– Нам четырнадцать лет, Сайлас. Попроси меня об этом, когда нам будет пятнадцать.
Я улыбаюсь.
– Со мной это должно случиться уже через два месяца. – Я приникаю губами к ее губам и чувствую, как ее грудь вздымается навстречу моей и как она быстро втягивает в себя воздух. Господи, какое мучение.
Ее язык проникает в мой рот, ее рука обхватывает мой затылок и притягивает меня к ней. Какое сладкое, сладкое мучение.
Я опускаю руку на ее талию, поднимая ее футболку дюйм за дюймом, пока мои пальцы не касаются ее кожи. Я кладу ладонь на ее талию, чувствуя под нею жар ее тела.
Я продолжаю целовать ее, и моя рука движется все выше, дюйм за дюймом, пока не касается ее бюстгальтера.
Мне хочется продолжать – почувствовать их мягкость под моими пальцами. Я хочу…
– Сайлас!
Чарли погружается в матрас, ее тело исчезает в постельном белье, и мне остается ощупывать подушку, на которой ничего нет.
Какого черта? Куда она подевалась? Но ведь люди не исчезают просто так.
– Сайлас, открой дверь!
Я зажмуриваю глаза.
– Чарли! Где ты?
– Проснись!
Я открываю глаза, и я больше не в постели Чарли.
Я больше не четырнадцатилетний парнишка, который собирается вот-вот впервые дотронуться до девичьей груди.
Я… Сайлас. Потерянный, сбитый с толку и спящий в этой чертовой машине.
По моему водительскому окну барабанит чей-то кулак. Я даю моим глазам еще несколько секунд, чтобы приноровиться к солнечному свету, льющемуся в мою машину.
У моей двери стоит Лэндон. Я сразу же выпрямляюсь и оглядываюсь по сторонам.
Это всего лишь Лэндон. Рядом с ним никого нет.
Я берусь за ручку двери и жду, чтобы он посторонился, прежде чем открываю ее.
– Ты нашел ее? – спрашиваю я, выйдя из машины.
Он качает головой.
– Нет, они все еще ищут ее. – Он сжимает ладонью свою шею сзади, как делаю я сам, когда нервничаю.
Я открываю рот, чтобы спросить, откуда он узнал, где меня надо искать. Но затем закрываю его, вспомнив, что я сам спрашивал Лэндона об этом доме до того, как закончить разговор. Так что вполне естественно, что он явился сюда, чтобы искать меня.
– Ты должен помочь им найти ее, Сайлас. Ты должен сказать им все, что ты знаешь.
Я смеюсь. Все, что я знаю. Я прислоняюсь к своей машине и складываю руки на груди. Я перестаю улыбаться абсурдности этой ситуации и смотрю моему младшему брату в глаза.
– Я ничего не знаю, Лэндон. Я не знаю даже себя самого. И, если говорить о моей памяти, я даже не знаком с Шарлиз Уинвуд. Но как я могу сказать это полиции?
Лэндон откинул голову. Он смотрит на меня… молча и с любопытством. Ему кажется, что я сошел с ума. Я вижу это по его глазам.
И, возможно, он прав.
– Садись в машину, – говорю я ему. – Мне надо многое тебе сказать. Давай прокатимся.
Я открываю свою дверцу и опять сажусь в машину. Он ждет несколько секунд, затем подходит к машине, припаркованной в кювете. Он запирает ее и подходит к пассажирской двери машины.
– Давай уточним, – говорит он, подавшись вперед в нашей кабинке. – Вы с Чарли уже неделю теряете память опять и опять. Вы оба писали себе письма. Эти письма находятся в том рюкзаке, который Дженет обнаружила в твоем шкафчике в раздевалке и передала полиции. Единственный человек, знающий об этом, это какая-то там гадалка по картам таро. Это происходит в одно и то же время, каждые сорок восемь часов, и ты утверждаешь, что не помнишь, что произошло в тот день, когда она пропала?
Я киваю.
Лэндон смеется и откидывается на спинку своего сиденья. Затем качает головой и, взяв свой напиток, сует соломинку в рот, потом тяжело вздыхает и ставит свой стакан обратно на стол.
– Если так ты пытаешься выйти сухим из воды после ее убийства, то тебе понадобится куда более крепкое алиби, чем какое-то там чертово проклятие вуду.
– Она не умерла.
Он вопросительно поднимает бровь. Я не могу его винить. На месте полиции я бы тоже ни за что не поверил тому, что я говорю.
– Лэндон, я не рассчитываю, что ты мне поверишь. Правда, не рассчитываю. Это звучит абсурдно. Но хотя бы по приколу, ты не мог бы сделать мне одолжение хотя бы на несколько часов? Просто притворись, будто ты веришь мне и готов ответить на мои вопросы, даже если тебе кажется, что я уже и так знаю ответы. Тогда завтра ты сможешь передать меня полиции, если по-прежнему будешь думать, что я сошел с ума.
Он качает головой, и у него делается разочарованный вид.
– Если бы я даже думал, что ты сошел с ума, я бы никогда не выдал тебя полиции, Сайлас. Ты же мой брат. – Он делает знак официанту подойти и вновь наполнить его стакан. И, отпив глоток, удобно устраивается в своем кресле. – Ну хорошо. Валяй, говори.
Я улыбаюсь. Я знал, что он не зря нравится мне.
– Что произошло между Бреттом и нашим отцом?
Лэндон тихо смеется.
– Это абсурд, – бормочет он. – Ты знаешь больше, чем я. – Но затем он подается вперед и начинает отвечать на мой вопрос. – Пару лет назад было предпринято расследование, ставшее результатом аудиторской проверки. Множество людей потеряло кучу денег. Наш отец был оправдан, а Бретт был обвинен в мошенничестве.
– А наш отец в самом деле невиновен?
Лэндон пожимает плечами.
– Мне бы хотелось думать, что да. Его имя было втоптано в грязь, и после того, что произошло, он потерял большую часть своих деловых клиентов. Он пытался восстановить свой бизнес, но теперь никто не готов доверить ему свои деньги. Но думаю, мы не можем жаловаться. Мы все равно оказались в лучшем положении, чем семья Чарли.
– Наш отец обвинил Чарли в том, что она стащила из его кабинета какие-то досье. О чем он говорил?
– Аудиторы не могли понять, куда подевались деньги, так что они предположили, что-либо Бретт, либо наш отец спрятали их на каких-то офшорных счетах. Перед судом был один период, когда папа не спал три дня. Он изучил все детали каждой сделки, заключенной за последние десять лет. Как-то вечером он вышел из своего кабинета, держа в руке какие-то досье. И сказал, что он нашел, куда Бретт дел пропавшие деньги. У него наконец появилась информация, которая была ему необходима, чтобы возложить на Бретта вину за все то, что произошло. Он позвонил своему адвокату и сообщил ему, что передаст ему доказательства, как только поспит пару часов. Но на следующий день… он не смог найти их. Он набросился на тебя, поскольку решил, что ты предупредил об этом Чарли. Он до сих пор считает, что это Чарли украла те досье. Она отрицала это – и ты тоже. А без тех доказательств, которые, по его словам, у него были, Бретту никак не могли предъявить обвинения по всем пунктам. Вероятно, он выйдет из тюрьмы уже через пять лет за хорошее поведение, но, судя по тому, что говорит наш отец, эти досье отправили бы его в тюрьму до конца жизни.
Господи. Ничего себе.
Я поднимаю палец.
– Я сейчас вернусь. – Я выскальзываю из нашей кабинки и, выбежав из ресторана, мчусь прямиком к моей машине. И ищу в ней еще бумагу для заметок. Когда я возвращаюсь, Лэндон продолжает сидеть в кабинке. Я не задаю ему новых вопросов, пока не записываю все то, что он мне сейчас сказал. А затем выдаю ему информацию просто для того, чтобы посмотреть, как он отреагирует.
– Это я забрал эти досье, – говорю я Лэндону. Я смотрю на него, и он щурит глаза.
– По-моему, ты сказал, что ничего не помнишь.
Я качаю головой.
– Да, так оно и есть. Но я записал сведения о тех досье, которые я спрятал. Как ты думаешь, почему я решил их взять, если они могли доказать невиновность нашего отца?
Лэндон на минуту задумывается, затем качает головой.
– Не знаю. Кто бы их ни взял, этот человек так ничего с ними и не сделал. Так что ты мог скрыть их только по одной причине – для того, чтобы защитить отца Чарли.
– С какой стати я мог хотеть защитить Бретта Уинвуда?
– Возможно, ты защищал его не ради него самого, а ради Чарли.
Я роняю ручку. Точно. Единственная причина, по которой я мог взять эти досье, это желание защитить Чарли.
– Она была близка со своим отцом?
Лэндон смеется.
– Очень. Она была воплощением папиной дочки. Честно говоря, думаю, единственным человеком, которого она любила больше тебя, был ее отец.
У меня такое чувство, будто я решаю головоломку, хотя это отнюдь не та головоломка, которую мне следует решать. Насколько я знаю прежнего Сайласа, он был готов на все, лишь бы Чарли была довольна. В том числе готов был постараться уберечь ее от правды об ее отце.
– А что произошло со мной и Чарли после этого? Я хочу сказать… если она так любила своего отца, можно подумать, что, раз мой отец посадил его за решетку, она вообще утратила всякое желание разговаривать со мной.
Лэндон качает головой.
– Ты был единственным, что у нее осталось, – говорит он. – Ты все это время оставался рядом с ней, и ничто не злило нашего отца так, как сознание того, что ты не поддерживаешь его на все сто процентов.
– А я считал, что наш отец невиновен?
– Да, – отвечает Лэндон. – Просто ты открыто отказывался встать на чью-то сторону, когда речь шла о нем и Чарли. К сожалению, наш отец считал, что тем самым ты встаешь на их сторону. Так что последние два года вы с ним не очень-то ладили. Единственные случаи, когда он разговаривает с тобой, это когда он орет на тебя с трибуны на матчах, проходящих вечером по пятницам.
– А почему он так зациклен на том, чтобы я играл в американский футбол?
Лэндон смеется опять.
– Он был зациклен на том, чтобы его сыновья учились в его альма-матер, еще до того, как ему стало известно, что у него родятся сыновья. Он навязал нам американский футбол еще тогда, когда мы только что научились ходить. Что до меня, то я не против, но ты всегда терпеть не мог эту игру. И из-за этого он злится на тебя еще больше, ведь у тебя талант к ней. Это у тебя в крови. Но тебе всегда хотелось одного – просто взять и бросить игру. – Он улыбается. – Господи, жаль, что ты не видел его, когда он явился туда вчера вечером, а ты так и не вышел на поле. Он даже попытался остановить игру, пока тебя не найдут, но распорядители отказались пойти ему навстречу.