— Кто это был? — спросил Ричард.
Она пожала плечами.
— Не знаю. Это не важно.
— Тогда с чего ты взяла, что лучше не показываться им на глаза?
Она посмотрела на него с грустью, как смотрит мать, пытающаяся объяснить ребенку, что любой огонь жжется. «Да, и этот тоже. Уж поверь мне».
— Идем, — сказала девушка. — Мы можем срезать путь через Верхний Лондон.
Они поднялись по каменным ступеням, и Анестезия открыла дверь. Они вышли на улицу, и дверь мягко за ними закрылась.
Ричард потрясенно огляделся. Они стояли на северном берегу Темзы, на набережной Виктории длиной в несколько миль, которую построили в викторианскую эпоху, скрыв под ней безобразные канализационные стоки и недавно открывшуюся линию метро — «Дистрикт-лайн», — и навсегда устранив грязную приливную полосу, отравлявшую своей вонью Лондон на протяжении предыдущих пятисот лет. Была ночь — все та же или уже следующая, Ричард не знал. В этих темных туннелях он потерял счет времени.
Ночь была безлунной, но в небе сухо поблескивали осенние звезды. Сияли фонари, окна в домах и огни на мостах, отражаясь, как и ночное небо, как и весь город, в темной воде Темзы, и казалось, что эти огоньки тоже звезды, только обреченные сиять на земле. Волшебная страна, подумал Ричард.
Анестезия задула свечу, и Ричард спросил:
— Ты уверена, что нам сюда?
— Конечно.
Перед ними была деревянная скамейка, при виде которой Ричард понял, что больше всего на свете хочет на нее присесть.
— Давай отдохнем немножко, совсем чуть-чуть.
Девушка пожала плечами, и они сели на разных концах скамейки.
— В пятницу, — проговорил Ричард, — я работал в престижной компании, занимался инвестиционным анализом.
— Что такое инивистиционный…
— Инвестиционный анализ? Это моя работа.
Она кивнула, сочтя такое объяснение достаточным.
— Ясно. И что?
— Ничего. Просто вспоминаю, как это было. А вчера… я как будто перестал существовать. Здесь, наверху, никто меня не замечал.
— А ты и правда перестал для них существовать, — сказала Анестезия.
К ним подошла парочка, медленно прогуливавшаяся по набережной. Мужчина и женщина уселись на скамейку прямо между Анестезией и Ричардом и принялись страстно целоваться.
— Простите, — сказал им Ричард. Мужчина запустил руку под свитер своей подруги и принялся там шарить, как одинокий путешественник, открывший неизведанную землю. — Я хочу, чтобы все было как раньше, — сообщил ему Ричард.
— Я люблю тебя, — сказал мужчина.
— А как же твоя жена?.. — проворковала женщина, облизывая ему щеку.
— Хер с ней.
— А я надеялась, что он с тобой, — пьяно захихикала она и стала мять его ширинку.
— Идем, — сказал Ричард. Ему вдруг расхотелось сидеть на скамейке.
Они пошли дальше. Анестезия несколько раз с любопытством оглянулась на парочку, которая постепенно переходила в горизонтальное положение.
Ричард молчал.
— Что-то не так? — спросила девушка.
— Все, — буркнул он. — Ты всегда жила под землей?
— Не-а, я родилась здесь. — Анестезия на секунду умолкла. — Ты что, хочешь узнать, как я оказалась в Нижнем Лондоне? — спросила она, и Ричард с удивлением обнаружил, что ему и в самом деле хотелось бы услышать ее историю.
— Да.
Она повертела кварцевые бусы на шее и сглотнула.
— У меня была мама и еще сестренки-близняшки… — Она вдруг замолчала.
— Продолжай, — подбодрил Ричард. — Мне действительно интересно. Честное слово.
Девушка кивнула. Потом глубоко вдохнула и заговорила, не глядя на него, не поднимая глаз.
— У мамы были я и близняшки, а потом она свихнулась. Однажды я вернулась из школы, а она плакала и кричала, совсем голая. Она все била, тарелки и всякое другое. Но нас она никогда и пальцем не трогала. Никогда. А потом пришла женщина из органов опеки и забрала близняшек, а меня отправили к тетке. Она жила с одним типом. Мне он не нравился. И когда тетки не было дома… — Она снова смолкла и на этот раз молчала так долго, что Ричард уже подумал, ее рассказ на этом окончится. Однако она продолжила: — Ну, в общем, он меня бил. И… всякое делал. В конце концов я сказала тетке, что он меня бьет, а она сказала, что я лгунья и пригрозила вызвать полицию. Но я говорила правду! И тогда я сбежала. В свой день рождения.
Они дошли до Альберт-бридж — излюбленного туристами моста через Темзу, который соединял Баттерси на юге и Челси со стороны набережной Виктории, — волшебного моста, усыпанного тысячами белоснежных огоньков.
— Мне было некуда идти. Стояли холода. — Она ненадолго задумалась. — Я стала жить на улице. Спала днем, когда было потеплее, а ночью бродила, чтобы согреться. Мне было всего одиннадцать. Я воровала хлеб и молоко, которые оставляют покупателям у дверей. Но мне не нравилось воровать, поэтому я стала болтаться у рынков, жевала гнилые яблоки и разные объедки. А потом я сильно заболела. Я жила тогда под мостом в Ноттинг-хилле. Когда пришла в себя, я уже была в Нижнем Лондоне. Это крысы меня нашли.
— Ты никогда не пыталась вернуться сюда? — спросил он, обводя рукой тихие, уютные дома, редкие автомобили и припозднившихся прохожих — реальный мир…
Она покачала головой. Нет, малыш, и этот огонь тоже жжется. Ты сам это поймешь.
— Это невозможно. Либо один мир, либо другой. Нельзя быть разом и здесь, и там.
— Простите, я не хотела, — нерешительно проговорила Дверь. Глаза у нее покраснели, и вообще казалось, что она только что отчаянно сморкалась и с остервенением вытирала слезы с глаз и щек.
Маркиз, развлекавшийся тем временем игрой в бабки с помощью монеток и костей, которые таскал в одном из многочисленных карманов своего плаща, поднял голову и холодно на нее посмотрел:
— Да ну?
Она закусила губу.
— Нет. На самом деле мне действительно было это нужно. Потому что я все время убегала и пряталась, так что… у меня даже не было времени, чтобы… — Она не договорила.
Маркиз собрал кости и монетки, убрал их в карман.
— Прошу, — проговорил он и подошел вслед за ней к увешенной картинами стене. Она положила руку на ту, где был изображен кабинет отца, а другую вложила в темную ладонь маркиза.
…Все вокруг расплылось…
Они поливали цветы в оранжерее. Сначала Порция поливала растение, направляя струю воды под корень и стараясь не забрызгать листья и цветы.
— Поливаем туфельки, а не одежку, — объясняла она младшей дочке.
У Ингресс была своя крошечная леечка, и она этим очень гордилась. Ярко-зеленая железная леечка — точно такая же, как у мамы, только маленькая. Из этой леечки девочка поливала цветок следом за Порцией.
— Поливаем туфельки, — повторила она и рассмеялась — звонким смехом маленькой девочки.
И мама тоже рассмеялась. Она смеялась, пока подлый мистер Круп, резко запрокинув голову и дернув за волосы, не перерезал ей горло от уха до уха.
— Здравствуй, папа, — тихо сказала Дверь.
Она коснулась бюста отца, провела пальцами по его щеке. У него было худое аскетичное лицо и большая лысина. «Цезарь в роли Просперо», — подумал маркиз Карабас. Его немного подташнивало. Последнее видение оказалось на редкость неприятным. Однако… он в кабинете лорда Портико, и это сейчас важнее всего.
Маркиз огляделся, внимательно рассматривая все, что было в кабинете: чучело крокодила, подвешенное под потолком, книги в кожаных переплетах, астролябия, вогнутые и выпуклые зеркала, старинные измерительные приборы, на стенах — карты стран и городов, о которых маркиз никогда не слышал, стол, заваленный письмами, написанными от руки. На белой стене у стола — ржаво-красные пятна. На столе рамка с портретом всей семьи. Маркиз поглядел на портрет и задумчиво проговорил:
— Мать и отец, сестра и брат — все мертвы. Как тебе удалось выжить?
Дверь убрала руку с бюста отца.
— Просто повезло. Меня не было здесь несколько дней… А вы знали, что на реке Килберн до сих пор стоят римские легионеры?
Маркиз не знал, и ему это было неприятно.
— Гм… и много их там?
Она пожала плечами.
— Несколько десятков. Это дезертиры из девятнадцатого легиона, кажется. Я не очень хорошо знаю латынь. В общем, когда я вернулась… — Она не договорила. Ее опаловые глаза снова наполнились слезами.
— Возьми себя в руки, — бросил маркиз. — Нам нужен дневник. Мы должны узнать, кто это сделал.
— Но ведь мы и так знаем, — проговорила она, нахмурившись. — Круп и Вандемар…
— Они руки, пальцы. — Он помахал руками у нее перед носом. — А где-то есть голова, которая отдает приказы. Именно голова задумала убить твоих родных и тебя тоже. Кстати, эту парочку не так-то просто нанять. — Маркиз снова огляделся. — Так где дневник?
— Его здесь нет. Я же говорила, что уже искала.
— Странно. А у меня сложилось впечатление, что члены вашего семейства способны открывать двери — как обычные, так и невидимые с первого взгляда.
Она недовольно на него посмотрела, а потом закрыла глаза, надавила пальцами на переносицу и глубоко задумалась. Маркиз между тем продолжал разглядывать стол лорда Портико: чернильница, шахматная фигурка, игральная кость, золотые карманные часы, перья и…
А вот это любопытно…
Небольшая статуэтка — лежащий вепрь, а может, бык, трудно сказать. Размером с крупную шахматную фигуру. Грубо вырезанная из черного обсидиана. Эта статуэтка что-то ему напоминала, но он никак не мог понять, что именно. Он небрежно взял ее со стола, покрутил, сжал в ладони.
Дверь опустила руку. Вид у нее был смущенный и озадаченный.
— В чем дело? — спросил Маркиз.
— Он здесь.
Она медленно прошла по комнате, склоняя голову то вправо, то влево. Маркиз незаметно опустил статуэтку в карман.
Дверь остановилась у высокого шкафа.
— Тут.
Она протянула руку, внутри шкафа что-то щелкнуло, и сбоку открылась дверца. Девушка наклонилась, вытащила из темноты шар размером с небольшое пушечное ядро и протянула его маркизу. Шар был сделан из латуни и полированного дерева, и в него были вставлены медные диски и стеклянные линзы. Маркиз взял шар.