Живёт Вера на Андреевском спуске в маленьком домике с двумя кривыми оконцами и нахлобученной крышей.
Черепок постучал в двери раз, другой. Постучала Липа, Катя. Никто не открыл. И когда дети собрались уже уходить, двери неожиданно открылись. Растрёпанная и вспотевшая, с грязной тряпкой в одной руке и с ведром в другой, на пороге стояла Вера.
— В чём дело? — испуганно вскрикнула она и вся залилась густой краской. — Зачем вы пришли?
— Мы думали, ты больна…
— И решили проведать, — почти одновременно проговорили девочки.
— Да… Я больна… Но я уже здорова…
Вера стоит, словно в оцепенении, опустив голову.
— Можно войти? — делает шаг вперёд Черепок. — Мы ведь к тебе в гости пришли.
— Куда?.. Я сейчас… Сейчас…
Вера выкручивает тряпку и быстро домывает пол в чуланчике. А гости растерянно смотрят на неё. До чего она странно одета! На девочке даже нет платья, под передником серая полотняная рубаха. Домыв пол, Вера ставит ведро в угол и исчезает за дверью.
— Что делать? Давайте уйдём! — предлагает Липа.
Но через несколько минут Вера снова появляется. На ней знакомое ребятам чёрное сатиновое платье, худенькая косица аккуратно заплетена, руки вымыты, а на лице появилась обычная пренебрежительная гримаска.
— Заходите, если уж пришли, — сухо говорит Вера и открывает дверь во второй чуланчик.
— Ого-го-ого-го! — громко восклицает Черепок. — Это же показательный сорабкоп!
Девочки с удивлением оглядываются. И в самом деле, в чуланчике не то отделение сорабкопа, не то продуктовый склад. На полках стоят большие миски с яйцами, кусками сала и масла. С потолка свисают жирные окорока, битая дичь. Что за чудеса! В дверях Катя и Инка застревают. Липа хохочет. Так они и вкатываются все вместе в большую комнату с низким потолком. Стены комнаты увешаны дешёвыми ковриками, а в углу висят иконы.
За квадратным столом сидят две женщины: одна — толстая, с лоснящимся лицом, другая худая, с жадными раскосыми глазами, похожая на татарку. Толстуха положила на стол руку, мясистой ладонью вверх, а раскосая что-то внимательно рассматривает на этой ладони.
— Здравствуйте! — весело поздоровалась Липа. Но ей не ответили. А раскосая, по-видимому, это и есть хозяйка дома, окинула детей быстрым и недружелюбным взглядом.
— Садитесь, если уж пришли, — поджав губы, сказала Вера, указав на скамью под окном. Девочки уселись, а Черепок продолжал стоять. Собственно говоря, можно было бы попрощаться и уйти. Вера не больна. Принимают ребят не слишком радушно. Но что-то мешает им встать и уйти.
— Вот что я тебе скажу, милая, — говорит хозяйка, не отрывая глаз от ладони толстой гостьи. — Он был в тебя влюблённый… Я это вижу. Но стала на вашей дороги брунетка…
Она вопросительно смотрит на толстуху.
— Брунетка… чистая брунетка, — грустно подтверждает та.
А хозяйка продолжает:
— И сейчас у него с этой брунеткой любовь. Это я тоже вижу.
— Что же мне делать? — глаза женщины краснеют, слёзы текут по носу и по подбородку. — Помоги мне, Марфочка. Ничего для тебя не пожалею… — И она берётся за кошёлку, стоящую на полу.
— Да не реви ты, дура, — обрывает её хозяйка. — Что там у тебя в корзине? Покажи.
Обе женщины приподняли корзину, поставили её на стол.
— Пять десятков яиц клади… Сала кило, — повелительно произнесла Марфа.
Толстуха поспешно достала из кошёлки яйца, сало.
— Бери, Марфочка. Я — добрая.
— И материи три метра.
— Нет у меня материи, я могу тебе мёду заместо материи дать.
На столе появился высокий глиняный кувшин с мёдом.
— Ну, добре. Так и быть. Помогу тебе. Пойду посоветуюсь. — Марфа отошла в угол, стала перед большой иконой.
— Сейчас она будет с ним собеседовать, — шепнул на ухо Инке Черепок.
— А почему у бога меч? — удивилась Инка.
— Это, детка, не бог, — услыхав Инкин вопрос, наставительно произнесла толстуха. — Это архистратиг Михаил.
Между тем Марфа кончила беседу с архистратигом Михаилом, достала из буфета скляночку и протянула её женщине.
— Пей это зелье. И вернётся он к тебе. Не сразу, конечно, погодя. Потерпи малость.
— А как пить, натощак?
— Натощак, натощак. Собирайся, а то на поезд опоздаешь.
Она бесцеремонно подтолкнула свою клиентку к выходу. И только за ней закрылись двери, Марфа набросилась на дочку.
— Какого чёрта расселась? Свиней покормила?
— Покормила… — еле слышно ответила Вера.
— На неё, что ли, пришли жаловаться? — Раскосые глазки «собеседницы бога» вспыхнули. — Я знаю, она лодырька.
— Ничего подобного, — возмутилась Инка. — Мы думали, Вера больна, и пришли её проведать.
— И она совсем не лодырька, — вмешался Черепок. — Вот я лодырь…
— Долго вы тут будете тары-бары разводить? Посидели — и довольно, — рассердилась Марфа. — До свиданьица.
Инка обиженно пожала плечами.
— Идёмте, ребята.
Но в это время в двери кто-то дважды постучал, и в комнату вошёл парень в кепке, в синем костюме.
— Собеседница бога, Марфа, здесь живёт? — Он улыбнулся, а глаза его между тем смотрели строго и внимательно:
— Вы будете Марфа?
Парень, не ожидая приглашения, сел за стол и весело проговорил:
— Влюблён. Покоя не нахожу.
Он протянул Марфе руку — крепкую, широкую.
— Посмотрите, уважаемая, и скажите, что ожидает меня в будущем.
Марфа своей рукой легонько отодвинула его руку, хитрые зрачки раскосых глаз беспокойно забегали.
— Что, не хотите мне помочь? — удивился парень. — Ведь я заплачу, сколько полагается.
— А я мужчинам и партейным не помогаю, — надменно проговорила Марфа.
— С чего вы взяли, что я партейный, тётенька? Да я же по-хорошему к вам. Случай такой… Знакомая посоветовала к вам обратиться.
Парень оглянулся, остановил взгляд на архистратиге Михаиле с мечом и перекрестился.
— Вот вам крест… Верный человек меня к вам прислал. — Он вынул из кармана червонец, положил его на стол.
— Ну, давай руку, — смягчилась Марфа.
— Она тибе тоже любить. Только не хочет виду показывать.
— Вы правду говорите, тётенька? Вот обрадовали! — Парень улыбается, и улыбка у него ясная, а глаза всё такие же строгие и внимательные. Глаза медленно ощупывают стены, пол, потолок и задерживаются на маленькой дверце, прикрытой старенькой портьерой. Марфа между тем продолжает предсказания:
— Только не судьба тебе с этой женщиной жизнь строить. Судьба тебе выходит жениться через два года и девять месяцев на другой.
— Не хочу я на другой… Не будет у меня никакой другой, — сердито проговорил парень и поднялся из-за стола, расправив широкие плечи. — Ну погадала, спасибочко.
Он ушёл, даже не взглянув на ребят.
И только он вышел, маленькая дверца, прикрытая портьерой, распахнулась, и на пороге появилась высокая женщина в чёрном платье. У неё круглое лицо, на подбородке ямочка, а на лбу шрам.
— Верка! Принеси бутылку лимонада! — она протянула Вере рубль. — А это кто такие?
— А, вы ещё здесь? Ещё не ушли? — набросилась на ребят Марфа. — Верка, воду поставь, стирать будешь. И платье сыми — расфрантилась!
— Сейчас… — не поднимая головы, тихо сказала Вера.
Один за другим ребята вышли из дому. Не знали они и не догадывались о том, что из окошка чуланчика смотрит на них Вера.
Некоторое время дети шли молча. Черепок первый нарушил молчание:
— Ёлки-палки, ну и собеседница! Да это же ведьма настоящая!
— А парень ушёл недовольный, — заметила Липа. — Ещё бы, целый червонец дал, а она ему неприятную судьбу предсказала.
Против обыкновения Липа не смешит товарищей. Липа озадачена.
— Странно, — говорит она. — Такой симпатичный парень и верит гадалкам!
Инка молчит. Она думает, напряжённо думает. Ну, откуда знает она эту женщину в чёрном? Где она видела это круглое лицо с ямочкой на подбородке, со шрамом на лбу? И вдруг… Вспомнила! Вспомнила! Вспомнила! Да это ведь та же самая монашка, которая отказалась пожертвовать на беспризорных!
Встреча в парке
Сентябрьское утро. В парке тихо и пусто. По дорожке, усыпанной разноцветными сухими листьями, бредёт Инка. Она не торопится. До начала занятий целых полчаса. Инка любит этот парк. Особенно по утрам. Днём тут жарко и шумно. Девочки играют в серсо и в дьяболо, хохочут, ссорятся, мальчишки гоняют обручи, маленькие капризули в белых чулочках и жёлтых ботиночках лениво повторяют за бонной немецкое стихотворение:
Гутен таг, фрау Майер.
Вас костен ди айер.
Ахт пфенниг!
А ранним утром здесь так свежо и хорошо! Воздух чист и удивительно прозрачен. На ласковом, по-летнему голубом небе медленно плывут барашки облаков.
У девочки хороший слух. И она слышит, как ветер шумит в сухих тополях, глухим и озабоченным голосом что-то нашёптывая им; как хрустят под ногами листья и в голубой вышине с тонким звоном проносится журавлиный ключ.
У девочки хорошее зрение, ничто не ускользает от её зорких, внимательных глаз.
Падают, кружатся в воздухе листья — медные и красные, тёмно-коричневые и ярко-лимонные, блестят на солнце шёлковые паутинки. Инке кажется, что они похожи на серебряные рельсики. Если она посмотрит ещё внимательнее, то увидит, как по этим рельсикам скользят маленькие серебряные вагончики и сидят в них усатые жуки, бархатные бабочки, мохнатые гусеницы. Всё, на что только ни взглянет девочка, становится из обыкновенного — необычайным, из скучного — интересным, полным очарования и тайны. Молодой кленок, трепещущий на ветру глянцевитой, точно лакированной листвой, это испанец с кастаньетами. Дупло в осокоре похоже на склеп. А в конце аллейки стоит, подняв к небу руки без кистей, кто-то злой и страшный. Инка бежит к нему, разрывая головой паутинки-рельсики, и видит: да это же старый тополь, без верхушки, без листьев — с двумя высохшими ветками-руками.
Бежит Инка по парку, и вместе с ней, обгоняя друг друга, бегут её мысли, лёгкие и радостные. О предстоящем Октябрьском празднике, о том, как пойдёт, она с мамой гулять на Владимирскую горку, о подружках, о Димке, о Лёне Царенко. Вспомнив о Лёне, Инка вздыхает. Она завидует ему. Ей тоже хотелось бы овладеть эсперанто. Может быть, записаться в кружок при клубе «Ленинской кузницы»? Не