Дурацкие птицы, истошно орущие с самого утра. Дурацкое утро, наступающее раз за разом. Дурацкая жизнь…
Мои жалобы выглядят странно для любого нормального человека – ну, кто отказался бы от дома на побережье Адриатического моря с видом на остров Святого Стефана? Многие мои знакомые по прошлой жизни за подобную возможность отдали бы… ну, не знаю – руку, ногу, глаз… да что угодно. Легкая праздная жизнь без финансовых проблем и каких бы то ни было обязательств, каждый день – сплошной праздник, вечный отпуск, дольче вита. Но когда у тебя внутри пустота размером с галактику… Нет, никакое море, никакое солнце не в состоянии отвлечь от этого. И еще дурацкие чайки, чтоб их всех о скалы шлепнуло…
Так скучно и одиноко мне еще никогда в жизни не было за все мои тридцать пять лет. Наверное, за все нужно платить, как бы банально это ни звучало, в том числе и за материальное благосостояние. В особенности за него.
Да, у меня есть деньги – много, гораздо больше, чем я в состоянии истратить. Но больше у меня нет ничего. Ничего, кроме этих треклятых денег.
Всякий раз, получая уведомление из банка об очередном поступлении, я не испытываю ничего, кроме раздражения. Ну вот есть они у меня – и что? Дальше-то что? Купить очередное платье, которое все равно некуда надеть? Пойти в очередной ресторан, коих в нашем крошечном городке не так уж много, да и те я знаю наперечет? Смысл? Я давно не чувствую ни запаха еды, ни ее вкуса.
Остаточные явления после ринопластики – обоняние вернулось на короткий срок, но потом снова исчезло, а у меня нет желания снова ложиться в клинику и что-то там корректировать. Зачем?
Я перевожу очередную сумму маме на Дальний Восток, успокаивая себя тем, что они с бабулей смогут жить, ни в чем себе не отказывая, – хоть это немного греет мою душу, которая болит каждую ночь так, что я испытываю физические мучения.
Это из-за меня мои родные вынуждены были переехать на край земли, жить там, где их никто не знает, кроме моего родного дяди. Они даже не знают, где я. Знают только, что жива-здорова и могу помочь им материально. Я даже не могу пригласить их к себе, потому что боюсь не за себя – за них.
Возможно, я напрасно делаю это, и никто на самом деле меня не ищет и мстить не собирается, но ни в чем нельзя быть уверенной, если влезла в политические разборки и своими статьями упекла за решетку на крупные сроки нескольких чиновников, включая мэра и его заместителей.
Да, у меня другая внешность и даже другие документы, но кто знает… Все равно нельзя подвергать опасности тех, кого любишь, потому что нужно бояться не своей смерти, а смерти тех, кто тебе близок. Я знаю, о чем говорю.
Это здесь я Юлиана Загурская, эмигрантка из России, а когда-то в прошлой жизни меня звали Станиславой Юрьевной Казаковой, я жила в Сибири и работала в крупнейшей газете, вела журналистские расследования и была персоной известной и вхожей в определенные круги. А потом случилось это. То, из-за чего я третий год живу далеко от родного дома, ношу другое имя и выгляжу иначе, чем прежде.
Я постоянно задаю себе вопрос о том, правильно ли поступила тогда, использовав доставшиеся мне материалы о коррупции в мэрии. Не лучше ли было бы поступить так, как просил меня мой любимый человек – не заглядывать в папку, а просто уничтожить ее вместе с содержимым. И всякий раз прихожу к выводу – нет, не лучше. Я сделала ровно то, что должна была.
Алексей погиб, а его убийцы так и не были бы наказаны, если бы не я.
Иногда правосудие выглядит не как слепая Фемида с весами в руках, а как невысокая рыжеволосая женщина с диктофоном и умением неплохо складывать слова в строчки.
Серия статей с разоблачениями, подкрепленными фактами и неопровержимыми доказательствами, инициировала прокурорские проверки на всех уровнях, и, как следствие, из своих кресел прямиком в места не столь отдаленные полетели очень важные люди, уверенные прежде в своей безнаказанности.
Я испытала удовлетворение, но потом на смену ему пришли одиночество и пустота.
Эйфория от собственной победы улетучилась довольно быстро, осталась только горечь утраты и, как ни странно, ощущение, что я не выиграла, а проиграла. Проиграла собственную жизнь.
Очень трудно начинать все сначала в чужой стране. Что расследовать в маленькой тихой Будве, где почти ничего никогда не происходит?
Этим утром я проснулась не от воплей оголтелых птиц, а от странных звуков на набережной и не сразу поняла, что это рев мотоцикла. Ну, только этого не хватало – кто-то из соседей купил себе байк…
Высунувшись в окно, я увидела Лизель, мою соседку из дома слева. Она восседала на ярко-красном мотоцикле и носилась туда-сюда по набережной, запрокинув голову и вопя во все горло.
Бешеная девка, она же так разобьется!
Проезжая мимо моего дома, она резко затормозила, чуть не врезавшись в забор, и закричала:
– Юлиана, доброе утро!
– Ты с ума сошла?
– Смотри, что мне Петер подарил! – Она любовно погладила руль мотоцикла.
– И Петер твой сумасшедший. Хорош подарочек!
– Ты чего злая такая? Не выспалась?
– С тобой выспишься, пожалуй.
– Собирайся, поедем пить кофе в Бечичи.
– Что, в местных кофейнях забастовка?
– Нет. Но ведь прокатиться с ветерком и потом попить кофейку на террасе всегда здорово, правда? Спускайся, Юлиана, и улыбнись – жизнь прекрасна!
Наверное, это так и есть, когда тебе всего двадцать шесть, а голова твоя ничем в принципе не занята.
Лизель хорошо говорила по-русски – ее семья содержала небольшой гостевой дом и сдавала комнаты русским туристам, потому Лизель выучила язык и работала в гостевом доме управляющей, помогала отцу вести дела. Ее друг Петер, молодой тощий парень с огненно-рыжей шевелюрой, работал в автомастерской своего отца – тут вообще принято иметь семейный бизнес и передавать его по наследству. Они встречались уже много лет, но все никак не собрались пожениться, хотели сыграть свадьбу на собственные средства, и вдруг такой подарок. Мотоцикл-то явно не дешевый…
– Юлиана! – продолжала вопить Лизель. – Собирайся!
Пришлось наскоро умыться, натянуть шорты и футболку и спуститься на улицу, чтобы соседка своими криками не заставила выйти всех соседей.
– Ну вот что ты орешь?
– Ты не представляешь, как я счастлива!
В ее светлых глазах прыгали чертики, а веснушки на молочном личике сияли ярче обычного – Лизель совершенно не загорала, удивляя всех бледной кожей.
– Что произошло? Неужели твой механик наконец созрел?
– Что? Как это? – вытаращила глаза Лизель.
– А, ну да… Он тебе предложение сделал?
– Ах, ты про это… Нет, – беспечно отмахнулась она, потягиваясь. – Просто у меня сегодня хорошее настроение, хочу, чтобы у всех вокруг такое было.
Я только головой покачала. Я уже давно утратила возможность радоваться просто так, потому что утро, потому что солнце, море, цветы… Но Лизель всего двадцать шесть, наверное, в ее возрасте я тоже испытывала такие эмоции. Просто потом разучилась.
– Все, Юлиана, садись, поедем.
Я с опаской посмотрела на мотоцикл. Не скажу, что этот вид транспорта числился у меня в разряде любимых, а если принять во внимание беспечную Лизель в роли водителя… Она, видимо, поняла мои сомнения.
– Не бойся, у меня есть права, я хорошо вожу, аккуратно. Если боишься, поедем медленно.
– И аргументов у меня не осталось.
Лизель сдержала обещание и вела мотоцикл на небольшой скорости.
До Бечичи было совсем не далеко, иногда вечером я ходила туда пешком по пешеходной дорожке вдоль пляжа, это отнимало минут двадцать, если вообще никуда не торопиться.
На мотоцикле мы добрались минут за пять, Лизель затормозила у небольшого кафе, мы оставили мотоцикл у входа и вошли внутрь.
У стойки суетился хозяин, пожилой мужчина с кудрявыми седыми волосами – он раскладывал на подносы только что привезенные из пекарни пирожные, булочки и круассаны с сыром и шоколадом.
– Доброе утро, дядя Штефан, – поздоровалась Лизель.
– Явилась, стрекоза? – улыбнулся он, оторвавшись на секунду от своего занятия. – Доброе утро, мадемуазель, – это относилось ко мне. – Сейчас принесу свежий кофе. И пирожные попробуйте, только что привезла Марта.
– Марта – его внучка, – объяснила мне Лизель по-русски. – Мы на террасу выйдем, можно?
– Садитесь, где понравится, еще рано, никого все равно пока нет. Через полчаса потянутся отдыхающие.
Мы вышли на небольшую террасу, где было всего четыре крошечных столика, и выбрали тот, что стоял под бело-желтой маркизой – туда еще не попадало солнце.
В мае отдыхающих уже хватало, и к обеду столики будут заняты, на набережной появятся гуляющие пары или целые семьи, начнется бойкая торговля всякой всячиной, из всех кафе и ресторанчиков будут нестись умопомрачительные запахи свежей еды и варящегося кофе. И только мой день будет похож на все остальные.
Сейчас мы посидим с Лизель, поболтаем, потом она отвезет меня домой, сама умчится на новом мотоцикле к своему Петеру, а я засяду на веранде с ноутбуком.
Кофейник на спиртовке, пепельница и пачка сигарет, которые, кстати, нужно еще купить, – вот и все мои спутники.
Одно и то же каждый день, исключая те моменты, когда я окончательно устаю от однообразия и иду, например, на пляж, расстилаю на гальке полотенце, укрепляю зонт, чтобы не попадали солнечные лучи, и ложусь.
Парадокс в том, что, живя рядом с морем, я почти не захожу в воду – плохо плаваю и предпочитаю не забредать глубже чем по пояс. В прохладные дни я иду в соседний городок, брожу там по улочкам и захожу в маленькие лавочки, где торгуют всякими мелочами.
Это поднимает мне настроение и настраивает снова на рабочий лад. У меня, получается, ничего и нет больше в жизни – только работа.
На столике в углу высилась стопка старых газет – хозяин приготовил их, чтобы отвезти на переработку, так тут принято.
Пока Лизель болтала по телефону, я решила посмотреть, нет ли там газет на русском языке – очень захотелось подержать в руках что-то напомнившее бы мне о доме.