– Черт, – шепчу я, смотря на фото.
Мой живот. Кажется, сейчас меня…
Я едва успеваю открыть дверь машины. И все, что я съел на завтрак, оказывается на земле у моих ног. Моя одежда мокнет, пока я стою, ожидая, когда меня вырвет снова. Удостоверившись, что из меня все уже вышло, я возвращаюсь в машину.
Я смотрю на часы и вижу, что они показывают 11.11 утра.
Я все еще не знаю, чему верить, но чем больше проходит времени без единого воспоминания, тем более мною завладевает мысль о том, что у меня, возможно, остается всего сорок семь часов с небольшим, прежде чем это случится опять.
Я открываю бардачок. Не знаю, что я ищу, но сидеть здесь и ничего не делать – это кажется мне пустой тратой времени. Я достаю из бардачка все содержимое, отбрасываю в сторону бумаги, касающиеся моей машины и страховки. Нахожу конверт, на котором написаны наши имена. Дубликат того, что я только что прочел. Я продолжаю перебирать бумаги, пока мое внимание не привлекает сложенный листок, лежащий на самом дне бардачка. На нем надписано мое имя. Я разворачиваю его и сначала читаю подпись в самом низу. Это письмо от Чарли. Затем перевожу взгляд на верх страницы и начинаю читать.
Дорогой Сайлас!
Это не любовное письмо. Понятно? Как бы ты ни пытался убедить себя, что это любовное послание – это не так. Потому что я не из таких девушек. Я терпеть не могу этих девиц, вечно томящихся от любви и таких противных. Фу.
И вообще это антилюбовное письмо. К примеру, мне не нравится тот факт, что на прошлой неделе, когда я болела, ты привез мне лекарства и апельсиновый сок. А та карточка? В которой ты написал, что надеешься, что я чувствую себя лучше и ты любишь меня. Тьфу.
И мне однозначно не нравится, что ты претендуешь на то, что умеешь танцевать, меж тем как на самом деле ты здорово похож на неисправного робота. Это не очаровательно и не смешит меня совсем.
О, а когда ты целуешь меня и отстраняешься, чтобы сказать мне, что я прелестна? Это ни капельки мне не нравится. Почему ты не можешь быть таким же, как другие парни, которые игнорируют своих подружек? Это так несправедливо, что мне приходится иметь с этим дело.
И, кстати говоря, о том, что ты все делаешь неправильно – помнишь, что было, когда я повредила спину во время тренировки девушек из группы поддержки? И как ты не пошел на вечеринку Дэвида, чтобы втереть в мою спину гель «Биофриз», а потом вместе со мной смотрел «Красотку»? Это был явный признак того, каким ты можешь быть приставучим и эгоистичным.
Да как ты смеешь, Сайлас?
Я также не стану и дальше терпеть те вещи, которые ты говоришь обо мне в компании наших друзей. Когда в тот день Эбби посмеялась над моим прикидом и ты сказал ей, что я могла бы надеть на себя пластиковый пакет и это выглядело бы на мне, как наряд от кутюр, это было совершенно неприемлемо. И еще более неприемлемо ты себя вел, отвезя Дженет к офтальмологу, когда ее мучили головные боли. Тебе надо уметь держать себя в руках. Все эти заботливость и внимательность так непривлекательны.
Так что здесь я говорю тебе, что совершенно точно люблю тебя не больше, чем любого другого человека на этой планете. И всякий раз, когда ты входишь в комнату, у меня в животе начинают порхать не бабочки, а больные пьяные моли, к тому же имеющие только по одному крылу. И ты очень, очень непривлекателен. Я вздрагиваю всякий раз, когда вижу твою безупречную кожу и думаю – о боже, этот парень был бы намного привлекательнее, если бы у него имелись несколько прыщей и кривые зубы. Да-а, Сайлас, ты отвратителен.
Я не влюблена.
Совсем.
Никогда-никогда.
Чарли.
Я смотрю на то, как она закончила это письмо, и перечитываю эти слова еще несколько раз.
Я не влюблена.
Совсем.
Никогда-никогда.
Чарли.
Я переворачиваю листок, надеясь увидеть на нем дату. Но там нет ничего, что могло бы подсказать, когда оно было написано. Если эта девушка писала мне такие письма, то как вообще то, что я только что прочел в моих заметках о нынешнем состоянии наших отношений, может быть правдой? Я явно влюблен в нее. Или, по крайней мере, был влюблен в нее.
Что с нами произошло? Что произошло с ней?
Я опять складываю письмо и кладу его туда, где нашел. Первым делом я еду к дому Чарли, адрес которого указан в первом письме. Если я не найду ее там, то, быть может, смогу получить какую-то информацию от ее матери или из чего-то, что мне удастся отыскать и что мы, возможно, пропустили прежде.
Когда я заезжаю на подъездную дорогу, оказывается, что дверь гаража закрыта. Я не могу сказать, есть ли кто-то в доме. Вокруг запущенно, грязно. У обочины косо стоит чей-то мусорный бак, и мусор вываливается из него на улицу. Кошка расковыривает лапой мусорный мешок. Когда я выхожу из машины, кошка бросается бежать по улице прочь. Я оглядываюсь по сторонам, идя к парадной двери. Вокруг никого нет, все окна и двери соседнего дома плотно закрыты. Я стучу несколько раз, но никто мне не открывает.
Я оглядываюсь еще раз, уже последний, затем поворачиваю дверную ручку. Не заперто. Я беззвучно толкаю дверь.
В письмах, которые мы написали самим себе, несколько раз упомянут чердак Чарли, так что это первое, что я начинаю искать. Чердак Чарли. Я познакомлюсь с этим чердаком до того, как познакомлюсь с самой девушкой. В коридоре одна из дверей комнат открыта. Я вхожу и вижу, что в этой спальне никого нет. Здесь стоят две кровати – должно быть, именно здесь спят Чарли и ее сестра.
Я вхожу в чулан для одежды и, посмотрев на потолок, вижу открытый чердачный люк. Я отодвигаю одежду, и мои ноздри наполняет запах. Ее запах? Это цветочный аромат. Он кажется мне знакомым, но это же бред, разве не так? Если я не помню ее, то никак не могу помнить ее запах. Используя полки шкафа как ступеньки, я карабкаюсь вверх.
Единственный свет поступает на чердак из окна на противоположной стороне комнаты. Его достаточно, чтобы осветить мой путь, но только едва-едва, поэтому я достаю свой телефон и включаю фонарик.
Я останавливаюсь и уставляюсь на это открытое приложение на моем телефоне. Откуда я узнал, что оно там есть? Мне совершенно непонятно, почему я помню одни вещи и не помню другие. Я пытаюсь отыскать что-то общее между своими воспоминаниями, но ничего не нахожу.
Мне приходится согнуться, потому что потолок здесь слишком низок, чтобы я мог стоять прямо. Я прохожу по чердаку к импровизированному сиденью, расположенному на его противоположной стороне. Оно представляет собой груду одеял и подушек.
Выходит, она спит здесь?
Я содрогаюсь при мысли о том, что кто-то может по своей доброй воле проводить время в таком уединенном месте. Должно быть, она по натуре одиночка.
Мне приходится согнуться еще больше, чтобы не удариться головой о балки. Добравшись до подобия кровати, которое она устроила для себя здесь, я оглядываюсь по сторонам. Рядом с подушками разложены стопки книг. Некоторые из этих стопок она использует как столы, на которые положены рамки от фотографий.
Тут десятки книг. Интересно, прочла ли она их все или же они нужны ей только для создания здесь комфорта? А может, она использует их для ухода от своей реальной жизни. От убожества этого дома. Что ж, если так, то я ее не виню.
Я нагибаюсь и поднимаю одну из них. Обложка у нее темная, и на ней изображены дом и девушка, сливающиеся воедино. От этой книги веет жутью. Я не могу себе представить, как можно сидеть здесь в одиночестве и читать подобные книги, притом в такой темноте.
Я кладу книгу на то место, с которого взял, и тут мое внимание привлекает сундук из кедра, стоящий у стены. На вид он тяжелый и старинный, наверное, он передавался в ее семье из поколения в поколение. Я подхожу к нему и откидываю крышку. Внутри лежат несколько толстых тетрадей. Я беру верхнюю из них и открываю ее.
7 января – 15 июля 2011 года
Я пролистываю страницы и понимаю, что это дневник. Под этой тетрадью лежат по меньшей мере еще пять таких же.
Должно быть, она любит писать.
Я оглядываюсь по сторонам, поднимая одеяла и подушки и ища что-нибудь, во что можно было бы сложить дневники. Если я хочу разыскать эту девушку, мне надо выяснить, где она бывает. В каких местах она может быть, с какими людьми она может быть знакома. И дневники – это идеальный способ добыть такую информацию.
На полу в нескольких футах от одеял и подушек я нахожу пустой потрепанный рюкзак, подбираю его и засовываю в него дневники. Я начинаю отодвигать вещи в стороны, пытаюсь вытрясти что-то из книг, ища что-нибудь такое, что могло бы мне помочь. В разных местах я обнаруживаю несколько писем, пачки фотографий, разрозненные стикеры с какими-то надписями. Я кладу все это в рюкзак и иду обратно к люку. Я знаю, что в моей спальне у меня дома тоже есть кое-что полезное, так что теперь я отправлюсь туда и постараюсь выяснить, что к чему, так быстро, как только возможно.
Дойдя до люка, я бросаю в него рюкзак. Он ударяется об пол с таким громким стуком, что я вздрагиваю, понимая, что мне надо вести себя тише. Я начинаю спускаться по полкам, пытаясь представить себе, как Чарли карабкается вверх и вниз по этим импровизированным ступеням каждый вечер. Должно быть, у нее совсем паршивая жизнь, если она ищет убежища на этом чердаке. Ступив на пол, я подбираю рюкзак, выпрямляюсь, закидываю его на плечо и иду к двери.
И застываю.
Я не знаю, что делать, потому что полицейский, который стучал в окно моей машины, смотрит сейчас прямо на меня.
Значит ли это, что мое нахождение в доме моей девушки незаконно?
В дверях за спиной полицейского появляется женщина. У нее безумные глаза, обведенные размазанной тушью – как будто она только что проснулась. Ее волосы растрепаны, и даже на расстоянии в несколько футов я чую исходящий от нее запах перегара.