Я качаю головой.
– Нет. Ни за что. Эта игра называется «Сайлас говорит», а не «Чарли говорит».
Она выгибает бровь.
– Да ну? – И, сделав шаг ко мне, добавляет: – Чарли говорит – сядь в эту яму. Если Сайлас сделает то, что говорит Чарли, то Чарли сделает то, что говорит Сайлас, что бы это ни было.
Это что, приглашение? Мне нравится игривая Чарли. Я смотрю на яму. Пожалуй, она не так уж глубока. Я поворачиваюсь и опускаюсь, пока не сажусь по-турецки в эту лужу с грязной водой. И при этом не свожу глаз с Чарли, не желая смотреть на разглядывающих нас зевак. Она подавляет свой смех, но я вижу, что все это доставляет ей немалое удовольствие.
Я продолжаю сидеть, пока даже Чарли не становится неловко. Через несколько секунд я откидываюсь назад, опираясь на локти, и закидываю ногу на ногу. Кто-то фоткает меня на телефон, и Чарли делает мне знак встать.
– Вставай, – говорит она, оглядевшись по сторонам. – Скорее.
Я качаю головой.
– Я не могу. Чарли не сказала: «Чарли говорит».
Она хватает меня за руку, смеясь.
– Чарли говорит – встань, идиот. – Она помогает мне встать на ноги и, вцепившись в мою рубашку, утыкается лицом мне в грудь. – О боже, они пялятся на нас.
Я обнимаю ее и начинаю раскачиваться, чего она, похоже, не ожидала. Она поднимает на меня взгляд, все еще сжимая в кулаках мою рубашку.
– Мы можем пойти отсюда? Идем.
Я качаю головой.
– Сайлас говорит – танцуй.
Она сдвигает брови.
– Не может быть, чтобы ты говорил серьезно.
Теперь вокруг нас стоят уже несколько человек, и некоторые из них фотографируют нас. Да, я бы, наверное, тоже сфотографировал идиота, который сам, по доброй воле, уселся в грязную лужу.
Я разжимаю ее руки, вцепившиеся в мою рубашку, и беру их, заставляя ее пойти танцевать со мной под воображаемую музыку. Мы раскачиваемся, двигаясь в танце по Бурбон-стрит, натыкаясь на людей. И все это время Чарли хихикает, как будто у нее нет никаких забот.
Через несколько минут мы приближаемся к бреши в толпе. Я перестаю кружить Чарли и прижимаю ее к своей груди.
Она поднимает на меня глаза, качая головой.
– Ты сумасшедший, Сайлас Нэш, – говорит она.
Я киваю.
– Вот и хорошо. Это и есть то, что ты любишь во мне.
На мгновение ее улыбка гаснет, и ее взгляд заставляет меня перестать раскачиваться. Она прижимает ладонь к моему сердцу и смотрит на ее тыльную часть. Я знаю, что сейчас она чувствует не обычное биение сердца, а нечто, похожее на барабанную дробь.
Ее взгляд снова встречается с моим. Ее губы приоткрываются, и она шепчет:
– Чарли говорит… поцелуй Чарли.
Я бы поцеловал ее, даже если бы она не сказала: «Чарли говорит». Моя рука зарывается в ее волосы за секунду до того, как мои губы касаются ее губ. Когда ее рот открывается, встречая мой, у меня такое чувство, будто она пробивает кулаком дыру в моей груди и сжимает в нем мое сердце. Это больно, это не больно, это прекрасно, это ужасно. Я хочу, чтобы это продолжалось вечно, но если этот поцелуй продлится хотя бы еще минуту, то я задохнусь. Моя рука обвивает ее талию, и, когда я притягиваю ее к себе еще ближе, она тихо стонет мне в рот. Господи.
В моей голове есть сейчас место только для одной мысли – твердой уверенности, что судьба существует. Судьба… родственные души… путешествия во времени… и тому подобное. Все это существует. Потому что этот поцелуй ощущается именно так. Реальностью.
Кто-то врезается в нас, наши губы разъединяются, но нам требуется сделать над собой усилие, чтобы освободиться от того, что только что охватило нас, что бы это ни было. Мы снова начинаем слышать музыку, льющуюся из всех дверей. Замечать окружающие нас огни, замечать людей, их смех. Все внешние воздействия, которые ее поцелуй заблокировал на десять секунд, разом возвращаются. Солнце заходит, и сумерки преображают улицу, словно перенеся ее из одного мира в другой. Теперь мне больше всего хочется увести ее отсюда. Но никто из нас, похоже, не способен двигаться, и, когда я беру ее за руку, мне кажется, будто моя рука весит двадцать фунтов. Она сплетает свои пальцы с моими, и мы молча направляемся к парковке, где находится машина.
По пути к внедорожнику ни она, ни я не произносим ни слова. И, когда мы оказываемся в нем, я какое-то время жду прежде, чем запустить двигатель. Я не хочу двигаться с места, пока мы не выскажем то, что нам необходимо сказать. Такие поцелуи, как этот, требуют, чтобы за ними следовали слова.
– И что теперь? – спрашивает она, глядя в окно.
Какое-то время я смотрю на нее, но она не шевелится. Она словно застыла.
Застыла во времени между этим нашим последним поцелуем и следующим.
Я пристегиваю ремень и запускаю двигатель. Что теперь? Я понятия не имею. Мне хочется целовать ее еще тысячу раз, но каждый наш поцелуй закончится так же, как этот. Страхом, что завтра я не буду его помнить.
– Нам надо вернуться домой и как следует выспаться, – говорю я. – А также сделать новые записи на тот случай… – Я замолкаю.
Она натягивает свой ремень безопасности.
– На тот случай, если душ, предназначенных друг для друга, все-таки не существует… – договаривает она.
43
Чарли
По дороге к дому Сайласа я думаю обо всем том, что мы узнали сегодня. Думаю о моем отце и о том, что он плохой человек. И часть меня боится, что это передается по наследству. Я прочла достаточно о том, какой я была, чтобы понимать, что я не очень-то хорошо относилась к людям. Включая Сайласа. Остается надеяться, что это было результатом внешних воздействий и что я не всегда буду такой. Мстительной и способной к измене.
Я открываю рюкзак и начинаю читать записи, пока Сайлас ведет машину. И натыкаюсь на упоминание о каких-то досье, которые он стащил у своего отца, и о том, что подозревает, что они могут изобличить моего отца. Но с какой стати Сайлас выкрал их у своего отца? Если мой отец виновен – а я верю, что он виновен, – то почему Сайлас хотел это скрыть?
– Как ты думаешь, почему ты стащил эти досье у своего отца? – спрашиваю я его.
Он пожимает плечами.
– Не знаю. Единственное, что приходит мне в голову, это то, что я спрятал их, потому что жалел тебя. Возможно, я не хотел, чтобы твой отец сидел в тюрьме еще дольше, потому что это разбило бы тебе сердце.
Да, это похоже на Сайласа.
– И они все еще находятся в твоей комнате? – спрашиваю я.
Сайлас кивает.
– Думаю, да. Я уверен, что читал где-то в своих записях, что они спрятаны в моей кровати.
– Когда мы приедем в твой дом, думаю, тебе надо будет отдать их своему отцу.
Сайлас поворачивается ко мне.
– Ты в этом уверена?
Я киваю.
– Он разрушил много жизней, Сайлас. И будет только справедливо, если он заплатит за это.
– И Чарли не знала, что они находятся у тебя?
Я стою перед кабинетом отца Сайласа. Когда мы вошли в дом и он увидел меня с Сайласом, я подумала, что сейчас он ударит его. Сайлас попросил его дать ему пять минут, чтобы все объяснить, затем сбегал наверх и принес эти досье своему отцу.
Я слышу не весь их разговор. Сайлас объясняет, что он спрятал их, чтобы защитить меня. Он извиняется. Его отец молчит. А затем…
– Чарли! Ты не могла бы зайти?
Его отец пугает меня. Но не так, как меня пугал мой собственный отец. Кларк Нэш имеет грозный вид, но он не кажется мне порочным. В отличие от Бретта Уинвуда.
Я вхожу в его кабинет, и он делает мне знак сесть рядом с Сайласом. Я сажусь. Несколько раз он проходит взад и вперед вдоль своего письменного стола, затем останавливается. И, повернувшись, смотрит прямо на меня.
– Я должен перед тобой извиниться.
Я уверена, что он видит потрясение, написанное на моем лице.
– Извиниться?
Он кивает.
– Я был к тебе несправедлив. То, что твой отец сделал со мной – то, что он сделал с нашей компанией, – все это не имело к тебе никакого отношения. Однако, когда пропали эти досье, я обвинил в этом тебя, потому что знал, как ты была предана ему и как яростно защищала его. – Он переводит взгляд на Сайласа и говорит: – Я бы погрешил против истины, если бы сказал, что ты не разочаровал меня, Сайлас. Препятствование федеральному расследованию…
– Мне тогда было шестнадцать лет, папа. Я не понимал, что делаю. Но теперь я все понял, и мы с Чарли оба хотим все исправить.
Кларк Нэш кивает, затем обходит свой стол и садится за него.
– Итак, значит ли это, что теперь мы будем видеть тебя у нас чаще, Чарли?
Я смотрю на Сайласа, потом опять на него.
– Да, сэр.
Он чуть заметно улыбается, и его улыбка очень похожа на улыбку его сына. Кларку стоило бы почаще улыбаться.
– Что ж, так тому и быть, – заключает он.
Мы с Сайласом воспринимаем это как сигнал удалиться. Когда мы поднимаемся на второй этаж, Сайлас делает вид, будто падает, опускается на верхнюю ступеньку и хватается за грудь.
– Господи, этот человек внушает мне ужас, – бормочет он.
Я смеюсь и помогаю ему встать.
Что ж, если завтра дело обернется не в нашу пользу, то мы, по крайней мере, сделали одно благое дело.
– Чарли, сегодня ты вела себя спортивно, как настоящий член команды, – говорит Сайлас, кинув мне футболку. Я сижу по-турецки на полу его спальни и ловлю футболку. Он не предлагает мне брюк.
– Это ты так флиртуешь со мной? – спрашиваю я. – Привнося в свои комплименты спорт?
Сайлас кривится.
– Оглядись по сторонам. Ты видишь здесь хоть что-нибудь, имеющее отношение к спорту?
Это верно. Похоже, он куда больше увлечен фотографией, чем чем-то еще.
– Но ты же входишь в нашу команду по американскому футболу, – напоминаю ему я.
– Да, но я этого не хочу.
– Чарли говорит – брось американский футбол, – говорю я.
– Может, я так и сделаю, – отвечает он и с этими словами распахивает дверь своей спальни.