Я записываю и это.
– Знаешь… я не помню, как надо играть в американский футбол.
Лэндон ухмыляется.
– Это первое из всего того, что ты сказал сегодня, чему я точно верю. В тот раз, когда ты стоял в кругу игроков, у тебя был потерянный вид. Ты. Сделай эту вещь. – Он громко смеется. – Так что добавь это к своему списку. Ты забыл, как играть в американский футбол. Как удобно.
Я добавляю это к своему списку.
Я помню слова песен.
Я забыл людей, с которыми мы были знакомы.
Я помню людей, с которыми мы не были знакомы.
Я помню, как надо фотографировать.
Я ненавижу американский футбол, но вынужден играть в него.
Я забыл, как надо играть в футбол.
Я смотрю на этот список. Я уверен, что в моем предыдущем списке было куда больше пунктов, но я не могу вспомнить их.
– Дай мне взглянуть на него, – говорит Лэндон и просматривает мои записи. – Черт возьми. Ты и впрямь относишься к этому всерьез. – Он пристально смотрит на меня несколько секунд, затем возвращает мне мои заметки. – Похоже, ты помнишь то, что ты хотел выучить сам, как слова песен и умение использовать фотокамеру. Но все остальное, то, чему тебя научили, ты забыл.
Я беру список и смотрю на него. Возможно, в чем-то он прав, если не считать того факта, что я не помню людей. Я беру это на заметку и продолжаю задавать вопросы.
– Как долго Чарли встречалась с Брайаном? Мы с ней что, расстались?
Он ерошит пальцами свои волосы и отпивает глоток газировки. И, прислонясь к стене, вытягивает ноги вперед.
– Мы пробудем здесь весь день, да?
– Если потребуется, то да.
– Брайан всегда неровно дышал к Чарли, и все это знают. Из-за этого вы с Брайаном никогда не ладили, но держали себя в узде ради нашей футбольной команды. После того как отца Чарли посадили в тюрьму, она начала меняться. Она стала не такой милой… хотя она никогда не была такой уж паинькой. Но в последнее время она превратилась во что-то вроде вредной задиры. Вы с ней теперь только и делаете, что ссоритесь. По правде говоря, думаю, она встречается с ним не так уж долго. Поначалу она просто оказывала ему знаки внимания в твоем присутствии, чтобы позлить тебя. И полагаю, чтобы он ничего не заподозрил, ей пришлось продолжать вести себя с ним так же, когда они оставались одни. Но я не верю, что он ей нравится. Она намного умнее, чем он, и думаю, она просто использовала его.
Я записываю все, что он говорит, и одновременно киваю. У меня тоже было такое чувство, что в действительности она не увлечена этим парнем. Судя по всему, мои отношения с Чарли переживали отнюдь не лучшие времена, и она просто делала все, что могла, чтобы проверить, насколько они крепки.
– А каковы религиозные взгляды Чарли? Может, она занималась вуду или колдовством, или чем-то еще в этом роде?
– Я о таком не слыхал. Нас всех воспитали в католической вере, но мы в общем-то не соблюдаем религиозных обрядов, кроме как по большим праздникам.
Я записываю и эту информацию и пытаюсь решить, какой вопрос задать. У меня их так много, и я не знаю, какой из них задать следующим.
– А есть что-нибудь еще? Что-нибудь необычное, что случилось на прошлой неделе?
Он что-то скрывает – это видно по изменению выражения его лица и по тому, как он ерзает на своем кресле.
– В чем дело? Говори.
Он подается вперед и понижает голос.
– Полицейские… они приходили сегодня к нам домой. Я слышал, как они допрашивали Эзру, спрашивали ее, не находила ли она чего-нибудь необычного. Поначалу она все отрицала, но думаю, потом ее заело чувство вины. Она сказала, что на постельном белье в твоей комнате были следы крови.
Я откидываюсь на спинку своего кресла и уставляюсь на потолок. Это плохо.
– Погоди, – говорю я, снова подавшись вперед. – Это же было на прошлой неделе. До исчезновения Чарли. Это не может иметь к ней отношения, если это то, о чем они подумали.
– Да, я это знаю. И Эзра им так и сказала. Что это было на прошлой неделе и что она видела Чарли потом. И все же, Сайлас, что ты сделал? Почему на твоем постельном белье была кровь? Надо думать, полицейские предполагают, что ты бил Чарли или что-то еще в этом духе и что в конце концов это зашло слишком далеко.
– Я бы никогда не причинил ей вреда, – ощетиниваюсь я. – Я люблю эту девушку.
Как только эти слова слетают с моих уст, я мотаю головой, не понимая, почему я сказал их. Я ведь даже не знаком с ней. Я никогда даже не разговаривал с ней.
Но черт возьми, говоря, что я люблю ее, я чувствовал это всеми фибрами души.
– Как же ты можешь любить ее? Ты же утверждаешь, что даже не помнишь ее.
– Может, я и не помню ее, но я однозначно чувствую ее. – Я встаю. – И поэтому мы должны найти ее. И начать надо с визита к ее отцу.
Лэндон пытается успокоить меня, но он понятия не имеет, как досадно потерять восемь часов, когда в твоем распоряжении есть только сорок восемь часов и ни одной минутой больше.
Сейчас уже больше восьми часов вечера, и получается, что мы зря потратили весь этот день. Выйдя из ресторана, мы сразу же поехали в тюрьму, чтобы нанести визит Бретту Уинвуду. В тюрьму, до которой надо добираться почти три часа. Плюс двухчасовое ожидание, в конце которого нам сказали, что мы не значимся в списке посетителей, которым разрешено навещать его, и мы никак не можем этого изменить… Господи, как же я зол.
Я не могу позволить себе делать такие ошибки, ведь у меня остается совсем мало времени для того, чтобы выяснить, где она, прежде чем я забуду все, что сумел узнать со вчерашнего дня.
Мы останавливаемся рядом с машиной Лэндона. Я выключаю зажигание, выхожу из машины и подхожу к воротам. На них висят два замка, и вид у них такой, будто их никогда не отпирают.
– А кто купил их дом? – спрашиваю я Лэндона.
Я слышу, как он смеется за моей спиной, и поворачиваюсь к нему. Он видит, что в моем вопросе нет ни капли юмора, и качает головой.
– Брось, Сайлас. Давай, кончай эту комедию. Ты же знаешь, кто купил этот дом.
Я пытаюсь дышать ровно, вдыхая через нос и выдыхая через рот, и напоминаю себе, что не могу винить его за то, что он думает, будто я все это придумал. Я киваю и опять поворачиваюсь к воротам.
– Просто подыграй мне, Лэндон.
Я слышу, как он пинает носком гравий и тяжело вздыхает. А затем говорит:
– Его купила Дженис Делакруа.
Это имя ничего для меня не значит, но я подхожу к моему пикапу и открываю дверь, чтобы записать его.
– Делакруа. Это французская фамилия?
– Да. Она владеет одним из этих туристических магазинов во Французском квартале. И гадает по картам таро или чему-то в этом духе. Никто не знает, как ей удалось набрать столько денег, чтобы заплатить за этот дом. Ее дочь учится с нами в одной школе.
Я перестаю писать. Та гадалка по картам таро. Это объясняет и ту фотографию, и почему она не хотела сказать мне, что это за дом – потому, что ей показалось странным, что я спрашиваю о нем.
– Значит, там кто-то живет? – спрашиваю я, повернувшись к нему.
Он пожимает плечами.
– Да. Только два человека – она и ее дочь. Скорее всего, они пользуются каким-то другим входом. Судя по виду этих ворот, их никогда не используют.
Я уставляюсь на ворота… и на дом.
– А как зовут ее дочь?
– Кора, – отвечает он. – Кора Делакруа. Но все называют ее Креветкой.
30
Чарли
Долгое время никто не приходит. Я начинаю думать, что таким образом они наказывают меня. Мне хочется пить, и мне надо сходить в туалет. После того как я терпела так долго, как могла, я наконец писаю в пластиковый стаканчик, стоящий на моем подносе с завтраком, и ставлю его, наполненный до краев, в угол комнаты. И принимаюсь ходить взад и вперед, дергая себя за волосы, пока мне не начинает казаться, что сейчас я сойду с ума.
Что, если никто ко мне не придет? Что, если они оставили меня здесь умирать?
Дверь не открывается. Я колочу по ней изо всех сил, кричу, зову на помощь, пока мой голос не становится хриплым.
Я сижу на полу, уронив голову на руки, когда дверь наконец открывается. Я вскакиваю. Это не та медсестра – на сей раз это кто-то намного моложе нее. Медицинский костюм висит на ней, как будто она просто девочка, надевшая на себя чужую одежду. Я настороженно слежу за ней, пока она идет по тесной комнате. Она замечает стаканчик с мочой в углу и поднимает брови.
– Тебе нужно в туалет? – спрашивает она.
– Да.
Она ставит поднос с едой на столик, и у меня урчит в животе.
– Я попросила о встрече с врачом, – говорю я.
У нее начинают бегать глаза. Она нервничает. Почему?
– Врач сегодня занят, – отвечает она, не глядя на меня.
– А где другая медсестра?
– У нее выходной, – говорит она.
Я ощущаю запах еды. Мне так хочется есть.
– Мне надо в туалет, – говорю я. – Ты можешь отвести меня туда?
Она кивает, но вид у нее такой, будто она боится меня. Я выхожу за ней из тесной комнаты в короткий коридор. Что это за лечебница, если туалеты в ней расположены не там, где находятся палаты пациентов? Она отступает в сторону, пока я вхожу в ванную, ломая руки и некрасиво порозовев.
Когда я выхожу, она совершает ошибку, повернувшись ко мне спиной. Когда она открывает дверь комнаты, я достаю отрезок трубы и прижимаю его к ее шее.
Она поворачивается ко мне, и ее похожие на бусинки глаза округляются от страха.
– Брось ключи и медленно отойди назад, – командую я. – Или я воткну эту штуку прямо тебе в горло.
Она кивает. Ключи со звяканьем падают на пол, я подбираю их и следую за ней, направив мое оружие в сторону ее шеи. Я заталкиваю ее спиной вперед в комнату и опрокидываю на кровать. Она падает и вскрикивает.
Затем я выхожу за дверь, забрав с собой ключи, пытаюсь закрыть ее, но тут она бросается ко мне, крича. Какое-то время мы боремся – она пытается рывком открыть дверь, а я стараюсь запереть ее.