Хотя, может, я поспешила насчет везения. Зависнув над землей, я ощутила себя еще более неловко, чем если бы растянулась на ней, набив приличную шишку, поскольку под взглядом посла, мерцающим в темноте, вдруг разом припомнила и шортики в горошек, и тонкую маечку на плечах, и отсутствие с наслаждением снятого кулона, и даже босые ноги, пальцы на которых сами собой поджались.
Вот ведь ничему жизнь не учит! Домой сбегать надо было, а не радоваться возможности лично его расспросить.
– Откровенный ответ тебя устроит?
Я в этот момент лихорадочно обдумывала, как дальше буду выворачиваться из рук мага пространства, в зависшем состоянии и с нарушенной координацией, и потому ответила как на духу, даже не успев поразмыслить толком:
– Не знаю.
На самом деле совершенно не уверена была, будто грог и вино достаточно подготовили меня к индигийским откровениям. Если уж он письмами смущать умудрялся…
Мужчина резко поставил меня, вернув в вертикальное положение, однако от стремительного перемещения голова вовсе кругом пошла. И он снова перехватил меня, крепко удержав за плечи одной рукой, а вторую уперев в камень.
– Сабе…
Мне страшновато было запрокидывать голову и глядеть ему в лицо, но не пришлось. Мужчина склонил свою и прислонился щекой к щеке, погасив пугающее мерцание взгляда за опустившимися ресницами. Затем ослабил хватку, облокотив меня спиной на валуны. Я судорожно сглотнула, когда он чуть повернул голову и легко коснулся кожи губами: сперва виска, затем щеки, ниже по скуле и вдруг замер на уровне шеи. У меня сердце готово было выскочить из груди, когда его рука обхватила меня за подбородок, все же подняв мою голову и сократив и без того ничтожное расстояние между нами.
– Сад твой. – Я ощутила, как смешивается наше дыхание, как холод от камня вдруг перестает ощущаться из-за сумасшедшего жара мужского тела, прижимавшего меня к скале. – Твой, потому что невозможно отдать его никому другому. – Пальцы нежно очертили контур лица. – Он наполнен тобой.
Ладони отстранились, больше не поддерживая, и невесомо прошлись вдоль тела, едва коснувшись груди, живота, очертив бедра, а затем резко отпрянули, укрывшись за его спиной. И он сам отступил, забирая гревшее меня тепло и вновь заставляя ощутить холод камня и чернильной, погрузившей сад во мрак ночи. Но резко обострившийся слух по-прежнему улавливал быстрое мужское дыхание, тогда как я безуспешно пыталась выровнять свое.
– Я создавал его с мыслями о тебе. Каждый уголок пронизан ими.
– Каждый? – Голос прозвучал хрипло, а запас мужества и без того хлипкая готовность к откровенным ответам стремительно растворялись в этой беспросветной темноте.
– Поляна цветов, на которой в собственных мечтах я видел тебя. Каждый лепесток, распустившийся там, помнит мое желание любить тебя на цветочной постели и слушать музыку твоих стонов, которая растворялась бы в шепоте ветра. Или эти валуны… Они знают тепло моих рук, которые с бо`льшим желанием скользили бы по твоей коже и твоему телу. А после, крепко прижав спиной к камням, почти как сейчас, позволили бы мне овладеть тобой. И снова, и снова. А эхо твоей мольбы «еще!» разносилось бы среди темных расщелин.
Мамочки! Хмель сползал под напором откровений быстрее, чем морской загар с обожженной кожи.
– Или водоем, в котором лишь ты и я в обжигающей тело воде. Как я мечтал целовать тебя, слизывать языком капли с разгоряченной кожи, обхватывать губами каждый пальчик, сжимать в горсти локоны волос. Их цвет, как и цвет твоих глаз и кожи – все отражено в оттенках сада. Он полон тобой, как и я наполнен.
Звезды!
Они уже кружились перед моими глазами, пока его голос звучал в ушах. Проникновенно, обольстительно и до острых колик в животе. Мне казалось, будто я совсем расплавилась, несмотря на холод темной ночи, а индигиец, наверное, рассудил, что ему мало слов. И, вытянув руку, обвел по контуру мои губы.
– Я мечтал, чтобы они сказали «да» не в обмен на что-то.
Кругом было тихо-тихо, словно сам сад, недавно шепчущий в тон мужским признаниям, вдруг затих, как и ветер, выпустивший собственную силу в вечернем безумстве.
Они ждали, ждали, но я безмолвствовала, совершенно лишившись дара речи.
Тогда Ян отвернул голову в сторону и спрятал наконец свой горящий взор.
– Я постиг, что ты пыталась сказать мне, Сабрина. Хотя не ты заставила меня смириться. Утраченная цель, которую я обрел, не получив желаемого. Идти к чему-то всю жизнь, а после узнать, что впустую. Это был жестокий урок. Я словно выгорел изнутри. Но природа учит нас именно так, если мы не хотим понимать. Как и с тобой. В тот первый раз мои ласки не коснулись души, хотя смогли взволновать тело. Я ощущал, что оно подчиняется мне и стремится испытать удовольствие и как удовольствие входит в него. Физическое влечение оказалось далеко от стремлений сердца. А мне хотелось всего. И ты научила меня неиспытанным прежде чувствам: как трудно принять отказ, как ревность способна терзать сердце, когда видишь необходимую тебе женщину в объятиях другого, и насколько тяжело обуздать желание владеть! Только после бессмысленной погони за Каменным светом я понял, что нужно уметь отпустить.
– Отпустить?
– Не веришь?
Верила ли я теперь хоть кому-нибудь?
– Не знаю, – прошептала ему, – я все еще помню нашу первую встречу… Твои откровения, они…
– Волнуют тебя… кружат голову. Я знаю.
Мне хотелось бы солгать в этот момент, но врать всегда удавалось плохо, а потому и сказала я о другом:
– Ты – обман. И все ощущения – обман. Туман в голове и дрожь в груди – это очарование.
– Очарование действует сразу, а не постепенно.
– Даже если так! Ну что с того? Если верны твои слова, что природа учит нас жестоко, когда мы упорствуем в нежелании понять, то мои прошлые испытания были теми самыми уроками.
– А может, – отвечал он тихо, – выводы оказались неверны? И просто нужно научиться прощать?
– Или научиться отличать похоть от иных устремлений?
Он качнулся назад, будто сама резкость и грубость брошенного слова диссонировали с едва различимой музыкой этой ночи и этого сада, но вместо того, чтобы отступить, вдруг вновь приблизился, однако не прикоснулся более. Тяжесть его руки довелось принять камню над моей головой, крошки с которого вдруг посыпались на волосы и припорошили открытые плечи.
– Если это похоть, тогда зачем мне нужен твой отклик? Вся ты? И почему я больше не хочу иного поцелуя, кроме того, на который ты ответишь, как ответила в горах?
Иногда, вовремя закрыв глаза, можно ощутить себя будто в коконе. Или вообразить, словно чудесным образом перенеслась в иное место. Это умение, прекрасно развитое в детстве, я попробовала применить и в данный момент. Поскольку сил на борьбу почти не хватало.
Однако проверенный способ не спешил срабатывать. Вместо ожидаемого спокойствия меня вдруг охватила дрожь, но Ян уже отстранился сам.
Он отступил на несколько шагов, развел руки в стороны в широком жесте:
– Сад твой, Сабе. Забирай. Стань его частью. Открой сердце волшебству природы, и она научит снова верить чувствам.
Он приложил руку к своему сердцу и поклонился.
– До свидания. Надеюсь увидеть тебя еще раз до того, как уйти навсегда.
Пространство вокруг ожило, воздух всколыхнулся и сгустился, оставив меня одну посреди ночного сада. Тот тоже затих и больше не шептал и не пытался мне что-то сказать.
Рывком отлепившись от валуна, я бегом устремилась к дверям дома. С силой толкнула их, провернув ключ в замке, а затем схватила со столика бумаги и быстрым росчерком поставила свою подпись напротив подписи Яна. А после, бросив ценные документы, тут же рванула наверх, будто вновь стремилась убежать от сковывавшего пространства, которым управлял индигиец. Забралась с головой под одеяло и накрылась подушкой, словно этот жест из далекого детства мог мне хоть чем-то помочь.
Глава 17Приготовления
– Эй! Эй! Открывай!
Дверь внизу сотрясалась от ударов, дерево жалобно скрипело, но я не могла взять в толк, стонет это сам дом или, может, деревья за окном, или это вздохи, рожденные взбудораженным сознанием, не позволившим мне погрузиться в спасительное забвение этой ночью. Сплошные зыбкие сновидения на грани реальности, когда словно уснул, но будто бодрствуешь. Когда никак не можешь понять, что же это: явь или дурман, в который погружал меня индигиец шаг за шагом, от встречи к встрече.
– Открывай!
Реальность всегда умела вторгаться безжалостно в любые мечты и в любые сны. И я села на постели, сжав ладонями голову.
– Ох, – простонала я, пожалев разом обо всех преподавательских потугах вчера вечером. Что за нужда была открывать местное вино и подкреплять его местным грогом? И кто такой буйный не дает отдохнуть? И почему в Кончинке все вечно встают спозаранку?
Я схватила какую-то вещь со стула, замоталась в нее и стала спускаться по лестнице, а наглый посетитель уже практически сломал мою дверь.
Я успела откинуть засов и отскочить в сторону, когда створка распахнулась и громко бахнула о стену, явно отколов от нее часть не столь давно нанесенной известки.
– Ага! – влетел в лавку Гери, бывший хозяин моего дома.
– Что «ага»? – уточнила я, потерев виски. У меня сегодня с утра тоже все звуки в них отдавались. Явно природа мстила за невинно побитого посла.
Гери малость притормозил и окинул меня удивленным взглядом. Я тоже на себя посмотрела и заметила, что завернулась в просторные штаны, в которых совершала восхождение в горы. Они все это время провисели на спинке стула.
Впрочем, бывший хозяин быстро пришел в себя.
– Открыла-таки! Думал, баррикады возведешь, чтобы здесь окопаться.
– А? – Меня как-то совсем не тянуло на философские размышления вкупе с попытками понять, что же он такое городит?
– В общем, так, Сабрина, времени тебе до трех часов, чтобы вещички собрать и из дома моего по-тихому съехать. И это я исключительно из хороших побуждений сам явился, а не сразу с законниками пришел!