Солнечный день все же закончился теплым ливнем, как последний привет от убегающего лета. Я шлепала по лужам, капли падали на макушку и стекали по щекам, а если развести руки в стороны, то начинали танцевать на коже. Ударят, подпрыгнут, а после упадут вниз и вольются в бегущий по плиткам ручей. Подол то собирался мокрыми складками, то расправлялся в очередной луже и плыл следом. Я промокла до последней нитки. А когда добралась до лавки и отперла дверь, вошла внутрь с мечтой как следует высушиться. Зажгла свет, бросив туфли на пол, и…
…завопила от ужаса, рефлекторно дернув выключатель и снова погрузив дом в темноту. Постояла так несколько секунд, убеждая себя, что все привиделось, но рука все равно дрожала, когда я потянулась опять зажечь лампу.
Не привиделось!
У дверей в сад лежал мужчина. Будто упал да так и остался в этой позе. И он был мне очень знаком.
– Равка, – позвала я шепотом, но крыса не откликнулась и не выбежала из своей норы. По старой привычке она иногда убегала на охоту и именно сегодня вновь оставила меня одну в доме. Один на один с неподвижным телом.
– Мамочка!
Я сделала шаг вдоль стены и уперлась плечом в ширму.
Посла убили.
А ведь еще полагала, когда брела назад, будто это худший вечер после прибытия в Кончинку.
– Ян, – позвала я еще тише, чем до этого кликала крыску, и от шока перескакивая с «ты» на «вы». – Господин посол… Господин посол, вы совсем умерли или еще не до конца?
Мужчина на полу не шевелился.
Высшие силы! Даже видя его, я не могла поверить, что это и правда аниилиец. Откуда? Когда? Главное, как? Он ведь на балу должен быть, а не лежать бездыханным здесь, в моем доме! И кто вообще смог напасть на мага пространства и, более того, посла другой страны? Зачем?
– Господин посол! – Я подпрыгнула, когда на крыльце раздался грохот. С колотящимся сердцем бросила взгляд за занавеску, но оказалось, это скопившаяся в водостоке вода рухнула потоком на ступеньки.
Я отлепилась от ширмы и сделала шажок к телу. Затем еще один и еще, прокручивая мысленно одну за другой страшные картинки. Вот кто-то придумал план убить посла в его последний день в нашей стране и напал на не ожидавшего этого Яна, а затем дотащил тело до моего дома. Непонятно, каким образом и с какой целью. А люди на балу все это время ждали прибытия главного гостя и не дождались.
Картинки зверского нападения немного померкли перед глазами, когда я вспомнила, что в сообщении брата не было ни слова об отсутствии посла на балу, но только вид неподвижного тела меркнуть не желал, а сердце заходилось в груди, точно бешеное.
Подходить было страшно, не подойти еще страшнее, ведь теплилась в душе надежда…
Я склонилась над ним, осторожно оглядываясь, нет ли вокруг тела кровавых следов.
– Ян. – Я схватилась за сердце, когда «труп» чуть дернул пальцами в ответ на мой зов. Но, вспомнив, что не владею даром воскрешать мертвецов, я тут же упала на колени и подняла голову мужчины, заглядывая в лицо.
– Ян?
В уголке рта присохла кровь, прежде стекавшая тонкой струйкой на подбородок.
– Ты живой? Ведь живой? У мертвых не бывает судорог?
Даже себе я не могла ответить на этот вопрос. Я сейчас совершенно не понимала, как отличить живого от мертвого.
– Ну ответь, пожалуйста, ты живой?
Он вновь слабо шевельнулся. Я же аккуратно подняла его голову и, прежде чем устроить на своих коленях, осторожно ощупала, нет ли шишки. Ничего не обнаружив, достала из кармана платок. Сперва пришлось его выжать, а после я провела мокрой тканью по лицу посла, стирая кровь.
– Эй, – позвала я снова и аккуратно погладила его ладонью по щеке.
Черные ресницы дрогнули, раз, другой, на третий он все же открыл глаза, и честно сказать, я выдохнула. Слава звездам! Всмотрелась в его лицо внимательнее. Всегда темный для меня, его облик внезапно обрел и очертания, и формы, и собственный характер. Очень выразительный, очень запоминающийся. Я раньше вечно сомневалась, какого же цвета его глаза, даже считала их черными. А ведь в целом разве можно забыть подобный оттенок: темно-фиалковый, будто отсвечивающий лиловым, и их яркий внутренний свет.
– Сабрина, – сказал он тихо и снова закрыл глаза, чей оттенок окончательно меня поразил.
– Эй, – я слегка потрясла его за плечи, – раз ты не умер, то и не вздумай, а иначе ползи в сад… Нет! На улицу. Не умирай в моем доме!
– Не снишься? – спросил он тихо, все так же не поднимая век.
– Какой там сон! Не снюсь и совершенно не шучу. Будешь умирать, выгоню на улицу.
– Ты даже крысу не выгнала, – проговорил он с усилием.
Пришлось наклониться совсем низко, чтобы расслышать, так, что мокрые волосы легли ему на лицо, но Ян даже не поморщился.
– Она носила домой добычу и кормила меня, а ты только до разрыва сердца доводишь. Не пугай меня больше, вставай. Можешь встать? Нужен доктор или хотя бы министр, он всех докторов ради тебя из постелей вытащит, даже самых дряхлых. Отправим ему сообщение, Ян?
– Не хочу, – он слабо мотнул головой, – мне с тобой хорошо.
И прижался щекой к подолу мокрого платья, облепившему колени.
– Тебя побили, опоили, пытали?
– Нет, – снова ответил он еле слышно.
– Да что же с тобой?
– Я устал.
– Вот так взял и устал? Что ты вообще здесь делаешь? Почему не на балу?
– Я пришел попрощаться.
– Пришел, запнулся о порог и упал?
– Почти.
– Ну, знаешь! Напугал до колик, а сам… Слезай с моих колен!
Я попыталась опустить его голову, собираясь принести какую-нибудь подушку или что-то еще, желательно более сухое, чем мое платье, но вдруг пространство еле заметно пошло рябью. Это было очень странно. Вот я обхватила ладонями темные волосы, собираясь аккуратно уложить снова на пол, и вдруг эта голова начала странно то ли раздваиваться, то ли растраиваться. С перепугу я разжала пальцы, снова уронив ее на колени.
– Что ты делаешь? Опять игры с пространством?
– Не слушается, – ответил он негромко, горько усмехнувшись при этом.
– Ты сейчас притворяешься? Играешь сейчас? Хватит изображать умирающего, Ян! Я ведь подумала, что тебе и правда плохо и что Эрик оказался прав, будто вы надолго не можете оставаться вдали от дома, потому ты уехать решил… Да я тебя уже вовсю оправдываю! Вставай немедленно и не вздумай двоиться или троиться! Я вообще думала, что тебя больше не увижу!
Я хотела отругать его, а вышла сумбурная мешанина совершенно разных по значению фраз. Я с досадой всплеснула руками и задумала вновь выбраться из-под индигийца, но он опять повернул голову и прижался щекой к моим коленям.
– Не уходи. Останься.
Я пораженно отдернула руку, которая будто отдельной жизнью зажила и вздумала зарыться пальцами в его волосы.
– Ты все-таки ответишь, почему ты здесь?
Он вздохнул:
– Потому что рядом с тобой легче. Поцелуй меня.
Хотела сказать «еще чего», а сама вдруг склонилась, коснулась его губ своими, задержалась, неожиданно начав куда-то уплывать, и тут же отстранилась.
– Пойдет? Лучше теперь?
Вместо ответа он снова раскрыл глаза и уперся ладонями в пол, а после сел, посмотрев на меня. И тогда заметил мое платье и оценил весь вымокший вид. Видимо, он даже не придал значения тому, что прежде его щека касалась влажной ткани.
– Креола. – Улыбнулся с щемящей грудь нежностью. – Тебе идет этот цвет, Сабе. Ты очень красива.
Красива? Мокрая с сосульками волос? Звезды! Какие у него глаза невероятные! Я быстро отвернула голову.
– Значит, ты все же хотела прийти? Как хорошо, что ты не пришла.
Я выдохнула пораженно и тут же снова обернулась к нему.
– Не пойму, зачем ты пришел, Ян? Если попрощаться, то счастливой дороги. Хочешь, чтобы дала напутственные слова?
– Да.
– Желаю тебе всего наилучшего, и если в будущем встретишь еще одну креолу, то не спеши, иначе опять напугаешь девушку. Дай ей время. Получше узнайте друг друга. А то хочешь всего и сразу, и в одно мгновение.
– Хочу, – согласился он, – потому что время бесценно.
– А у нас говорят: «Поспешишь – людей насмешишь».
– Вы смеетесь, поскольку уверены, что всегда наступит завтрашний день.
– Не наступит?
– Конечно, наступит, – он улыбнулся и протянул ладонь, огладив кончиками пальцев мою щеку и снова вгоняя меня в полнейший ступор собственными фразами и действиями. – Впереди много дней, прекрасных дней. Солнечных и дождливых, холодных и теплых. Дней, наполненных пением птиц, ароматом цветов, журчанием родников, шелестом падающего снега. И снежные вершины на самых высоких горах будут сверкать под лучами солнца, а лес – шуметь и по ночам петь колыбельную живущим в нем существам. А этот сад будет помнить о тебе и обо мне. Мир прекрасен, Сабрина, жизнь прекрасна.
– Почему ты так говоришь?
– Это слова прощания.
– В Анииле принято так прощаться? – Легкий изгиб его губ стал молчаливым ответом. Мне давно уже казалось, что если он не хотел ничего говорить, то предпочитал вот так улыбаться.
Я поднялась на ноги, он тоже встал, цепляясь рукой за притолоку двери.
– Ну…
Я не закончила. Он вдруг наклонился ко мне и опять поцеловал. Не так, как я, быстро, слегка коснувшись почти невесомым поцелуем, а прижавшись губами к губам, вдыхая мое дыхание, обняв мою голову ладонями. Еще с первой встречи я запомнила, что он всегда целовал до головокружения. Ну и не спрашивал, конечно, надо ли оно мне. Вот вообще не надо! Совсем! Головокружительные поцелуи, откровенные признания. Мне ведь было совсем хорошо! Самой по себе и в собственном доме.
Я лишь слегка схватилась за его плечи, когда мне показалось, что дом зашатался. За дверью громыхнул гром, а дождь зашумел с новой силой, грохоча крупными каплями по земле, камням и широким листьям деревьев.
– Довольно, – взмолилась я, отклоняясь и шумно делая вдох.
– Сабрина, – прошептал он, – дыхание мое.
– Ведь ты уезжаешь, значит, уже надышался.
Я собиралась вот-вот убрать руки с его плеч, только дом еще чуточку шатало и потряхивало из-за грома.