новую лампу. И сад, даже если она и безразлична к нему, не мог не вызвать восхищения. В палисаднике буйно расцвела глициния, ее длинные розовато-лиловые соцветия как занавески драпировали окна снаружи. Газоны были четко ограничены и аккуратно подстрижены, высота травы не превышала одного дюйма. Среди уже отцветающего сибирского вьюнка появились анютины глазки. Поддавшись порыву, Джон принес из Троубриджа большую гипсовую вазу. Он поместил в нее уже цветущие герань и бегонию, хоть и считал, что это своего рода обман, и презирал себя за это. Он ловил себя на том, что продолжает делать вещи, ему несвойственные в прошлом, что вся его натура изменилась.
Прежний Джон ожидал бы их у окна, пристально глядя на улицу, на обезьянье дерево у соседей напротив, или мерил бы шагами спальню с окном опять же на улицу, подходя через каждую их сотню то к правому, то к левому краю шторы. Вместо этого он пошел в теплицу прищипывать боковые побеги на кустиках помидоров и сажать в горшочки семена стручкового перца. Он не беспокоился, что может испачкаться, так как не переоделся в рабочую одежду, да он вообще был в спецовке. Она — моя жена, говорил Джон себе, и нечего наряжаться ради нее. В этом и смысл семейной жизни, что можешь оставаться самим собой, можешь вести себя, как будто ты один. И он уже жалел, что приукрасил газон и принес вазу, но до их прихода оставалось слишком мало времени, чтобы что-то изменить.
В течение многих лет Джон выращивал зеленый перец, хоть никогда не любил его. Он делал это скорее за радующий глаз внешний вид. Когда перцы созревали, Джон срывал и отдавал их Колину, Шэрон или своей тетушке, которая, кстати, тоже не особо любила перец. Единственной в семье, кому он нравился, была Черри. Джон теперь не решался произносить ее имя вслух. Он не хотел даже вспоминать о Черри, но с этим оказалось сложнее. Слишком много было связано с сестрой, и тысячи мельчайших деталей постоянно ассоциировались с ее именем. Однако желание забыть тоже не проходило. Черри была не той, о ком он думал, и он не мог простить ее за то, кем она оказалась на самом деле. Но странная вещь — она, жертва Марка, вызывала у него даже больший ужас, чем сам убийца.
Тем не менее два дня назад он ходил на место, где ее убили, сделав своего рода паломничество. Представил сцену смерти, вспомнил время, предшествовавшее убийству, прошел к бывшему офису Мейтленда. В те дни, шестнадцать лет назад, вся собственность строителя состояла из одной комнаты в большом белом полуразрушенном доме викторианского стиля и трейлера, припаркованного под окнами офиса сбоку здания, чтобы оставалось больше свободного места. Дом стоял в зарослях крапивы и ежевики за железнодорожной веткой, которой давно не пользовались.
Джон приходил туда несколько раз, чтобы встретить Черри после работы…
Уклоняясь от этого воспоминания, он воображал ее достойное, по меркам брата-ханжи, поведение, стараясь не думать об объятиях и поцелуях Мейтленда или любого другого мужчины, который мог заглянуть в офис, чтобы договориться о ремонте крыши или других строительных работах. Это вызывало дрожь отвращения. Широкое лицо карлицы с пухлыми щеками, вздернутым носом, густые блестящие волосы, — теперь все предстало у него перед глазами воплощением зла и разврата.
Дом все еще стоял там, но узнать его было трудно. Джону помогли сориентироваться деревья, что росли перед зданием. Это были очень редкие в Англии лириодендроны. Ставшие за эти годы гораздо выше и толще, они широко раскинули густые кроны с паутиной желто-зеленых лирообразных листьев. Какая-то компания купила и отремонтировала дом. Название компании было выгравировано на металлической табличке на входных дверях. Фасад дома цвета слоновой кости блестел на солнце, крышу покрывал темно-серебристый шифер. Ранее свободный участок земли рядом с домом теперь занимало похожее на ангар здание. Всю прилегающую террит