Однажды мама сказала, что у ее знакомых надо взять свертки, а ей идти туда нельзя. Тогда я предложила пойти.
— Лера, это очень опасное и серьезное дело. Если ты боишься, детка, то не надо, — сказала мама.
Я ответила, что хочу помочь подпольщикам. С тех пор я ходила по квартирам, разносила и получала свертки.
В апреле 1944 года мама ушла в партизанский отряд с заданием. Соседям мы сказали, что мама пошла в деревню работать.
Вернувшись, мама мне рассказала, что большинство подпольщиков отзывают из города, а мы останемся.
У меня хорошая память, и мне часто поручали следить за движением немецких войск. Я выходила из города, где соединялись шоссейные дороги из Москвы и Ковеля. Спрятавшись в кусты, я записывала, сколько в каждую сторону проходит машин, чем они гружены и какие знаки на машинах. Просидев до вечера, я несла сведения маме. Кроме того, мне было поручено узнать, где стоят зенитки, где находится склад боевых припасов и горючего. Я была очень рада услышать, что на основании моих сведений бомбы советских самолетов попали в немецкий склад.
На улице Маяковского был трехэтажный дом, где жили немецкие связисты, летчики и офицеры. У дверей всегда стоял часовой. Этот дом партизаны решили взорвать.
В доме работала Настя Паршина, которая часто приходила к нам. Мама сначала сняла наружный план дома, потом Настя у нас в квартире вычертила внутренний план. Планы мама отнесла в отряд; там всё обсудили и начали готовиться к взрыву дома. Доставлять тол поручили мне.
В городе не хватало хлеба, и жители, особенно дети, выменивали его у немцев на яйца. Мне клали в корзину тол, засыпали мякиной, а сверху укладывали яйца. Я одевалась покрасивее, завязывала в волоса бант и шла к дому на улице Маяковского. Сделав перед часовым реверанс, я на польском языке просила пропустить меня к «панам офицерам», чтобы выменять яички на хлеб. При этом я давала часовому 2–3 яйца. Он меня пропускал на кухню. Немец-повар шел за хлебом, а я передавала тол Насте.
Однажды немец не вышел из кухни за хлебом, а сам начал выкладывать из корзины яйца. Он копался в мякине, а я со страхом думала, что немец сейчас доберется до дна… Тогда Настя за его спиной бросила на пол дорогое блюдо. Немец обернулся и начал ругать Настю, а я тем временем вынула из корзины все яйца.
Когда дома я рассказала об этом маме, она побледнела, обняла меня и сказала:
— А если бы тебя задержали и посадили в тюрьму, ты бы сказала, кто ты?
— Никогда!
— А если бы тебя били и мучили?
— Я бы вспомнила о наших погибших комсомольцах. Они мои старшие товарищи, а я пионерка, их смена.
— Доченька моя, а ты бы не обиделась на нас, что мы посылали тебя на это дело?
Я ответила маме:
— Я горжусь вами и тем делом, которому служу, и с радостью умру за него, если будет надо!
Наконец настал день, когда Настя завела мину и ушла в отряд. Через шесть часов в доме на улице Маяковского произошел взрыв.
Вскоре после этого папа отвел меня и брата к партизанам, а сам оставался в городе на подпольной работе до прихода Советской Армии.
Калерия Зажарская, 1930 года рождения.
У ОЗЕРА
Командир партизанского отряда послал меня отнести листовки нашему связному, подпольщику Борису. Борис жил в деревне Бабинковичи, Сенненского района, в пяти километрах от штаба отряда.
Я отнесла листовки, получила у Бориса новые сведения о немцах и возвращалась в отряд. Ночь была тихая, лунная. Идти приходилось кустами и лесом вдоль большого озера. Посредине озера, на островке, стояла деревня Курмели. В ней и размещался штаб партизанского отряда. Я осторожно пробиралась по узкой тропинке. Вдруг впереди в кустах послышался шорох. «Наверно, партизаны идут на задание», — подумала я и, притаившись, стала ждать, что будет дальше. Через некоторое время затрещали сухие сучья. При свете луны я увидела всадника. Он ехал прямо на меня. Залаяла собака. Она, наверно, почуяла чужого человека. Я догадалась, что это немецкий шпик.
Что мне делать? Куда спрятаться?
Я вспомнила, что один бывалый партизан рассказывал, как надо прятаться от собаки-сыщика.
— Если за тобой идет собака, — говорил он нам, — то спрятать следы можно только в воде.
Я быстро подбежала к озеру и прыгнула в воду. Вода была выше пояса. Дно оказалось топким, двигаться было трудно. Чтобы не шуметь, я тихонько поплыла вдоль берега. Добравшись до большого лозового куста, я уцепилась руками за ветки, прижалась к ним плотнее и притаилась.
К берегу подбежала большая собака и остановилась на том месте, где я прыгнула в воду. Она понюхала землю, посмотрела на озеро и залаяла. Я задрожала от страха. Подъехал всадник. Теперь я его ясно видела. Это был немец. Он начал всматриваться в берег. Мне стало еще страшнее, я даже старалась не дышать. Немец постоял несколько минут, потом повернул коня и уехал. Собака неохотно побежала за ним.
Когда всё затихло, я вылезла из воды, прижалась к берегу и даже дыхание затаила. Подождав немного, я всё же решила идти к штабу. Но не успела я сделать и двух шагов, как опять послышался собачий лай. Стало ясно, что немец хитрил: он отъехал и ждал, когда я вылезу из озера. Пришлось опять лезть в холодную воду.
Берег в этом месте обрывистый. Немец, если бы даже и захотел, не мог въехать на коне в воду. Собака залаяла. Я снова прижалась к берегу и старалась не шевелиться.
Я снова прижалась к берегу и старалась не шевелиться.
Мне было очень холодно. Вдруг по ноге что-то поползло, защекотало и начало впиваться в кожу. Стало больно. Я осторожно нагнулась, ощупывая ногу руками. Пальцы коснулись чего-то мягкого и скользкого. Это были пиявки. Нескольких я оторвала от ноги, но тех, что впились в щиколку, не могла достать: боялась упасть и наделать шуму.
Немец постоял и, не заметив ничего подозрительного, уехал. Выждав с полчаса, я вылезла на берег, сбросила остальных пиявок и осторожно пошла к переправе.
Здесь всегда дежурил перевозчик. Он перевез меня в лодке на островок. Я пришла в отряд вся мокрая. В землянке быстро переоделась и направилась к командиру отряда, дяде Алеше… Увидев меня, он спросил, выполнила ли я задание.
— Выполнила, — ответила я.
— А почему у тебя мокрые волосы?
Я рассказала, что было со мною в дороге…
— Молодчина! Ты хоть и маленькая, но догадливая, — похвалил он.
Зоя Василевская, 1933 года рождения.
Город Минск, 7-й детский дом.
В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Утром 31 декабря 1943 года меня позвали к командиру отряда. Когда я вошел в штабную землянку, он сидел и рассматривал карту.
— Как себя чувствуешь, Витя, здоров? — приветливо спросил командир.
— Здоров, — ответил я.
Перед этим я ездил за трофеями, захваченными партизанами в одном немецком гарнизоне. Погода была холодная. Я простудился и несколько дней проболел гриппом. Вот почему командир и спросил о здоровье.
— А если здоров, то для тебя есть важное дело. Немцы восстановили картонную фабрику в Раевке. После нового года собираются пустить ее в ход. Но этого не будет. Мы ее взорвем сегодня ночью. Хочешь участвовать в деле?
Меня первый раз собирались послать на боевую операцию, и я с радостью согласился.
— Пойдешь к командиру роты Литвиненко, он тебе объяснит, как и что делать.
— Есть! — сказал я и вышел.
Кроме меня, в операции участвовали командир роты Литвиненко и молодой партизан Левцов.
В тот же день Литвиненко составил план операции.
По этому плану, Литвиненко, Левцов и я должны были вечером пробраться в местечко Раевка, замаскироваться вблизи картонной фабрики и наблюдать за немецкими часовыми. Потом Литвиненко и Левцов должны подползти к складу и поджечь кучу старого картона.
Чтоб привлечь к себе внимание часового, они начинают стрелять из автоматов. В это время я подбегаю к фабрике, обливаю бензином здание и поджигаю…
— Понял, что от тебя требуется? — спросил Литвиненко.
— Понял, — ответил я.
— Тогда иди, готовься…
Я заранее положил в сумку бутылку с бензином. Коробок со спичками запихнул за пазуху, чтоб не отсырели на морозе.
Из лагеря мы вышли еще днем. До местечка надо было идти семнадцать километров. В дороге я всё время думал о том, смогу ли поджечь фабрику. А что если немцы заметят меня раньше, чем я успею добежать до фабрики? От мыслей будто распухла голова и на душу закрадывался страх. Литвиненко заметил это.
— Что задумался, Витя? Не беспокойся, браток. Мы с тобой такую штуку сделаем, что немцам тошно станет.
От теплых и бодрых слов Литвиненко настроение улучшилось. После того как в бою с карательным отрядом погибли мои отец и мать, Яков Павлович Литвиненко заменил мне родных.
Уже смеркалось, когда мы вышли на опушку леса.
В двухстах метрах от нас начинались первые дома местечка. В окнах домов светились огоньки. Тоскливо лаяли собаки. На улице ясно слышалась немецкая речь.
Постояли, послушали и задворками осторожно начали пробираться в местечко. Немецких постов поблизости не было. Но мы, старались пройти так, чтобы нас никто не заметил. Постройки окончились. За ними начиналась небольшая площадь, в конце которой виднелись темные контуры фабрики. Мы залезли в стог соломы и стали наблюдать.
Чтобы не наделать шуму, мы лежали неподвижно.
Ночь выдалась тихая, звездная, холодная. Солома не защищала нас от мороза. Минуты ожидания тянулись медленно. Ухо ловило самые незначительные звуки. Вот сменяется караул. Немецкий офицер выкрикнул какую-то команду. Один солдат, вероятно нечаянно, стукнул прикладом о землю: до нас долетел лязг железа. Прошуршали по снегу шаги и замерли вдали.
К полуночи в местечке стало совсем тихо. Все офицеры, наверно, собрались где-нибудь в теплой хате встречать новый год. Только караульные беспрерывно топали по двору фабрики.
— Ну, Витя, будь готов! — послышался над самым ухом шепот Якова Павловича. — Когда начнется стрельба, не медли ми секунды.