программистов, не подводила. Преподаватели выполняли экспресс-анализы, принимали участие в подготовке нормативных документов, просчитывали варианты бюджета.
Теперь, накануне выборов в Совет Федерации, настала очередь поднять по тревоге университетских социологов. Доверие Отчизны и лично Брюллова они оправдали. Сняли с занятий сто шесть третьекурсников двух специальностей. Для срочного замера градуса любви или ненависти к Атаманову студентов вознаградили твердой валютой – автоматическим зачетом. Четыре часа на Центральном рынке и на вокзалах молодежь отлавливала граждан города и области, задавая им хитрые вопросы об Атаманове. Из полутора тысяч опрошенных триста шестьдесят (двадцать четыре процента) услышали о нем в первый раз. Положительно отозвались на два процента больше, отрицательно – почти одна треть. Провокационный ответ «ни рыба ни мясо» пришелся по душе восемнадцати процентам будущих избирателей.
Доцент, руководивший опросом, передавая Брюллову результаты исследования, уточнил:
– На первый взгляд, цифры плохие, но я шанс Николая Петровича на победу оцениваю «пятьдесят на пятьдесят». Многое зависит от будущих соперников. Если выдвинется жириновец Ухов, то Атаманов выиграет у него с разрывом процентов в двадцать. Но если свое обещание пойти в политику выполнит умница, балагур и любимец публики Серегин из ТЮЗа, то всем его соперникам полный трындец. И, естественно, решение сорока процентов «незнающих» и «неуверенных» полностью зависит от того, как Петрович проведет избирательную кампанию. Он может их обаять, а может и разочаровать, потерпев поражение нокаутом.
Через три дня, почти дословно, со ссылкой на первоисточник Брюллов изложил этот вывод своему непосредственному и давно уважаемому начальнику.
– Я понял, что с социологами ты солидарен. И как бы с учетом этого ты поступил на моем месте? – без реверансов, «в лоб» спросил Атаманов.
– Извините, Николай Петрович, но вы просили углы не сглаживать, что я и исполняю. Моя оценка ваших шансов на победу даже чуть ниже. Где-то сорок на шестьдесят. В последнюю мою поездку в Москву имел я разговор с Шахраем[57]. По его прогнозу, выборы губернаторов следует ожидать не ранее девяносто шестого года. За три года раны и от неучастия в сенаторской борьбе, и от поражения в ней зарастут. Побаливать, конечно, будут, но терпимо. Как бы я поступил? Пошел на выборы, но лишь при условии, что два месяца буду заниматься только ими. Не передоверяя руль никому, ввязался бы в драку энергично и со спортивной злостью. Как это делал в свое время НОД-4 Атаманов. И, конечно, никаких протокольных Саксоний. За эту неделю вы сумеете пропахать весь сельскохозяйственный юг области, а это двести тысяч избирателей. Если такого настроя нет, я бы выборы проигнорировал, потому что рана от проигрыша будет раза в два тяжелее, чем от неучастия. К тому же не факт, что у вас к девяносто шестому году сохранится желание сражаться за губернаторский жезл.
– Благодарю, Юра, буду думать.
Начало монолога Дьякова почти совпадало с тем, что изложил Брюллов. Опрос аппарата на местах позволял оценить шансы Атаманова на успех процентов в пятьдесят или чуть больше. Это на сегодня, без целенаправленной телевизионной поддержки, положительный потенциал которой составляет как минимум двадцать процентов. Кто бы ни стал его соперником, узнаваемость Атаманова уже сегодня близка к семидесяти процентам. Любому сопернику до нее потеть да потеть. Еще один плюс: конкурентов будет не меньше двух, значит, голоса противников действующего главы раздробятся.
– И какой вывод? – довольно хмуро поинтересовался Атаманов.
– Выдвигаться. И никого впереди. Поработаем с главами городов и районов, с прессой. Плотнее, не за пустым столом пообщаемся с лидерами ветеранов – этим ударным отрядом всех выборов. Все беру на себя.
«А Юрка свою помощь не предложил», – подумал Атаманов.
– Как насчет Германии?
– Надо ехать. Пять дней ничего не решают. Перед этим мобилизуем телевидение, запишем вас на пленку и будем регулярно крутить. Никто вашего отсутствия даже не заметит.
– А твой старый друг ту же самую картинку видит в более темных тонах.
– Это нормально. Он инженер по происхождению, ему надо, чтобы был стабильный тройной запас прочности. А мы футболисты-гуманитарии, люди рисковые, нам бы, хоть на последней минуте, в свалке, пяткой, но закатить мяч в ворота.
– Вся беда, Игоревич, что я тоже инженер.
Морозовский, Скачко. Ноябрь 1993
Лет десять назад, когда Ефим Маркович Морозовский, как обычно, прилетел с семьей в Бендеры проведать отца, любознательные внуки, проводившие ревизию дедовского гардероба, обнаружили в нем пиджак, весь увешанный медалями и значками.
– Батя, я ни разу тебя с этим иконостасом не видел, – удивился Фима.
– Да я его на людях ни разу и не надевал. Это же все «за взятие» да юбилейные цацки. Дадут очередную, я ее на этот пиджак приколю и опять в шкаф. На праздники надеваю только «Славу» и две медали. А потом, ты его надень, попробуй. Застегнись на все пуговицы.
Морозовский выполнил указание.
– Ну что? Тяжело, неудобно, бряцаешь, как старая кастрюля с крышкой. Если подумать, сынок, то многие наши ценности и почести на самом деле такая же обуза. А теперь сними. Чувствуешь, как полегчало?
Подобное облегчение испытал Морозовский, решив навсегда расстаться с давно ставшим родным Кабельным заводом. Когда завершилась приватизация предприятия, которую Ефим Маркович держал под своим неусыпным взором, в руках у руководства оказался контрольный пакет акций в пятьдесят четыре процента. Неумолимо возникла задачка дележа. Желательно справедливого. Морозовский предложил двадцать процентов выделить директору, а оставшиеся поделить поровну между ним и «главным». Директор своих соратников поблагодарил, но от привилегии отказался.
– Если бы наша троица и дальше осталась у руля, я бы на это согласился. Чтобы этими процентами перед вами козырять. Но я для себя твердо решил, что отхожу в сторону. И предпочитаю, чтобы между нами не осталось никаких шероховатостей. Делим все поровну. Точка!
Еще тридцать два процента акций на аукционах собрал квартет шустрых молодых ребят, руководителей двух столичных банков и головного отраслевого института. «Квартет» решил воссоздать подобие кабельного всесоюзного главка в виде холдинга. Размером поменьше, но качеством повыше. Ко второй цели они шли, скупая только самые лучшие в отрасли заводы. Камский был в их числе. Морозовскому и его друзьям было предложено стать компаньонами или продать свою долю.
Главный инженер вложился акциями и стал членом Совета директоров. Генеральный и Морозовский решили не травить себе душу видом родового поместья, в котором хозяйничают чужие люди, и, следуя поговорке «С глаз долой – из сердца вон», стали присматривать покупателя.
«Шустрые» предложили хорошие деньги, которые вполне устроили Генерального. Будь дело только в купюрах, Фима последовал бы примеру старшего товарища. Теперь бывший шеф уже вторую неделю с присущей ему въедливостью был погружен в сравнительный анализ мест, комфортных для общественно бесполезной деятельности и не очень удаленных от учебных заведений, в которых мог бы получать европейское образование его любимый внук. По состоянию на 10 ноября число претендентов сократилось до двух не совсем скромных, но подходящих по цене вилл. Обе находились на побережье. Одна – Женевского озера, вторая – Адриатического моря, на сто километров восточней Венеции.
Фиме стратегические планы шефа были симпатичны, но перспектива в пятьдесят четыре года праздно сидеть на пляже его не вдохновляла.
Найти приемлемый для души и тела образ жизни, как часто бывает, помог случай. На хоккее в перерыве между таймами к нему подошел депутат и бизнесмен Владислав Скачко, последнее время стремительно набирающий деловой и политический вес.
– Ефим Маркович, не верю глазам: вы и в одиночестве.
– Владислав Борисович, ты неправ. Я не один, а с пивом. И поверь мне, отличным, настоящим чешским. Я в нем толк понимаю.
– Вы меня исключили из числа старых добрых знакомых? Я двадцать лет с удовольствием отзывался на ваше обращение Влад. Еще с большим – на Поршень. А тут такой официоз.
– Хрен его знает, растущий ты наш. Не исключено, что угораздит тебя в губернаторы или, страшней того, в президенты, тогда куда денешься, придется переучиваться. Врожденная бдительность подсказывает, что чем раньше, тем лучше.
Скачко довольно хохотнул.
– Вы не очень рассердитесь, если я вас отвлеку от увлекательного культурного отдыха скучным деловым разговором?
– Влад, не скромничай. В твоем исполнении даже пакость не бывает скучной. Но этим ты грешишь крайне редко. Поэтому я весь внимание.
– Это правда, что вы расстались с Кабельным и не горите желанием остаться его акционером?
– В принципе, да. А что в этом плохого?
– Абсолютно ничего. Может, даже обнаружится хорошее. Если не военная тайна: почему вы не продали свой пакет москвичам? Мало предложили?
– Нет, все по совести. Но я хотел бы чем-то еще пару пятилеток позаниматься. Чем, пока не придумал. Но когда надумаю, вдруг окажется, что купить этот бизнес нельзя, а обменять по бартеру еще можно. Поэтому пока придерживаю. А почему эти эротические подробности тебя заинтересовали? Хочешь заглотнуть немного Кабельного?
– Совсем кусочек. Процентов десять. Думаю, что этого хватит для места в Совете директоров. Уверен, что Кабельный в хороших руках еще долго будет плодоносить. А его новых хозяев мои московские коллеги считают толковыми. Если надумаете продавать свои акции, дайте знать.
– Договорились.
– Но у меня, Ефим Маркович, еще одна просьба. Создавая свою Группу, включил я в ее состав медийную «дочку». Чистосердечно признаюсь, что срисовал эту идею у екатеринбургских. Прикупил и собрал в одну кучу две газеты, телевизионный канал, радиостанцию. Состыковал их с общим рекламным отделом. Денег потратил море. Контора существует полтора года, пора давать дивиденды, если не финансовые, так хотя бы политические. Но нет этого.