Я ненавижу Аннику. Боже мой, какая же она дура.
Я открываю дневник на другой странице. В каком-то смысле я тоже ненавижу Аннику, но сейчас это неважно.
Сайлас испек шоколадный торт на мой день рождения. Но торт у него получился ужасный. По-моему, он забыл про яйца. Но это был самый чудесный провал, который я когда-либо видела. Я была так счастлива, что даже не скорчила гримасу, когда съела кусок. Но боже мой, это была такая гадость. Он самый лучший бойфренд, какой только может быть на свете.
Мне хочется читать это дальше, но я этого не делаю. Каким же надо быть идиотом, чтобы забыть положить яйца? Я перелистываю несколько страниц вперед.
Сегодня моего отца увезли в тюрьму. Я ничего не чувствую. Вернутся ли ко мне какие-то чувства? А может быть, я чувствую все. Я могу делать только одно – сидеть здесь и смотреть на стену. Я чувствую себя такой беспомощной, как будто мне надо что-то делать, а я этого не делаю. Все изменилось, и у меня ноет грудь. Сайлас все продолжает и продолжает приходить к нашему дому, но я не хочу его видеть. Я никого не хочу видеть. Это нечестно. Зачем заводить детей, если ты собираешься наделать глупостей и покинуть их? Папа говорит, что все это недоразумение и что правда непременно откроется, но мама не перестает плакать. И мы не можем использовать наши кредитные карты, потому что все заморожено. Телефон все звонит и звонит, а Дженет сидит на своей кровати, сося большой палец, как тогда, когда она была совсем маленькой. Мне просто хочется умереть. Я ненавижу тех, кто сделал это с моей семьей, кем бы они ни были. Я даже не могу…
Я перелистываю вперед еще несколько страниц.
Мы должны съехать из нашего дома. Сегодня нам сказал это папин адвокат. Суд конфискует его, чтобы выплатить долг. Мне это известно только потому, что я подслушивала под дверью кабинета, когда он сообщил это моей маме. После того как он ушел, она заперлась в своей спальне и не выходила из нее два дня. Нам надо выехать из нашего дома в течение пяти дней. Я начала собирать наши вещи, но я даже не знаю, что нам разрешено оставить себе. И куда мы можем податься. Около недели назад у меня начали выпадать волосы. Они выпадают целыми прядями, когда я расчесываю их щеткой или когда я в душе. А вчера Дженет попала в неприятности в школе, когда исцарапала лицо девочке, которая посмеялась над ней из-за того, что наш отец сидит в тюрьме.
У меня есть пара тысяч долларов на моем сберегательном счете, но кто вообще согласится сдать мне квартиру? Мне так неловко. Я не знаю, что делать. Я все еще не виделась с Сайласом, хотя он приходит каждый день. Все говорят о нас, даже наши друзья. Анника случайно добавила меня в группу, посылающую друг другу тюремные мемы. Если уж на то пошло, думаю, это все-таки не случайность. Ей бы хотелось запустить в Сайласа свои коготки. И сейчас ей представилась такая возможность. Как только он поймет, какой позор несет наша семья, он не захочет иметь со мной ничего общего.
Тьфу. Неужели я был таким? Почему она думала так? Я бы никогда… Думаю, я бы никогда не…
Действительно бы я…? Я закрываю ее дневник и тру лоб. У меня начинает болеть голова, и мне кажется, что я совсем не приближаюсь к тому, чтобы понять, что к чему. Я решаю прочесть еще одну страницу.
Я скучаю по нашему дому. Хотя это больше уже не мой дом, так что не знаю, могу ли я так говорить. Я скучаю по тому, что прежде было моим домом. Иногда я прихожу туда и просто стою напротив, вспоминая. Я даже не понимаю, действительно ли жизнь была такой замечательной до того, как папу посадили в тюрьму, или же я тогда просто жила в своем роскошном мирке. Но, по крайней мере, тогда я не чувствовала себя так, как теперь. Так, будто я какая-то неудачница. Мама только и делает, что пьет. И ей нет до нас никакого дела. Остается спрашивать себя, было ли ей дело до нас хоть когда-нибудь, до Дженет и меня, или же мы были только атрибутами ее шикарной жизни. Потому что теперь ее заботит только ее собственное самочувствие.
Мне жалко Дженет. По крайней мере, у меня была настоящая жизнь, с настоящими родителями. А она еще такая юная. Это озлобит ее, потому что она так и не узнает, каково это – иметь полную семью. Она все время так зла. Как и я сама. Вчера я насмехалась над тем парнишкой, пока он не заплакал. И я почувствовала себя от этого хорошо. И в то же время плохо. Но, как сказал папа, пока я злее, чем они, им до меня не добраться. Я просто буду задирать их, пока они не оставят меня в покое.
После школы я виделась с Сайласом, хотя и недолго. Он пригласил меня в закусочную, и мы поели бургеров, а потом он отвез меня домой. Тогда он впервые увидел эту навозную кучу, где мы живем теперь. По его лицу я видела, как он был потрясен. Он высадил меня, а затем, час спустя, я услышала рядом звук газонокосилки. Он съездил к себе домой и взял газонокосилку и кое-какие инструменты, чтобы привести все здесь в порядок. Мне хотелось проникнуться любовью к нему за это, но это только заставило меня испытать стыд.
Он делает вид, будто ему все равно, насколько изменилась моя жизнь, но я знаю, что это не так. Ему не может быть все равно. Потому что я не такая, какой была прежде.
Мой отец пишет мне. Он сообщил мне кое-какие вещи, но я уже не знаю, чему верить, а чему нет. Если он прав… то я не хочу даже думать об этом.
Я просматриваю письма от ее отца. О каком из них она толкует? Наконец я вижу его. И у меня падает сердце.
Дорогая Чарли! Вчера я разговаривал с твоей матерью. Она сказала мне, что ты все еще встречаешься с Сайласом. Я разочарован. Я же предостерегал тебя против его семьи. Это его отец виноват в том, что я в тюрьме, и все же ты продолжаешь любить его. Неужели ты не понимаешь, какую боль это причиняет мне?
Я знаю, ты думаешь, будто знаешь его, но он такой же, как его отец. Это семья ядовитых змей. Шарлиз, пожалуйста, пойми, что я не пытаюсь сделать тебе больно. Я хочу уберечь тебя от этих людей, хотя теперь я здесь, за решеткой, и не могу позаботиться о своей семье. Я могу только предостеречь тебя и надеюсь, что ты прислушаешься к моим словам.
Мы потеряли все – наш дом, наше доброе имя, нашу семью. А они по-прежнему имеют все, что принадлежало им, и в придачу все то, что принадлежало нам. Это несправедливо. Пожалуйста, держись от них подальше. Посмотри, что они сделали со мной. Со всеми нами.
Пожалуйста, скажи своей сестре, что я люблю ее.
Прочитав это письмо, я испытываю сочувствие к Чарли. К девушке, разрывающейся между парнем, который явно любил ее, и отцом, который манипулировал ею.
Мне надо нанести визит ее отцу. Я нахожу ручку и записываю адрес отправителя с писем, которые он написал ей. И, достав свой телефон, гуглю его. От Нового Орлеана до тюрьмы, где он сидит, надо ехать добрых два с половиной часа.
Два с половиной часа в одну сторону – это куча времени, потраченного зря, и это при том, что на все про все у меня есть только сорок восемь часов. А между тем я и так уже потерял немало времени. Я записываю, когда в тюрьме бывают часы посещений, и решаю, что если я не найду Чарли к завтрашнему утру, то поеду к ее отцу. Судя по письму, которое я только что прочитал, он был Чарли ближе, чем кто-либо еще. Ну, если не считать прежнего Сайласа. И, если я сам не имею ни малейшего представления о том, где она сейчас, то, возможно, ее отец является одним из тех немногих, кто может это знать. Правда, я сомневаюсь, что он вообще согласится встретиться со мной.
Я вздрагиваю, когда звучит последний звонок, возвещающий конец уроков. Я разложил письма на отдельные кучки и теперь аккуратно складываю их в рюкзак. Это последний урок, и я надеюсь, что Креветка будет там, где я попросил ее быть.
21
Чарли
Я заперта в каком-то помещении вместе с парнем. Это крошечная каморка, где пахнет отбеливателем. Она даже меньше, чем та комната, в которой я находилась до того, как заснула. Я не помню, как проснулась и оказалась здесь, но, если честно – в последнее время я много чего не помню. Этот парень сидит на полу, прислонясь спиной к стене и расставив колени. Я смотрю, как он запрокидывает голову и горланит припев песни Oh Cecelia.
Он очень привлекателен.
– О боже, – говорю я, – если уж мы заперты здесь, ты не мог бы хотя бы спеть что-нибудь стоящее?
Я не знаю, откуда это взялось. И не знаю этого парня. Он заканчивает петь припев, прибавив к последнему слову на редкость фальшивое е-е-е-е. И тут я понимаю, что не только узнаю песню, которую он поет, но и знаю слова. Что-то меняется, и внезапно я перестаю быть этой девушкой, а смотрю на нее, пока она смотрит на этого парня.
Я вижу сон.
– Мне хочется есть, – говорит она.
Он приподнимается с пола и запускает руку в карман. И достает оттуда конфету в форме круга, «Спасательный круг».
– Ты мой спасательный круг, – говорит она, взяв ее у него. Затем тычет носком в его ногу, и он улыбается ей.
– Почему ты не злишься на меня? – спрашивает он.
– За что? За то, что ты испортил нам вечер, сделав так, что мы пропустили концерт, чтобы ты мог целоваться и обниматься со мной в кладовке? С какой стати мне злиться? – Она разыгрывает целый спектакль, кладя мятную конфету в рот. – Как ты думаешь, они услышат нас здесь, когда концерт завершится?
– Надеюсь, что да. Или же ты проголодаешься и будешь шпынять меня всю ночь.
Она смеется, и они оба улыбаются друг другу, как парочка идиотов. Я слышу, как играет музыка. На сей раз это какая-то более медленная песня. Их заперли здесь, пока они целовались и обнимались. Очень мило. Я завидую им.
Она подползает к нему, и он вытягивает ноги, чтобы ей было удобнее. Когда она садится на него верхом, он гладит ее спину. Она одета в лиловое платье и обута в черные ботинки. Рядом с ними стоят несколько грязных швабр и огромное желтое пластиковое ведро.