И нашли там одного-единственного раненого мальчика…Вот с кем они воевали по всем правилам немецкой военной науки! Вот кого они победили после тяжелого и упорного боя! Мальчик этот, видимо, даже не партизан; кому же гложет прийти в голову посылать его одного с пулеметом в засаду? И партизанским разведчиком его считать нельзя: какой же он разведчик — мальчик с тяжелым неуклюжим пулеметом? Немцы увидали перед собой одного из тех миллионов детей, которых родила и вырастила наша земля. И, видимо, он внушал им страх — иначе зачем же было дальше «сражаться» с раненым ребенком? Может быть, не один из немцев в эту минуту с ужасом подумал: «Что нас ждет в этой стране, если нам приходится всерьез воевать даже с такими детьми?..»
…С почетом похоронили мы его в «пулеметном гнезде». Дружный военный салют прокатился эхом по лесу.
Мы пошли своей дорогой.
Кто он, этот маленький герой?
Позже мы слышали, что это был сын лесничего, что с ним был еще восьмилетний брат, которого он отправил не то домой, не то еще куда-то с донесением…
Операции и бои забросили нас далеко от тех мест и на некоторое время заслонили в памяти этот эпизод. Но когда я вспоминаю о нем теперь, то чувствую, что он затмевает собой все другие эпизоды нашей партизанской жизни.
Н. А. Борисевич, студент БГУ.
Незабываемое
Когда началась война, мой отец ушел на фронт, а мать, сестра Нина и я остались дома. В нашей деревне не было немцев, они приезжали только для того, чтобы набрать хлеба, масла, сала и других продуктов. Сначала они вывезли из деревни все добро, а потом начали забирать и вывозить в Германию здоровых людей.
В это время в районе организовался партизанский отряд, и все, кто мог, ушли в лес. Много фашистов полегло на территории нашего сельсовета от партизанских пуль.
В 1943 году Красная Армия погнала немцев на запад и освободила часть нашего района. Население стремилось перейти за линию фронта. Жители нашей деревни и наша семья не успели сделать это. Чтобы не попасть в руки к немцам, которые стали Теперь еще злее и бесчеловечнее, мы уехали в лес. Там выкопали себе окоп, замаскировали его и стали жить. Все, что оставалось из вещей, спрятали в деревне. Ночью мы ходили и ездили туда, брали и понемногу переправляли в лес. Это продолжалось до тех пор, пока немцы не сожгли деревню.
В окопе нашем было сыро, грязно. Вскоре все мы, за исключением дяди Якова, заболели тифом. Он один ухаживал за нами. Когда мы выздоровели, заболел он. Немного полежал и в феврале умер.
Немцы узнали, что в лесу живут люди, и стали устраивать облавы. Пойманных они угоняли в концлагерь или на строительство Змитровского моста, взорванного партизанами.
Мы только ночью были в окопе, а днем уходили в лесную чащу и отсиживались там до темноты.
Однажды утром недалеко от нас раздался выстрел. Мы выскочили из окопа и оцепенели: к нашему окопу бежали немцы. Мы схватили кое-какие вещи и бросились удирать. Немцы с криком «Хальт, хальт!» побежали за нами. Бежать по густому лесу было тяжело, но мы не останавливались… Чтоб легче было бежать, побросали узлы, скинули с себя одежду и обувь. Я осталась в одних чулках и фуфайке. Люди разбежались кто куда. Я потеряла свою маму и бежала одна.
Когда я выбежала на поляну, немцы дали по мне из автомата очередь. Пуля попала мне в ногу и задела кость. Я упала в снег. Людей вблизи не было. Немцы подошли ко мне, посмеялись и, ударив несколько раз прикладом, ушли дальше.
День был холодный, морозный. Я лежала босая и почти голая. Замерзала — зуб на зуб не попадал. Чтоб не замерзнуть совсем, я решила подняться и идти. Напрягая все силы, с трудом встала, но сразу же упала на снег. Кровь лилась из раны струей, снег вокруг сделался красным. Я лежала почти в луже своей крови. Темнело. Я уже не чувствовала ни боли, ни холода. Наоборот, мне стало очень легко и тепло, так тепло, что казалось, будто я лежу на печи со своей мамой и она рассказывает мне какую-то интересную сказку. А потом затянулось все густым туманом и померкло в глазах: я потеряла сознание.
Пришла в себя в окопе своих соседей, которые случайно набрели на меня и подобрали. Около меня стояла грустная сестра и вся в слезах мама. От них я узнала, что наш окоп фашисты разрушили и все сожгли. Помимо того, что нога моя была ранена, я ее еще и отморозила. Лекарств не было, и мама лечила меня как умела.
После этого немцы не оставляли в покое наш лес. все чаще и чаще приходили они ловить людей.
17 марта 1944 года утро было холодное. Женщины в окопе занимались своими делами. Мама и Нина стояли около моей кровати и горевали. Вдруг около окопа послышался топот чьих-то ног. Мы быстро спрятались: мама под кровать, а я с сестрой на кровати под матрацем. Отворилась дверь, и в окоп вскочил немец с автоматом на изготовку. Мы замерли от страха. Немец начал кричать во все горло:
— Матка, давай яйки, масло, млеко!..
Другие солдаты ловили кур около окопа.
Потом всех людей повыгоняли из окопов.
Один немец собрал наши кошелки, корыта, решета и другие вещи, сложил их на нары в кучу и поджег.
Все это вспыхнуло ярким пламенем. Дым наполнил окоп, ел глаза. Огонь подбирался все ближе ко мне. У меня на голове затрещали волосы. Я тушила их руками. Мне стало дурно, но я лежала не шевелясь. На наше счастье, накат в окопе был сырой и не загорелся.
Когда немцы ушли, мама вылезла из-под кровати, потушила огонь и пошла куда-то в глубь леса. Меня она не могла взять с собой. Нина тоже ушла, и я осталась одна.
В окопе было полно дыму, даже не видно было двери. Внизу дыма было меньше, и я хотела сползти с кровати, но боль в ноге не давала шевельнуться. Тогда я собрала последние силы и скатилась на пол. Ушиблась и долго лежала без сознания. Ночью пришла мама и облила меня водой. Когда я очнулась, то не могла открыть глаз: они будто склеились от дыма. Оказалось, это дым выел мне глаза, и я недели две ничего не видела. Потом понемногу я стала видеть, и теперь вижу хорошо, но пережитого тогда никогда не забуду.
Я рассказала только два факта из моей жизни. Но сколько их было после этого!
Весной я стала немного ходить. 13 мая немцы цепью — на расстоянии вытянутой руки один от другого — пошли на наш лес. Это была последняя блокада. Меня с мамой схватили в лесу, а Нина осталась. Она вместе с моей тетей Наташей и ее дочерью Маней спрятались в воде, в озере.
Нас и других крестьян погнали в концлагерь, в местечко Клясицы. Оттуда мы решили удрать: там было очень плохо. В небольшой пекарне находилось человек 800, а возможно и больше. Не было даже где сидеть. Держали нас под замком, на улицу выпускали один раз в сутки. Есть давали по пол-литра бурды с кониной и сто граммов хлеба с опилками.
Когда сменилась комендатура, мама, я и еще одна женщина из соседней деревни Павлово подлезли под проволоку и бросились бежать. Удрать удрали, но горя хлебнули немало. Мы бродили по лесам и болотам и никак не могли прийти в свой лес. Нас поймали немцы и отвезли в Латвию. Нина с тетей, как мы после узнали, жили на старом месте в лесу. О нас они ничего не знали.
Однажды какая-то женщина с девочкой подорвались на мине недалеко от нашей деревни. Кто-то сказал, что это я с мамой. Нина с тетей собрали остатки трупов и похоронили их…
Когда Красная Армия освободила Латвию от немецких захватчиков, мы тут же отправились домой. В соседней деревне остановились отдохнуть. Знакомые люди, увидев нас, очень испугались: они считали нас погибшими и похороненными… Мы рассказали, что с нами было.
В своей деревне мы встретились с Ниной и тетей. Сколько было радости. Но жить нам вместе долго не пришлось. Осенью заболела и умерла мама. Меня и Нину взяла к себе тетя. У нее я прожила год, а потом она отдала меня в детский дом.
Отец мой с фронта не вернулся.
Таня Семенова (1932 г.)
Полоцкая область, м. Опса, детский дом.
Подарок
Майской ночью 1943 года несколько партизан во главе с командиром бригады «Пламя» Героем Советского Союза Евгением Федоровичем Филиппских пробирались в деревню Новый Городень. На краю леса Суперж, Блужского сельсовета, Пуховичского района, они наткнулись на немецкую засаду.
Между партизанами и немцами завязался неравный бой. В этом бою Филиппских был тяжело ранен: одна пуля пробила плечо, а вторая — правое легкое. Он упал. Помощник командира бригады Красильников и партизан Мальцев подхватили его и унесли в глубь леса. Остальные бойцы стали прикрывать отход.
В самой чаще этого леса была тайная землянка, в которой партизаны прятались во время опасности. Красильников с Мальцевым и принесли сюда командира. Он был без сознания.
В это время мы с мамой жили в деревне Бобы, в километре от леса. Поздно вечером услышали стрельбу из автоматов и пулеметов. Наскоро одевшись, выбежали на улицу. Стреляли в лесу. Огненные пули то и дело прорезали ночную темноту неба. Мы сразу догадались, что где-то партизаны нарвались на немцев. Долго стояли около забора и думали, что нам делать: бежать прятаться в яму или оставаться дома?
Когда стрельба затихла, мы вернулись в хату. Обождали немного и, убедившись, что опасность миновала, не раздеваясь, легли спать.
Мы уже засыпали, когда в окно кто-то осторожно постучал. Мама быстро подхватилась с кровати и вышла в сени. Скоро вернулась, занавесила окна и зажгла коптилку. При тусклом свете я увидал черноволосого мужчину в военной форме, с автоматом в руке. Это был партизан Колногоров.
По его бледному лицу мама догадалась, что случилось что-то неприятное. Она подошла к нему и с тревогой в голосе спросила, почему он пришел один в такую пору.
— Филиппских ранен, — хмуро проговорил он и рассказал, при каких обстоятельствах это произошло.
— Ой-ой-ой! Как это вы не уберегли такого человека? — простонала мама, схватившись за голову.
Эта печальная весть взволновала и меня. Я уже давно поддерживал связь с этой бригадой и хорошо знал командира. Знакомство наше началось с год назад, когда я показал Филиппских винтовки, спрятанные в дупле осины, в лесу. Как он обрадовался тогда, как благодарил меня за помощь. После этого я отыскивал и относил в бригаду патроны, гранаты и другое оружие, лекарства, которые брал в Тальке у одного знакомого, собирал сведения о немцах и полицаях.