– Насчет мудрости, это вы слишком. Но мой батя «инженерами человеческих душ» называет не писателей, а хороших шабашников. Выходит, я уже четвертый год инженерю. Опять же, здоровая наследственность. Кстати, вам латунный вентиль не нужен? Могу продать по сходной цене.
В четверг утром Дьяков предупредил Влада:
– Завтра подъезжай к шести и заправь полный бак. Поедем в Березовку на приемку овощехранилища.
Влад прикинул. До Березовки было километров сто сорок. Из них по асфальту – не более пятидесяти. Быстрее, чем за три часа в одну сторону, вряд ли получится.
– Тормозок в дорогу вам жена готовит или опираетесь на собственные силы? – поинтересовался он у шефа.
– За три часа с голода не помрем. Да и мы, хоть и не великое, но начальство. Хозяева все равно угостят.
– Как знаете. Батя, когда ездит шабашить в область, на клиента в этом деле никогда не рассчитывает. Вдруг что-то ему не понравится, в цене не сойдемся или просто жмот. Запас задницу не трет.
– Не понравиться друг другу шанс имеется. Если не трудно, возьми меня на довольствие.
Дьяков полез за бумажником, но Влад его остановил.
– Деньги у меня есть. Я куплю что надо, а потом отдадите. Последний вопрос: из благородных напитков что взять?
– В одиночку не употребляю. Это первая стадия алкоголизма. Ты в собутыльники не годишься по трем причинам: за рулем, молод, да еще подчиненный. Вдруг забудешь о субординации. Перебьемся квасом.
Когда утром Дьяков садился в машину, Влад доложил:
– Харч в багажнике. С вас семь восемьдесят.
С взятой десятки отсчитал два рубля и сверху положил монетку.
Когда Дьяков попытался жестом изобразить «сдачи не надо», Влад с достоинством произнес:
– Кредит портит отношения.
В течение одного дня он еще как минимум дважды приятно удивил шефа.
Во-первых, дальновидностью. Комиссия объект не приняла, дружеский обед не состоялся. Отъехав от Березовки километров десять, они свернули в лесок.
Здесь и состоялось «во-вторых». Из багажника Влад достал складные столик и два стульчика. Потом извлек коробку из-под болгарских овощных консервов. Коробка состояла из двух отсеков. В меньшем стоял термос с чаем. В большем поместились свежие помидорчики-огурчики, завернутая в фольгу поджаренная курица, по баночке крабов и лосося, четыре пирожка, хлеб и даже кусочек сала. Все это располагалось в коробке вокруг трехлитровой банки, наполовину наполненной водой.
Сверху лежали небольшая синяя скатерть, свернутые бумажные салфетки, из которых торчали дюралевые вилки и ложки, несколько эмалированных кружек и тарелок производства лысьвенского завода.
– Фамильное серебро! – кивнул на дюраль Влад и начал накрывать на стол.
Дьяков не удержался и разломил пирожок.
– С капустой, – довольно зафиксировал он. – В десятку!
– Давайте полью, – намекнул Влад на необходимость соблюдения санитарных правил, доставая пятилитровую канистру с водой. – Резать хлеб и овощи по силам?
– Если постараюсь, – принял правила игры шеф, потянувшись за охотничьим ножом. – Вразуми темного начальника по двум вопросам. Если не секрет, из каких закромов дефицитные консервы?
– База ресторанов речного пароходства.
– А что за жидкость в трехлитровой банке?
– Утром был лед.
– Гигант!
Это же слово Дьяков произнес в пятницу, когда Влад зашел к нему в кабинет попрощаться.
– Ты не только гигант, но и мечта любого начальника. Если чем смогу быть полезным, не стесняйся.
– Взаимно. Александр Игоревич.
– Один совет. Ты на своем историческом факультете далеко вглубь веков не лезь. Там без тебя археологи да архивисты нароют все, что надо. Ходи поближе к современности, ты ее трезво чувствуешь. Если на практику надумаешь к нам, скажем, по Советам или по государственному строительству, возьму на должность. Не водилой, конечно. Не теряйся.
Атаманов. Ноябрь 1973
Над центральной площадью Камска гремела медь оркестров. Мощные динамики приятным баритоном артиста драмтеатра Виктора Саитова поздравляли шагающих мимо трибуны демонстрантов с пятьдесят шестой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
Из-за своей малочисленности коллектив филармонии не принимал участия в шествии в качестве автономной единицы, а рассредоточился по друзьям и родственникам. Последние года два другом представителя советской творческой интеллигенции и душеведа Ефима Марковича Морозовского являлся зампред Левобережного райисполкома Александр Игоревич Дьяков. Неудивительно, что именно с ним в этот момент Фима шел в первых рядах колонны, впереди которой ехал задрапированный уазик с надписью:
ЛЕВОБЕРЕЖНЫЙ РАЙОН
Когда они миновали центральную трибуну, председатель райисполкома вышел из колонны, помахал рукой своим заместителям и другим нижестоящим коллегам и направился на трибуну.
– Примкнул к элите, – констатировал Фима.
– А мы не элита? – слегка сомневаясь, спросил Дьяков.
– Элита, дорогой друг, это те, которые получают, а не достают. Кто не напрашивается за праздничный стол, а кого упрашивают этот стол собой украсить. По отношению к небольшой прослойке, что ниже нас, мы с тобой тоже элита. А вот к этим, – он махнул в сторону трибуны, – увы, нет. В отличие от твоего шефа, у которого имеется красненькое приглашение стоять на этом сквозняке.
Праздничное шествие завершалось, да и десятиградусный мороз давал о себе знать. Неудивительно, что некоторые из областных вождей с руководящей трибуны потихоньку стали перетекать в здание проектного института, расположенного как раз позади нее. На первом его этаже был оборудован скромный, но не бедный буфет.
У его двери стояли, как бы отдыхая, два кряжистых молодых человека в штатском. Они ни у кого не просили предъявить приглашение или удостоверение, но ни одна «не родная» душа даже не попыталась проскользнуть между ними. «Родными» были души, относящиеся к категории «областной партийно-советский и хозяйственный актив». Если коротко, к той самой областной элите. В отличие от Дьякова и Морозовского. Атаманов к ней принадлежал уже девятый год.
Что говорить, ощущение присутствия в этом сообществе согревало его не меньше, чем коньяк «KB», который он медленно потягивал, устроившись за угловым столиком. Это было даже не честолюбие. Наверное, то же чувствует красивая женщина на каком-нибудь венском балу. Та, что знает себе цену не где-нибудь, а в высшем свете.
Скоро к Атаманову присоединились коллеги-транспортники: начальник пароходства и командир авиаотряда. По стажу пребывания «в верхах», да и по авторитету, Атаманов среди них был «старшой». Все были в парадных шинелях, блистали звездами и шевронами. Словно астронавты, на свет их звезд, громко, по-командирски разговаривая, к ним подсели два генерала: милицейский и областной военком. Тоже с «KB».
– Мужики, – чокаясь, произнес Атаманов, – как летят года!
– Это точно, – купился военком. Уже пятьдесят шесть…
– Штурм Зимнего дворца я, к великому сожалению, не запомнил, – продолжил НОД-4,– но времена, когда генералы пили только водку, – как вчера!
Общий хохот привлек к ним внимание вошедшего первого секретаря обкома Ячменева.
– Еще раз всех с праздником!
Он огляделся и направился к генералам.
– Рядового необученного примете за свой стол?
– Будет вам прибедняться, товарищ полковник запаса, – восстановил историческую правду военком. – Украсите компанию.
– Продолжайте, не обращайте на меня внимания. А я посижу, расслаблюсь.
– Это вряд ли получится, Всеволод Борисович, – среагировал Атаманов. – По закону сохранения энергии, когда вы расслабляетесь, мы напрягаемся. И насчет «не обращайте внимания» вы тоже перегнули. Завтра вспомните наши посиделки и зададите себе вопрос: почему же это люди в форме в упор меня не видят? Что это еще за южноамериканская хунта в западноуральских широтах?
– А ты, оказывается, шутник, Атаманов. Сколько лет я от тебя только одно и слышал: «вагонов нет». Всегда скорбным голосом. А тут, смотри…
– Для вас всегда находились, Всеволод Борисович.
– Ладно, намек понял. Пойду в простой народ. Который без лампас. Приятных праздников, служивые.
Ячменев встал, пожал всем руки. Атамановскую на секунду-две задержал в своей.
– Сразу после праздников загляни ко мне после девятнадцати. Надо потолковать. Без посторонних.
Последние два слова «первый» мог и не добавлять. По неписаным управленческим законам, часы после восемнадцати были, что называется, облегченного режима. Рядовые сотрудники и тем более сотрудницы по окончании рабочего дня минута в минуту покидали свои места и мчались забирать детишек из детских садов, сметать в авоськи остатки того, что утром было выложено на полки магазинов. Те, кто помоложе, в девятнадцать уже чистили перышки перед свиданием или походом в театр. Если вдруг после шести начальству понадобилась бы какая-нибудь незамысловатая, но необходимая справка или цифра, то, вероятнее всего, она оказалась бы в опечатанном сейфе младшего специалиста женского пола, стоящего сейчас в очереди за внезапно выброшенными на прилавок импортными колготками.
Даже самые настырные и наглые посетители и просители знают, что приема в нерабочие часы не бывает. Если чудом и добудешь нужную резолюцию, то печать на нее тебе все равно шлепнут не ранее девяти с минутами утра.
По этим и другим сходным причинам после восемнадцати часов в рабочий график включалась рутина типа «работа над документами», ожидание звонков из московских кабинетов (с учетом разницы в часовых поясах) или то, что не требовало мелочности и суеты. К примеру, доверительная беседа.
Именно эта форма общения босса и подчиненного, справедливо высоко ценимая последним, ожидала Атаманова в первый послепраздничный вечер.
– Николай Петрович, – с места в карьер начал Ячменев, – ты в курсе, что у нас второй месяц нет секретаря обкома по транспорту и транспортному строительству?