Я собирался порвать с ней.
Не знаю, порвал ли я с ней на самом деле. Ведь это письмо все еще находится у меня. Оно было написано за день до того, как мы с ней оба потеряли память. Наши отношения явно катились под откос. Может быть, я отдал ей эту коробку, а она прочла мое письмо и вернула ее мне?
Мой мозг терзает множество самых разных теорий, пока я пытаюсь нацепить на себя экипировку для американского футбола. В конце концов мне приходится погуглить на моем телефоне, как надо это делать. К тому времени, как я надеваю ее и выхожу на поле, прошло уже не меньше десяти минут. Первым меня замечает Лэндон. Он выбегает из ряда, подбегает ко мне, кладет руки мне на плечи и подается вперед.
– Мне надоело покрывать тебя. Избавься от того дерьма, которое занимает твои мозги, и сконцентрируйся. Этот матч важен для нас, и, если ты облажаешься, отец очень разозлится.
Он отпускает мои плечи и бежит обратно на поле. Игроки, похоже, не делают ничего. Они выстроились в какое-то подобие ряда и либо передают друг другу мячи, либо сидят на траве, растягивая мышцы. Я сажусь на траву рядом с тем местом, на которое только что плюхнулся Лэндон, и начинаю повторять его движения.
Он мне нравится. Я могу вспомнить только два разговора с ним, и они оба заключались в том, что Лэндон пытался выдать мне какое-то распоряжение. Я знаю, что старше него, но он ведет себя так, будто я всегда отношусь к нему с уважением. Должно быть, мы с ним были близки. По тому, как он смотрит на меня, я вижу, что он испытывает на мой счет какие-то подозрения. Он достаточно хорошо меня знает, чтобы чуять, что со мной что-то не так.
Я пытаюсь обратить это в свою пользу. Вытянув вперед ногу, чтобы растянуть мышцы, я подаюсь вперед.
– Я не могу отыскать Чарли, – говорю я ему. – Я беспокоюсь за нее.
Лэндон тихо смеется.
– Мне следовало сразу понять, что это как-то связано с ней. – Он начинает растягивать мышцы на другой ноге и поворачивается ко мне. – И что ты вообще имеешь в виду, говоря, что не можешь найти ее? Сегодня утром ее телефон находился в твоей машине. Так что она явно не может позвонить тебе с него. Скорее всего, она сейчас дома.
Я качаю головой.
– Она ни с кем не связывалась со вчерашнего вечера. И не возвращалась домой. Час назад Дженет заявила в полицию о ее исчезновении.
Он смотрит мне в глаза, и я вижу, как в его взгляде отражается тревога.
– А что говорит ее мать?
Я качаю головой.
– Ты же знаешь, что она собой представляет. От нее не приходится ждать помощи.
Лэндон кивает.
– Это верно. Чертовски жаль, что она стала такой после того, что произошло.
Его слова заставляют меня задуматься. Если она не всегда была такой, то что же превратило ее в то, чем она стала теперь? Может быть, она изменилась после того, как ее мужа посадили в тюрьму. Я начинаю испытывать легкое сочувствие к ней. Куда большее, чем испытывал сегодня утром.
– А что сказали в полиции? Вряд ли они решат, что она и впрямь пропала без вести, если она всего-навсего прогуляет сегодня школу. Для этого им надо иметь больше улик.
Когда он произносит слово «улики», я настораживаюсь.
Я не хотел признаваться в этом самому себе, потому что хочу сосредоточиться на том, чтобы найти ее, но в глубине души я немного встревожен тем, как это выглядит со стороны в том плане, который касается меня самого. Если она действительно пропала и не появится в ближайшее время, мне кажется, что в связи с ее исчезновением полиция захочет допросить только одного человека, того, кто видел ее последним – и этим человеком буду я. И поскольку у меня находятся и ее телефон, и ее бумажник, и все ее письма и дневники – это не предвещает ничего хорошего Сайласу Нэшу.
Если они начнут допрашивать меня – как я узнаю, что мне им отвечать? Я не помню наших последних слов. Я не помню, что на ней было надето. У меня даже нет оправдания тому факту, что все ее вещи находятся у меня. И полиграф сочтет любой мой ответ ложью, потому что я просто ничего из этого не помню.
А что, если с ней что-то произошло и я впрямь в этом виновен? Что, если я пережил какой-то шок и именно поэтому не могу ничего вспомнить? Что, если я убил ее или ранил, и мой мозг так отреагировал на это, чтобы убедить меня, что я этого не делал?
– Сайлас? Что с тобой?
Я встречаюсь взглядом с Лэндоном. Мне надо спрятать улики.
Я отталкиваюсь ладонями от земли и быстро встаю. Затем поворачиваюсь и бегу в сторону раздевалки.
– Сайлас! – кричит Лэндон. Но я продолжаю бежать. Я добегаю до здания, где находятся раздевалки, и так резко распахиваю дверь, что она с грохотом ударяется об стену. Я подбегаю прямиком к моему шкафчику и открываю его.
Засовываю в него руку, но ничего не нахожу.
Нет.
Я ощупываю стенки шкафчика, его днище, провожу ладонями по каждому его дюйму.
В нем ничего нет.
Я запускаю пальцы в свои волосы, поворачиваюсь, оглядываясь по сторонам в надежде, что я оставил рюкзак на полу. Я открываю шкафчик Лэндона и выбрасываю все из него на пол. Но рюкзака нет и там. Я открываю следующий шкафчик и делаю то же самое. И следующий. По-прежнему ничего.
Рюкзака нигде нет.
Либо я схожу с ума, либо здесь только что кто-то был.
– Черт. Черт, черт, черт.
Когда содержимое всего этого ряда шкафчиков оказывается на полу, я перехожу к шкафчикам на противоположной стене и начинаю потрошить их. Я заглядываю в чужие рюкзаки, опустошаю чужие спортивные сумки, глядя, как спортивная одежда вываливается на пол. Я нахожу в них все что угодно, от мобильных телефонов и наличных до презервативов.
Но никаких писем. Никаких дневников. Никаких фотографий.
– Нэш!
Я быстро разворачиваюсь и вижу в дверях мужчину, глядящего на меня так, будто он понятия не имеет, кто я и что на меня нашло. Значит, нас уже двое.
– Какого черта ты творишь?
Я смотрю на беспорядок, который я учинил. Это выглядит так, будто по раздевалке пронесся торнадо.
Как же мне выйти из этого положения?
Я только что раскурочил все шкафчики в этой раздевалке. И какое объяснение я мог бы им дать? Я ищу украденные улики, чтобы полиция не арестовала меня из-за исчезновения моей подружки?
– Кто-то… – Я опять обхватываю шею ладонью сзади. Должно быть, это у меня что-то вроде нервного тика – стискивая свою шею, я пытаюсь избавиться от стресса. – Кто-то украл мой бумажник, – бормочу я.
Тренер обводит взглядом раздевалку, и на лице его написан гнев. Он тычет пальцем в мою сторону.
– Убери этот бардак, Нэш! Сейчас же! А затем изволь явиться в мой кабинет! – Он выходит, и я остаюсь один.
Мне нельзя терять времени. Хорошо, что я оставил свою одежду на скамейке, а не в шкафчике вместе с тем, что у меня украли. Ключи от моей машины по-прежнему лежат в кармане моих джинсов. Стащив с себя футбольную экипировку и надев свою обычную одежду, я сразу же иду к двери, но не туда, где находятся кабинеты. Я сразу же направляюсь на парковку.
Прямиком к моей машине.
Мне надо разыскать Чарли. Сегодня.
Иначе я окажусь в тюремной камере, где буду совершенно беспомощен и уже ничего не смогу сделать.
24
Чарли
Я слышу, как отпирается замок, и сажусь. От таблеток, которые дала мне медсестра, я чувствую себя сонной. Я не знаю, сколько времени я проспала, но не может быть, чтобы я пробыла в отключке столько времени, что уже настало время ужина. Однако она входит, неся еще один поднос с едой. Но я совсем не голодная. Интересно, доела ли я те спагетти. Я даже не помню, как ела их. Должно быть, я намного более безумна, чем я думала. Но у меня есть одно воспоминание. Может, сказать ей о нем? Нет, оно слишком личное. Нечто такое, что предназначено только для меня.
– Ужин! – говорит она, ставя поднос на столик. И поднимает крышку, открыв тарелку с рисом и колбасой. Я смотрю на еду с опаской, гадая, не заставит ли она меня опять принять таблетки. И она, словно прочитав мои мысли, снова протягивает мне маленький бумажный стаканчик.
– Вы все еще здесь, – говорю я, пытаясь потянуть время. От этих таблеток я чувствую себя ужасно.
Она улыбается.
– Да. Прими свои таблетки, чтобы съесть ужин до того, как он остынет. – Я высыпаю их в рот под ее взглядом и делаю глоток воды.
– Если ты будешь хорошо себя вести, то, возможно, завтра сможешь немного побыть в комнате отдыха. Я знаю, что тебе наверняка ужас как хочется выйти из этой палаты.
Что значит хорошо себя вести? Пока что у меня не было возможности вести себя плохо.
Я ем свой ужин пластиковой вилкой, пока она наблюдает за мной. Должно быть, я злостная нарушительница дисциплины, если за мной надо следить, пока я ужинаю.
– Вместо комнаты отдыха я предпочла бы сходить в туалет, – говорю я ей.
– Сначала поешь. Я вернусь, чтобы сводить тебя в туалет и в душ.
У меня такое чувство, будто я здесь не пациентка, а пленница.
– Почему я здесь? – спрашиваю я.
– Разве ты не помнишь?
– Разве я спрашивала бы, если бы помнила? – огрызаюсь я. Я вытираю рот и вижу, как она щурит глаза.
– Доешь свою еду, – холодно командует она.
Меня сразу же охватывает злость – из-за того, как она распоряжается каждой секундой моей жизни, как будто это не моя, а ее собственная жизнь.
Я швыряю тарелку через всю комнату, и она разбивается вдребезги об стену, к которой прикреплен телевизор. Рис и колбаса разлетаются во все стороны.
Это было здорово. Это было просто отлично. И мне кажется, это похоже на меня.
Я смеюсь. Запрокидываю голову и смеюсь. Это настоящий хохот, злой хохот.
О боже! Вот почему я здесь. Потому, что я спятила.
Я вижу, как она стискивает зубы. Я вывела ее из себя. Вот и хорошо. Я вскакиваю и бегу, чтобы подобрать осколок тарелки. Я не знаю, что на меня нашло, но мне кажется, что я поступаю правильно. Что я правильно делаю, что защищаюсь.