Настя слушала и никак не могла понять, что смущает ее в этой истории. Образ Ромашкиной никак не складывался, не лепился в единую картину, слишком много противоречий было.
– И что, у нее больше так и не было мужчины?
– Нет, – уверенно сказала Регина. – Я бы знала. Она со мной всем делилась, а в последнее время даже ночевать оставалась. Говорила, что боится одна в своей квартире. У нее ведь очень хорошая, большая квартира на Патриарших прудах. И вот она стала бояться там ночевать, говорила, что ей постоянно слышатся шаги. Я, конечно, не верила, списывала на то, что она выпивает. А однажды она мне совсем странную историю рассказала – что у нее на стене в гостиной появилась картина, которой там прежде никогда не было. Я, признаться, испугалась, что это у нее белая горячка начинается – как может появиться что-то в квартире, где ты живешь одна? Она так на меня разозлилась, показала фотографию в телефоне – картина, репродукция какая-то, не то Шишкин, не то ли Репин, то ли вообще Саврасов, я не очень разбираюсь. Вечером мы из издательства сразу к ней поехали. Заходим в квартиру, Люся впереди идет, сразу в гостиную – и вдруг оттуда такой крик, что я чуть дверь не выбила, так из квартиры рванулась. Люська следом выскочила, глаза бешеные, губы дрожат, руки ходуном… Регина, говорит, а картины нет. Я – как, мол, нет? Она – а вот так, пустая стена, и следа от гвоздя нет. А ведь на чем-то она висела? Ну, мы пошли, свет включили, фонарик взяли, стенку по миллиметру изучили – действительно, нет ни гвоздя, ни следа от него. И картины, соответственно, тоже нет. Люська телефон достала, нашла снимок – ну, висит картина, и стена Люськина, и спинка дивана…
– Кошмар какой… – прошептала Настя, обхватывая себя за плечи. – И что потом?
– Потом у нее истерика началась, я ее к себе увезла, она неделю у меня жила, боялась к себе возвращаться.
– Но с картиной что-то выяснилось?
– Нет. Зато через месяц примерно она звонит мне, трясется вся и орет – мол, у меня в шкафу чужая посуда. Я говорю – какая посуда, что ты выдумываешь? А она на своем стоит – нет, и всё, чужие тарелки, у меня таких не было. Фотографию присылает. Но я‑то откуда знаю, что у нее там в шкафах хранилось? Может, сама достала и забыла. В тот день она снова ко мне ночевать приехала, деда как раз в больницу забрали, так Люся обрадовалась – сказала, что с ним побудет вместо сиделки. Я согласилась. Деда всего неделю продержали и выписали, кому старики нужны? Люська домой приехала, снова звонит и опять орет – мол, снова старая посуда в шкафу, у нее сервиз был такой керамический, с зеленоватым покрытием внутри. А на фотографиях, что она мне прислала неделю назад, были просто белые тарелки. Я бы списала все это на возможную белую горячку, но, поскольку тоже все это видела, не могла этого сделать. Я вообще не пью, ни капли.
– Она еще с кем-нибудь об этом говорила?
– Нет, что вы. Во‑первых, как о таком вообще говорить? Ведь в психушку упекут. А во‑вторых, не с кем ей было, кроме меня.
Настя вдруг подумала, что хорошо понимает состояние Ромашкиной. Внутреннее одиночество в окружении множества людей – ей это было хорошо знакомо. И случись что-то, ей точно так же не к кому будет с этим кинуться, даже к Захару не получится. Она перестала доверять мужу и ощутила это только сейчас. Он скрывает от нее что-то, значит, тоже не доверяет.
– И что же было потом? – спросила она, глядя на поникшую Регину, тупо уставившуюся в почти пустой стакан.
– Потом… потом… – повторила Регина, не отрывая взгляда от веточки тархуна на дне. – Потом она написала новый роман. Едва он вышел, как на него купила права какая-то кинокомпания. Люсю опять закрутило – интервью, съемки, встречи, нужно было выглядеть хорошо и иметь свежую голову. Она больше не упоминала об этих злосчастных тарелках и картине, я так радовалась, думала, что все наладилось. А потом она приехала ко мне на такси совершенно пьяная, сказала, что с ее машины сняли все колеса, а в гардеробной она нашла чужое платье и босоножки. Показывала снова фотографии – действительно, ее «Ауди» стояла без колес, а платье и босоножки такого фасона она никогда бы не купила и не надела. Люся захлебывалась слезами, кричала, что сходит с ума, что в ее квартиру кто-то входит… Я не знала, что делать, к кому обращаться. Мне было так ее жаль…
– Разумеется, колеса вернулись на место, а платье и босоножки исчезли? – спросила Настя, чувствуя, как в голове зашевелилась какая-то мысль, но поймать ее пока никак не удавалось.
– Платье и босоножки исчезли, а вот колеса не вернулись. Я думаю, что эти два события не имели никакой связи. Хотя, согласитесь, кто в наше время ворует колеса?
– О господи… – потрясенно произнесла Настя. – Колеса… кто в наше время…
– Что-то не так? – обеспокоенно спросила Регина.
– Мне сегодня позвонил муж и сказал, что с нашей машины сняли колеса, представляете? Я живу на Урале, у нас сто лет таких случаев не было.
Регина смотрела на нее и растерянно моргала белесыми ресницами:
– Бывает же…
– А… Люся ни к кому за помощью не обращалась?
– Нет. Ей было не к кому. А потом случилось еще более непонятное. К ней приехал Михаил, страшно ругался, разгромил все в квартире, соседи даже полицию вызвали. Уходя, он пообещал ей голову оторвать или что-то в этом роде, все слышали.
– А причина?
– Вроде как он в каком-то ее романе себя узнал, что ли. Но это бред, я точно знаю, что она никогда ничего о нем не писала. Она даже не говорила о нем плохо, хотя причина имелась.
– Как же его отпустили, раз полиция прямо в разгар приехала?
Регина снисходительно улыбнулась:
– Я же сказала, что не назову фамилии. Думаете почему? Потому что Михаил может с легкостью организовать неприятности кому угодно – и мне, и вам, и вообще кому захочет. Потому полиция сделала вид, что ничего не случилось, вызов ложный. Вот так…
– А вы не думаете, что это он мог все организовать? Ну, с картиной, с посудой?
– Я об этом думала, но нет, не сходится, – покачала головой Регина. – Книга, о которой идет речь, вышла уже после того, как начались эти странности. Нет, вряд ли это Михаил. Хотя это бы все объяснило. А так… теперь уже и не узнаешь. Я ведь даже не знаю, от чего она умерла.
– Разве это важно…
– Не знаю. Наверное, нет. Важно то, что ее больше нет. Не представляю, что буду делать дальше без нее.
Регина вдруг заплакала, и это очень удивило Настю – ей казалось, что у этой женщины есть только одна эмоция – неприязнь. Неприязнь ко всему и ко всем. И только когда она рассказывала о Ромашкиной, в ее интонациях мелькало что-то другое, человеческое, то, что невозможно выдавить из себя искусственно.
Внезапно Регина вытерла глаза и посмотрела на часы:
– О господи… заболталась, мне же домой давно пора, дед там голодный, наверное… Давно ни с кем вот так не разговаривала…
– Вам далеко ехать?
– В Митино. Ничего, он у меня привычный – если все съел, то на тумбочке всегда чай в термосе и сушки. У него руки работают, достанет.
Регина встала и принялась наматывать платок. Настя тоже поднялась и только теперь поняла, что за все время, что они провели здесь, в ресторанчике, так больше никто и не появился.
– Здесь всегда так малолюдно? – спросила она, когда они уже вышли на улицу.
– Почти. Тут в выходные народ и вечером в пятницу, а в обычные дни никого. Люся любила этот ресторан. – И Насте стало ясно, почему они пришли именно сюда.
Они дошли до метро, и Настя поняла, что ей придется задержаться на улице и подождать, пока уедет Регина, чтобы не выглядеть обманщицей.
– У вас есть мой номер телефона, – сказала она, прощаясь. – Если захотите, звоните в любое время.
– Спасибо, – искренне поблагодарила Регина и начала спускаться по ступеням.
Настя проводила ее взглядом и отошла в сторону, вынула телефон – пропущенных не было.
«Не особенно волнуется Захар, удовлетворился тем, что я сказала. Неужели я все-таки ошиблась и у него ничего не было с этой Люсей-Настей? Тогда почему он так странно себя ведет, зачем сюда поехал? Ведь на самом деле никакая это не командировка, понятно же. Но что тогда их связывает и связывает ли вообще, если даже близкая подруга ничего не знала?»
Выждав время, Настя тоже нырнула в метро, устроилась в вагоне и закрыла глаза.
Вечер выдался напряженным, у нее заболела голова, хотелось как можно скорее оказаться в гостинице и лечь в постель. Но и прошедший разговор не давал покоя.
Настя не могла найти для себя объяснения многим вещам, рассказанным сегодня Региной. Нельзя было списать странности Люси-Насти на ее пристрастие к алкоголю – ведь Регина видела то же, что и она. Но как еще объяснить, что человек не узнает свои вещи и находит в доме то, чего там быть не может? Так сходят с ума, но делают это поодиночке. И вообще, как выяснилось, в жизни писательницы Ромашкиной было много странного и необъяснимого. Но, к сожалению, все это не приблизило Настю к решению собственной проблемы ни на шаг.
Однако теперь ее интересовало все, что происходило с Ромашкиной, – Настя чувствовала, что находится на пути к разгадке какой-то тайны, за которую многие журналисты готовы будут убивать – в переносном, конечно, смысле этого слова.
Она едва не проехала свою станцию, выскочила из вагона в последний момент, отфыркиваясь, как испуганная кошка.
На платформах почти никого не было, шаги раздавались особенно гулко, и этот звук неприятно будоражил – как будто кто-то идет за тобой, Настя даже пару раз обернулась, но за спиной, конечно, никого не было.
Уже снимая пальто в номере гостиницы, она вспомнила, что не зашла в магазин, а печенье съела еще днем. Это огорчило – читать Настя любила «вприкуску», как называл это Захар.
Спускаться в кафе не хотелось, да и на мужа можно наткнуться, потому придется скоротать вечер без печенья.
Настя сняла косметику, переоделась в пижаму, взяла блокнот и ручку и устроилась на кровати, положив перед собой подушку. Еще с тех времен, когда на самом деле работала журналистом, у нее сохранилась привычка анализировать разговор, выстраивая его в определенную схему.