Медленно, но размашисто огромный маховик президентской избирательной кампании набирал обороты. Подобно метеорологам, ежедневно улавливающим малые и большие сюрпризы климата, социологи тщательно отслеживали любое изменение избирательной погоды. Хотя тучи над головой Ельцина медленно, но расходились, его соперники тоже ловили мышей. В их рядах происходили неожиданные процессы. Оттеснив раскрученные фигуры Жириновского и Явлинского, к лидерам приближался ранее неизвестный в политике грозовой фронт в лице харизматичного генерала Лебедя.
К концу мая тройка лидеров вышла на финишную прямую. Концовку избирательного марафона Ельцин исполнял в форме тура по крупнейшим городам России. Во вторую половину жаркого для Урала последнего дня мая высокого гостя встречали в Камске. График визита был расписан до минуты. В первый день должен был состояться ужин в узком кругу с руководством области. Во второй – выступление на стадионе во время концерта, встреча с областным активом в самом просторном концертном зале города, общение с рядовыми избирателями во время массовых гуляний на городской набережной и вылет в Сибирь.
Сначала приземлился самолет с сопровождающими, которые на автобусах отправились в городскую гостиницу. Через сорок минут прилетел и «борт № 1».
У трапа президента встречали четверо: Дьяков, Скачко. Дерягин и институтский друг Ельцина, профессор политехнического института Александр Юзефович. Встречали скромно, по-быстрому, без лишних церемоний.
С летного поля небольшой кортеж направился в загородную губернаторскую резиденцию. Кроме столичной и местной охраны, Ельцина сопровождали жена и дочь, начальник его Службы безопасности Коржаков, руководитель службы протокола Шевченко и Юзефович. В одном автомобиле с президентом ехал губернатор. Скачко и Дерягин двигались в составе кортежа на своих «Волгах».
В резиденции высокие гости направились в гостиницу, чтобы привести себя в порядок после дороги, а хозяева поджидали их в тени деревьев.
Президентский номер был расположен на третьем этаже и состоял из просторной двухкомнатной «распашонки» с большим холлом. Балкон одной из комнат выходил на центральную площадку, к которой кроме гостиницы примыкал и губернаторский особняк. Балкон второй комнаты навис над парком с газонами и небольшой стоянкой для автомобилей «самых-самых».
Пока руководитель протокола проверял, все ли подготовлено к ужину, президент осматривал номер. Его внимание привлекло тарахтение то оживающего, то глохнувшего движка, которое раздавалось со стороны парка. Он открыл дверь и вышел на «задний» балкон. На газоне, метрах в тридцати от здания, работяга в комбинезоне безуспешно дергал шнур стартера, пытаясь запустить мотор газонокосилки. К нему уже направился один из охранников, когда почти из-под балкона раздался голос:
– Эй, друг, кончай терзать аппарат! Это же не враг народа. Не слышишь, что ли, что свеча не в порядке?
К рабочему подходил один из тех, кто встречал президента у трапа. Был он без пиджака, в белой рубашке, но с галстуком.
«Полпред или спикер? – попытался вспомнить Ельцин. – Наверное, спикер».
– Свечного ключа у тебя, конечно, нет? Сережа! – крикнул «белорубашечник» кому-то, оглянувшись. – Принеси свечной ключ и остроносый надфиль.
В это время под дуновением ветра дверь балкона скрипнула, охранник оглянулся на этот звук, Ельцин жестом показал ему: «Не мешать!». Развитие событий его явно заинтересовало. Через минуту в кадре появился и Сережа. Все трое склонились над газонокосилкой. Скачко, а это был он, извлекал свечу зажигания, ассистенты старались ему помочь.
Чем-то протерев свечу, Скачко поднял ее на высоту глаз, внимательно осмотрел и стал колдовать над ней надфилем. Прошло минуты три, и она оказалась на месте. Скачко аккуратно, как бы без усилия дернул шнур, двигатель запел…
Стол, за которым хватило бы места двум десяткам гостей, был накрыт всего на восьмерых. Присутствующие разместились за ним – «стенка на стенку». С одной стороны – хозяева, напротив – гости: муж, жена, дочь Ельцины и руководитель президентского протокола.
Дьяков коротко рассказал о положении в области. Обозначил болевые точки, «от которых без Москвы не избавиться»: неопределенность с оборонным заказом, судьбу шахтерских поселков после закрытия шахт. Пожаловался он и на слабую связь новых «пришлых» собственников крупных предприятий с областным руководством, на беспредел естественных монополистов: Газпрома, железнодорожников, энергетиков.
– Раньше хоть через ЦК на них была управа, а теперь они на нас «ноль внимания, фунт презрения».
Ельцин слушал не перебивая, похоже, что внимательно, но как-то без огонька. Выглядел или очень уставшим, или, хуже того, больным. Лишь изредка кивал в сторону Шевченко, делающего пометки в блокноте.
– О выборах, – продолжил Дьяков. – Татьяна Борисовна не даст соврать, работаем в тесной связке с московским штабом. То, что вы, Борис Николаевич, приехали лично, с интенсивной программой, для нас большая помощь. Детали, думаю, вряд ли вам интересны, поэтому сразу о главном: как минимум пятьдесят процентов голосов в первом туре вы у нас получите.
– Законодатель тоже так считает? – спросил президент, глядя на Скачко.
– Все, что сейчас сказал губернатор, рождено в спорах, но это наше совместное мнение.
– Вы всегда так единодушны? Не секрет, что чаще всего первые лица исполнительной и законодательной власти друг друга на дух не переносят.
– Единодушны далеко не всегда, Борис Николаевич, спорим, порой обижаемся друг на друга, но все это заложено в конструкции наших отношений.
– О конструкции нельзя ли конкретнее?
– Попробую. Однажды при бурном дележе бюджета Александр Игоревич в сердцах мне сказал: «Ты как балласт на моих ногах». А я ему в ответ напомнил о башенном кране. В нем все положительное крутится, движется или тянет. Лишь балласт, словно паразит, лежит мертвым грузом. Но! Без него все правильное может в любой момент опрокинуться.
У Ельцина впервые за вечер заинтересованно блеснули глаза.
– Вы не строитель-механик по происхождению? Я нечаянно подсмотрел, как лихо управились с газонокосилкой.
– Вы почти угадали, Борис Николаевич, – пришел на помощь Дьяков. – Отец Владислава был известен в городе как непревзойденный шабашник-моторист. А сам он с детства крутился при отце, имея авторитетное прозвище – Поршень.
– А что, хорошее прозвище! – согласился президент. – Помнишь, Саша, – обратился он к своему однокашнику, – мы еще на студенческой практике восхищались, как точно большинство из них характеризуют человека. В нашем СМУ слесаря-ремонтника с золотыми руками называли Айболит, а не очень далекого и упертого прораба – Шлакоблок.
То ли на президента положительно подействовали целебные ароматы парка, в котором находилась резиденция, то ли постарались медики, но на следующее утро Ельцин предстал перед всеми улыбчивым, бодрым, жаждущим подвигов, подобно юному обладателю значка «Готов к труду и обороне».
Перед тем как выехать из резиденции, молодой человек из президентского сопровождения шепнул Владиславу, что по протоколу он является «третьим лицом принимающей стороны» – после губернатора и мэра. Поэтому просьба держаться рядом.
Выполнить эту просьбу оказалось непросто. На недостаток честолюбия Скачко не жаловался, быть на виду, рядом с известными людьми ему нравилось. Но при условии, что высокому собеседнику он интересен. И на дух не переносил проталкиваться сквозь спрессованное кольцо жаждущих оказаться «ближе к телу». По его наблюдению, больше всего этим грешили внушительные на вид носители генеральских погон.
Так получилось и на этот раз. На стадионе охрана поставила его чуть сбоку и позади президента, но уже через десять минут он оказался оттесненным от Ельцина. Вместе со Скачко из заветного круга выдавили и доверенное лицо президента – московского мэра Лужкова, с которым у Владислава в Совете Федерации обнаружилась взаимная симпатия.
– При желании мы всю эту шушеру, конечно, разнесли бы, – шепнул ему столичный градоначальник, до сих пор еженедельно гоняющий по полю футбольный мяч, – но пусть потешатся.
Так они и провели весь день вдвоем, вне ближайшего окружения. Что не помешало Ельцину с высоты его 187 сантиметров держать их в пределах видимости и даже дважды подозвать к себе, чтобы помогли ему ответить на замысловатые вопросы бдительных камских пенсионеров.
Вечером, у самолета, Ельцин обнял Дьякова, а прощаясь со Скачко, придержал его руку и, улыбнувшись, громко произнес:
– Приятно было познакомиться с достойным представителем молодых политиков, Владислав Борисович! Не обидитесь, если я попрошу ФАПСИ[77] дать вам позывной: Балласт?
В первом туре выборов, состоявшемся 16 июня, Камская область отдала Ельцину пятьдесят пять процентов голосов. Для сравнения, «родина вождя» – Свердловская область, одарила его пятьюдесятью девятью процентами, а крупнейший сибирский регион – Новосибирская область – двадцатью шестью. После второго тура Дьяков отрапортовал о семидесяти одном проценте (у свердловчан оказалось чуть больше, а новосибирцы сильно отстали).
Четвертого июля, когда Ельцин позвонил Дьякову, чтобы поблагодарить за поддержку, Скачко был в губернаторском кабинете. Услышав, что его соединяют с президентом, губернатор встал.
…
– Да, Борис Николаевич!
…
– И я вас, Борис Николаевич!
…
– Я сделал все что мог, Борис Николаевич.
«Вот и снова зазвучала старая песня: „я“ и только „я“, – подумал Скачко. – Хотя бы избирателей похвалил. Ладно, переживем и это».
Позывной Балласт так ни разу и не прозвучал в эфире. Правда, в сентябре на пленарном заседании ЗеЭс Дерягин вручил спикеру от имени президента и за его подписью официальную благодарность, в рамке под стеклом: «За большой вклад в становление российской демократии».