Он быстро сложил все книги в шкаф, оставив лишь странную тетрадь, которую решил прочитать тайно от всех. На первой странице четко было выведено «Записки о моей жизни», и Фил понял, что нашел чей-то личный дневник, вовсе не предназначенный для посторонних глаз. Он не рискнул взять тетрадь с собой, поэтому припрятал ее, в отведенной ему комнате в доме Беркеши. Больше всего на свете он боялся, что ее обнаружит кто-то из слуг, и скажет Иштвану. И хотя он уговаривал себя, что ему дозволено читать все, что есть в библиотеке, совесть Фила была неспокойна. Все вокруг говорили, что нехорошо читать чужие письма и дневники, но, судя по книгам, частенько нарушали это правило, читая дневники близких, разглашая тайны исповеди, вскрывая письма. Даже, если это и не хорошо, но очень нужно – значит можно. Если бы только Фил знал, что такое бывает не только в книгах, а сплошь и рядом в реальной жизни. Если человек имел свой секрет, то на этот секрет находилась тут же толпа любопытствующих. Пусть даже они не извлекли бы никакой пользы из того, что узнали. Но такова натура человека – если кто-то что-то прячет, то другой непременно должен это найти и разгласить.
Всего этого мальчик еще не знал, но смутно догадывался, что становится на скользкий путь. Таинственная тетрадь жгла ему руки. И он решил начать чтение этим же вечером, как только его отправят в спальню.
Часть вторая
Я родился в 1170 году в Венгрии. Наша деревня располагалась на самом берегу Дуная, там, где сейчас раскинулись Буда и Пешт. Тогда на их месте были лишь маленькие поселения, которые трудно было бы назвать городами. Но в те времени все города были именно такими, маленькими и неказистыми. Наша семья имела свой деревянный дом и несколько виноградников, обеспечивающих небольшой, но стабильный доход.
Благословенные времена Гезы, внука Арпада, уже прошли, и мое рождение и юность выпали на тяжелое время смуты и раздора. Произошедший в 1054 году раскол Римской церкви повлек за собой печальные последствия для Европы вообще и Венгрии в частности.
Сейчас, когда я все это пишу, прошло уже очень много лет, и я могу упустить что-то в рассказе. Но все ключевые моменты своей жизни я помню так, словно они произошли вчера. И хотя политика страны сыграла косвенную роль в поворотах моей судьбы, но я пишу не о ней, а о себе. А что значит человеческая жизнь между жерновами истории? Она лишь пылинка. Но не из таких ли пылинок и состоит человечество? Когда я размышляю над парадоксом официальной истории, которая запоминает лишь тех, кто делал политику в то или иное время, но игнорирует тех, кто жил во времена этих игр, я понимаю, что история должна писаться по-другому. Словами тех, кому выпало жить в то или иное время. Поэтому я не пишу историю государств, политических интриг и войн, столь частых в то время. Моя история – о человеке и его необычной судьбе, о пылинке, если угодно, которая вечно крутится между грохочущими жерновами времени. И я не стану углубляться в игры государства и церкви, а напишу лишь то, что видел своими глазами.
Хотя один момент я просто обязан упомянуть. Моя семья была христианской. На протяжении ста лет каждого ребенка в нашем роду крестили по обряду Римско-католической церкви.
Родился я в правление несчастного короля Иштвана III, всю свою недолгую жизнь воевавшего с коварным византийским императором Мануилом, но не сумевшего защитить земли Венгрии (в его честь мне было дано имя Иштван). Но уже через три года его сменил Бела III, который ухитрился вернуть все, что растерял Иштван III. Возможно, если бы меня назвали Бела, то и судьба моя повернулась бы по-другому.
Все мое детство было полно рассказов о Византии, этом кровожадном звере, лениво раскинувшемся на Востоке. Само становление ее произошло на осквернении священной гостии. Что же можно было ожидать от такой церкви и ее патриархов? Ходили слухи, как «кафолические христиане» силой насаждали свои богомерзкие ритуалы и силой обращали в свою веру каждого, кто попадался им на пути. Говорили, что дальше на Восток уже невозможно встретить католика, и изящные строгие кресты на храмах заменены пышными варварскими подобиями.
Изо всех войн, когда-либо потрясавших человечество, религиозные оказывались самыми кровавыми и долгими. А внутриконфессиональные войны вообще становились вечными. Теперь я уже могу сказать, что коснулся вечности, познакомился с ней. И с позиции своей долгой жизни я утверждаю – война между христианами и христианами никогда не закончится.
Едва мне исполнилось двадцать лет, как вспышка неизвестной болезни унесла половину жителей деревни, среди них – моих родителей и единственную сестру Агнеш. Старики говорили, что это проклятие. Думаю, они были не правы. Всем известно, что проклятие – это черная смерть, или оспа, а эта болезнь начиналась с насморка, как при простуде, а потом все тело охватывало огнем, и человек умирал в бреду, не приходя в сознание. Впрочем, многие выздоравливали сами по себе и во второй раз уже не заболевали. Мне повезло, я вовсе избежал этого испытания, но остался один. Вот тогда-то и потянуло меня в Рим за папским благословением.
Я не знаю, в какой момент мне пришла в голову мысль о необходимости этого благословения. Возможно, потому что я остался один, и уже ничто меня держало в родных краях. Может быть, так маскировалось мое желание посмотреть мир, увидеть своими глазами все его тайны, и чем черт не шутит, раскрыть парочку из них? Но эта мысль крепла и укоренялась в душе, становясь с каждым годом все сильнее, и вскоре все мои мечты и разговоры были только о солнечной Италии, прекрасном древнем Риме и папском благословении. Однако мне постоянно что-то мешало отправиться в путешествие. То огромный урожай винограда, который следовало собрать и переработать – в тот год виноградники принесли мне целое состояние. То рука, которую я сломал совершенно неожиданно и нелепо, упав с лестницы, когда чинил крышу. Словно не мытьем, так катаньем фортуна старалась предотвратить мое путешествие в Рим. Но, похоже, даже судьба не может удержать молодого человека, который бредит дальними странами и путешествиями. Скажу честно, втайне я решил вообще больше никогда не возвращаться в родную деревню. Благодаря своим способностям, я надеялся неплохо устроиться в Италии или во Франции. Понимаю, что это были наивные мечты. Конечно, я умел читать и писать, но и только. Никаких специальных или глубоких знаний у меня не было, я умел лишь выращивать виноград и делать из него вино. Я знал только венгерский и совсем не представлял, как буду объясняться с французами или итальянцами. Впрочем, тогда эти проблемы казались такими мелкими: ведь меня звала дорога, и маячили вдали, словно путеводные звезды, высокие шпили Рима и Флоренции.
Но только на восьмой год судьба, как видно, сжалилась надо мной и не учинила никаких препятствий. Я сетовал, что потерял столько времени, что мне уже двадцать восемь, и я далеко не молод, но ехать нужно было сейчас, либо уже никогда. Через два года наступала смена века, а вы знаете, что такая дата всегда чревата катаклизмами и катастрофами.
Я нанялся охранять торговый обоз, который следовал во Францию. В те времена большая часть Европы была покрыта непроходимыми лесами, в которых прятались разбойники. Я, конечно, не владел мечом. Крестьянский парень не имел права носить рыцарское оружие. Но зато я прекрасно обращался с длинным ножом, который всегда носил на поясе. Кроме того, из-за тяжелой физической работы я был довольно силен, хотя выглядел худощавым. В тот же обоз нанялся и мой единственный друг Дьюла, тоже решивший попытать счастья в других странах.
Если меня никто в деревне не удерживал, то у Дьюлы была сварливая жена Пирошка, из объятий которой он решил улизнуть. Кажется, Дьюла был готов прыгнуть в объятия к самому дьяволу, лишь бы оказаться подальше от вечных придирок и нападок жены.
Обоз стоял в получасе ходьбы от деревни и должен был тронуться ранним утром. Я подошел к дому Дьюлы и трижды просвистел условленную мелодию. Наконец он показался на пороге, полностью одетый и вооруженный. Кроме ножа на поясе, он держал в руках устрашающего вида дубину, с толстого конца утыканную железными шипами. Эту нелепую штуковину он сделал сам и гордо именовал ее палицей. Тяжести она была необыкновенной. Ну, так и Дьюла обладал огромной силой на зависть всем мужчинам деревни. Он мог бы и голыми руками запросто свернуть шею любому разбойнику. Как медведь, вставший на задние лапы, Дьюла выглядел свирепым и могучим. Несмотря на устрашающую внешность, сам по себе он был обычным деревенским парнем – простоватым и наивным.
– Спит, – шепнул он мне на ухо, имея в виду свою Пирошку. – Я ей вчера подлил сонного зелья в молоко. Теперь до полудня не проспится.
Смешно было видеть, как этот гигант трепетал перед своей маленькой, похожей на чернявую стрекозу, женой. Правда, о скандальном нраве Пирошки ходили легенды. Гнев прибавлял ей силы настолько, что в горячую минуту она могла уложить даже взбесившуюся лошадь. Поэтому правильно, что Дьюла ее усыпил от греха подальше.
К обозу мы двинулись через сжатое поле. Я не знаю, почему купцам пришла мысль ехать поздней осенью. Думаю, что они ожидали заморозков, чтобы обеспечить свежесть той части товара, которую составляли продукты, но заморозки еще не наступили. В этом году было долгое лето. Зато дожди лили безостановочно. Наши сапоги из воловьей кожи почти по голенища утопали в грязи, а одежда тут же промокла насквозь из-за мелкого, похожего на водяную пыль, дождя. Купцы прогадали еще и потому, что дорога, вместо того чтобы подмерзнуть, окончательно раскисла и превратилась в болото.
Нам тут же указали на последнюю телегу, где мы могли устроиться среди личного скарба купцов. Защитой от дождя нам служила вытертая овечья шкура, настолько узкая и короткая, что накинув ее на головы, мы были вынуждены прижаться друг к другу. Это, несомненно, сберегало тепло, но не прибавляло удобства.