Я люблю тебя!
Я смущенно краснею и искоса смотрю на Сайласа. Значит, мы… У меня был…
Я засовываю это письмо под свое бедро, чтобы он не смог прочесть его. Как это неловко – делать это с кем-то и ничего об этом не помнить. Тем более что он, судя по всему, так хорошо проделывает эту штуку своим языком. Какую штуку? Я снова искоса смотрю на него, и на этот раз он смотрит на меня тоже. Меня сразу же бросает в жар.
– Что? Почему у тебя такой вид?
– Какой вид? – спрашиваю я, отведя глаза. И тут до меня доходит, что я не знаю, как выглядит мое лицо. Я хоть привлекательна? Я начинаю рыться в рюкзаке, пока не нахожу мой бумажник. Я достаю из него мои водительские права и уставляюсь на мою фотографию. Я… недурна собой. Первым делом я обращаю внимание на свои глаза, потому что они такие же, как у Дженет. Но мне кажется, что Дженет, возможно, чуть более хорошенькая, чем я. – Как ты думаешь, на кого мы больше похожи: на нашего отца или на нашу мать? – спрашиваю я у нее.
Она закидывает ноги на приборную панель и говорит:
– На нашу мать, и слава богу. Я бы просто умерла, если бы была такой же бледной, как наш отец.
От этого ответа я немного поникаю. Я надеялась, что мы больше похожи на нашего отца, так что, когда я увижу его, он покажется мне хоть немного знакомым. Я беру свой дневник, желая отвлечься от мыслей о том, что я ничего не помню о тех, кто дал мне жизнь.
Я открываю дневник на последней записи. Вероятно, с нее мне и следовало начать, но мне хотелось иметь какой-нибудь контекст. Вообще-то в этот день я сделала две записи, так что сейчас начинаю с первой.
ПЯТНИЦА, 3 ОКТЯБРЯ
День, когда твою собаку насмерть сбивает машина.
День, когда твоего отца сажают в тюрьму.
День, когда тебе приходится съехать из дома, где прошло твое детство, и переселиться в свинарник.
День, когда твоя мать перестает смотреть на тебя.
День, когда твой бойфренд бьет кулаком чьего-то отца.
Это самые паскудные дни моей жизни. Мне вообще не хочется об этом говорить. Но на следующей неделе об этом будут говорить все. Все становится только хуже. Я так стараюсь все исправить. Не дать моей семье оказаться в канаве, хотя именно туда мы и катимся. У меня такое чувство, будто я плыву против огромной волны и мне ни за что не выплыть. Теперь люди в школе смотрят на меня иначе. Сайлас говорит, что все это происходит только в моем воображении, но ему легко в это верить. Его отец остается с ним. Его жизнь течет по-прежнему. Может быть, с моей стороны несправедливо так говорить, но я так злюсь, когда он уверяет меня, что все образуется – потому что это не так. Явно не так. Он думает, что его отец невиновен. А Я ТАК НЕ ДУМАЮ! Как я могу быть с тем, чья семья презирает меня? Моего отца здесь нет, вот они и перенесли всю свою ненависть на меня. Видите ли, из-за моей семьи у их драгоценной семейки пострадал имидж. Мой отец томится в тюрьме, а они продолжают жить как ни в чем не бывало, как будто он вообще не имеет значения. Но то, что они сделали моей семье, имеет значение, и ничего не образуется. Мой отец ненавидит Сайласа. Как я могу быть с сыном человека, который упрятал его за решетку? От всего этого мне так тошно. Несмотря ни на что, мне так тяжело расстаться с ним. Когда я злюсь, он говорит все то, что нужно, чтобы меня успокоить. Но в глубине души я знаю, что это плохо для нас обоих. Однако Сайлас так упрям. Даже если бы я попыталась порвать с ним, он не дал бы мне этого сделать. Он воспринимает это как брошенный ему вызов.
Я веду себя так, будто мне все равно? Он тоже начинает вести себя так, будто ему все равно. Я начинаю изменять ему с его заклятым врагом? Он начинает изменять мне с сестрой своего заклятого врага. Он узнает, что я нахожусь в закусочной с моими друзьями? Он является туда со своими друзьями.
Мы стали непостоянными. Мы не всегда были такими. Все это началось, когда дело наших отцов дошло до критической точки. До этого, если бы кто-то сказал мне, что когда-нибудь я буду делать все, что только смогу, чтобы избавиться от него, я бы рассмеялась ему в лицо. Кто бы мог подумать, что наши жизни, которые были так идеально подогнаны одна к другой, чуть ли ни за одну ночь изменятся до неузнаваемости?
Жизни Сайласа и Чарли больше не подогнаны друг к другу. Теперь это стало слишком тяжело. Это требует от нас таких усилий, на которые никто из нас не способен.
Я не хочу, чтобы он меня ненавидел. Я просто хочу, чтобы он меня разлюбил.
Поэтому… я веду себя не так, как прежде. Это не так уж трудно, ведь после всего этого я впрямь стала не такой, как прежде. Но теперь я показываю ему это вместо того, чтобы скрывать. Я злая. Я и не знала, что могу быть такой злой. И я держусь с ним холодно. И флиртую при нем с другими парнями. Несколько часов назад он ударил кулаком отца Брайана, когда услышал, как тот сказал кому-то из посетителей закусочной, что я девушка Брайана. Думаю, прежде у меня с ним никогда не было такой крупной ссоры. Я хотела, чтобы он заорал на меня. Чтобы он увидел меня такой, какая я есть.
Но вместо этого за минуту до того, как они вышвырнули его из закусочной, он подошел ко мне, наклонился к моему уху и прошептал:
– Почему, Чарли? Почему ты хочешь, чтобы я ненавидел тебя?
К моему горлу подступили рыдания, когда они оттащили его от меня. Он продолжал смотреть мне в глаза, когда его выволакивали вон. Его взгляд – я никогда не видела у него такого взгляда. Полного… безразличия. Как будто он наконец перестал надеяться.
И, если судить по тому сообщению, которое я получила от него перед тем, как начала делать эту запись в моем дневнике… думаю, он наконец перестал бороться за нас. В его сообщении говорилось: «Я еду к твоему дому. Ты обязана объявить мне официально, что расстаешься со мной».
Ему наконец это надоело. И с нашими отношениями все кончено. Действительно кончено. И мне следовало бы радоваться, потому что в этом с самого начала и состоял мой план, но вместо этого я никак не могу перестать плакать.
36
Сайлас
Чарли продолжает читать и за все это время не проронила ни слова. Она не делает записей и не говорит мне ничего, что могло бы быть нам полезно. Один раз я видел, как она провела рукой по своей щеке, но если это была слеза, то она очень ловко скрыла ее. Мне стало любопытно, что она читает, поэтому я вперил взгляд в страницу, пытаясь прочесть эту запись в ее дневнике.
В ней она пишет о том вечере, когда мы расстались. О том, что произошло между нами всего около недели назад. Мне ужасно хочется придвинуться к ней вплотную и прочитать остаток этой записи вместе с ней, но вместо этого она говорит Лэндону, что ей нужно в туалет.
Он останавливается на заправке, когда до тюрьмы еще остается ехать час. Дженет остается сидеть в машине, а Чарли держится рядом со мной, когда мы входим в магазин. А может, это я сам держусь рядом с ней. Я не знаю, как в действительности обстоит это дело. Но желание оберегать ее не покинуло меня. Если уж на то пошло, оно стало даже сильнее. От того, что я помню последние два – нет, теперь почти уже три – дня, мне становится еще труднее вести себя так, будто я ее не знаю. Будто я ее не люблю. И я не могу думать ни о чем, кроме нашего поцелуя сегодня утром – когда мы думали, что, когда он окончится, мы уже не будем помнить друг друга. Ни о чем, кроме того, как она позволяла мне целовать ее, обнимать ее, пока не забыла все и не перестала быть Чарли.
Я едва удержался от смеха, когда она притворилась, будто знает, как ее зовут. Дилайла? Даже потеряв память, она осталась все той же упрямой Чарли. Поразительно, как черты ее характера продолжают проглядывать и сегодня, как они проглядывали вчера вечером. Интересно, похож ли я сам хоть немного на того, каким я был до того, как все это началось?
Я жду ее, пока она не выходит из туалета. Мы подходим к холодильникам с напитками, и я протягиваю руку к бутылке с водой. Она берет пепси, и у меня едва не вырывается, что она предпочитает кока-колу – мне это известно из того, что я прочитал в наших письмах самим себе вчера. Но я вовремя вспоминаю, что не должен помнить того, что произошло вчера. Мы относим наши напитки на кассу и ставим их.
– Интересно, нравится ли мне пепси, – шепчет она.
Я смеюсь.
– Поэтому я и взял воду. Чтобы перестраховаться.
Она берет со стенда пакет картофельных чипсов и кладет его на прилавок, чтобы кассирша просканировала его. Затем добавляет к нему пакет «читос», затем пакет луковых колечек, затем пакет кукурузных чипсов. Затем еще чипсы и еще. Я не свожу с нее глаз, когда она поворачивается ко мне и пожимает плечами.
– Просто чтобы перестраховаться, – говорит она.
К моменту нашего возвращения к машине мы несем десять разных пакетов чипсов и восемь разных банок газировки. Дженет изумленно смотрит на Чарли, когда видит всю эту еду.
– Сайлас ужасно голоден, – объясняет ей Чарли.
Лэндон сидит на своем месте, покачивая коленом и барабаня пальцами по рулю.
– Сайлас, ты же помнишь, как вести машину? – спрашивает он.
Я смотрю туда, куда смотрит он, и вижу две полицейские машины, стоящие на обочине впереди. Нам придется про-ехать мимо них, но я не понимаю, почему это заставляет Лэндона нервничать. Чарли больше не числится среди пропавших без вести, так что у нас нет причин опасаться полиции.
– А почему ее не можешь вести ты сам? – спрашиваю я.
Он поворачивается ко мне.
– Мне исполнилось шестнадцать только что, – отвечает он. – И у меня есть только временное разрешение на управление транспортным средством. Я еще не подавал заявления на получение водительских прав.
– Просто класс, – бормочет Дженет.
В данной ситуации вождение без прав не относится к тем вещам, о которых я так уж беспокоюсь.