Директор эту комфортную миссию возложил на Морозовского:
– Ефим Маркович! Задержись там дня на два, обнюхайся, познакомься с дружественным народом. Харьков – город сытный. Может быть, и почерпнешь что-нибудь полезное. И подумай, кого из представителей власти включить в делегацию, чтобы тобой достойно руководил.
Видимо, шеф кое-что подзабыл. Когда в семьдесят втором он распорядился оформить перевод Морозовского из филармонии на завод, его бдительный заместитель по кадрам не удержался, чтобы не отметить, что у будущего руководителя снабжения «непрофильное образование». В подтверждение своей правоты он ткнул остро заточенным карандашом в соответствующую строчку, где значилось название Фиминой альма-матер: «Харьковский институт искусств». Директор сначала без симпатии взглянул на заместителя и лишь потом среагировал на «институт искусств»:
– Ты мне лишние запятые не вставляй! Тебе в профиль его нос не нравится? А мне не нос его нужен, а голова. И насчет института искусств ты глубоко неправ. Почему он непрофильный? Еще какой профильный! Снабжение – это и есть чистой воды искусство. Если ты этого до сих пор не понял, прими мои соболезнования.
На географию института, который до шестьдесят третьего года назывался Харьковской консерваторией, директор внимания не обратил. Что не скажешь о Морозовском. Шеф еще не окончил свой монолог, а в голове Фимы уже возникла идея, простая и изящная, как бикини на склонной к пороку двадцатилетней комсомолке.
Вернувшись в свой кабинет, он набрал Дьякова:
– Отец родной, не обижайся, но ты мне позавчера на совещании в горкоме категорически не понравился. Смурной какой-то, рычишь по пустякам, в глазах полное отсутствие полета. Мой диагноз – переутомление. От чего-то или от кого-то. Если пациент уделит доктору в конце дня десяток минут, то могу предложить курс лечения. Краткий, безболезненный и, уверен, эффективный.
…
– После девятнадцати? Договорились.
Простота идеи заключалась в отсутствии у Фимы необходимости обнюхиваться и что-то выискивать в городе Харькове. Этот город и друзей своей студенческой молодости он не забывал, связь с ними поддерживал.
Изящество идеи, возникшей у Ефима Марковича, заключалось в возможности наконец-то в спокойной обстановке, вдали от чужих глаз и ушей, обсудить с Дьяковым ряд накопившихся вопросов. Вопросов, представляющих, как пишут в дипломатических протоколах, взаимный интерес.
Морозовский раскрыл свой еженедельник и обнаружил, что двадцать третье августа выпадает на субботу. По правилам хорошего тона прибыть в гости полагалось не позднее обеда в пятницу. Далее последовал звонок знакомому инструктору орготдела Левобережного райкома КПСС:
– Светочка, как ваше впечатление от гастролей БДТ?
…
– Я рад, что вам понравилось. Рад за вас и за себя. Один деловой вопрос: мы хотели бы вашего дорогого Комиссара пригласить двадцать второго на пуск нового алюминиевого пресса. Где-нибудь с двенадцати до трех. Как у него с графиком?
…
– С десяти на комсомольском активе? Очень жаль. Желаю творческих и всех прочих удач.
Подпольная кличка Комиссар принадлежала первому секретарю Левобережного райкома. Было ему чуть за пятьдесят. Хотя он был выходцем с Пушечного завода, где прошел путь от инструктора до секретаря парткома, в узком кругу называл себя «профессиональным революционером» и, выпив, всегда рвался довольно приятным баритоном спеть песню:
Близко города Тамбова, недалёко от села,
Комиссара молодого пуля-дура подсекла.
Как и подобает комиссару, к «исполкомовским» он относился чуть свысока, как барин к своему управляющему. Работать не мешал, успехи записывал на свой счет, за промахи порол, но без изуверства. Зато терпеть не мог общения своего управляющего с чужими барами.
«Молодой да ранний» Дьяков этого не понимал или понимать не хотел. Хотя бы потому, что маячить на заднем плане не соответствовало его принципу «никого впереди». За что регулярно получал от старшего (по должности) товарища номенклатурные подзатыльники. Комиссар порой «забывал» пригласить его на какое-нибудь престижное директорское совещание, а если и приглашал, то мог грубо оборвать: «Ты сначала в своем коммунальном огороде наведи порядок».
Для Дьякова, много лет проработавшего с интеллигентным ректором и университетской профессурой, эти тычки были особенно болезненными. Поставленный Морозовским диагноз «усталость от кого-то» самым непосредственным образом относился к Комиссару. Как опытный терапевт, Фима первым делом решил не обострять болезнь. Если бы Комиссар был свободен, предложение посетить Харьков следовало сделать ему. Пусть и для приличия. Из-за занятости Комиссара не потребовалось даже этой маленькой хитрости, чтобы вывести Дьякова из-под удара.
Ровно в семь ноль пять Ефим Маркович доходчиво обосновал Дьякову возможность выезда председателя райисполкома в славный город Харьков. Целесообразность поездки он свел к трем пунктам: посмотреть, как живут не последние в Советском Союзе люди. Не просто посмотреть, а позаимствовать лучшее; отдохнуть от привычного камского пейзажа и примелькавшихся лиц на его фоне; наедине обсудить годовые итоги работы Биржи.
Если кто подумает, что целью поездки был совместный культурно-оздоровительный отдых вдали от камских просторов, это не будет соответствовать действительности. Главным пунктом повестки дня выездного заседания была Биржа.
Название «Биржа» в лексиконе деловых людей Камска появилось в апреле семьдесят четвертого. Напомним, что за месяц до этого на историческом обеде ее отцы-основатели Дьяков, Брюллов и Морозовский решили создать систему обмена временно свободными ресурсами между предприятиями. Для начала теми, что находились в Левобережном районе. Система состояла из двух структурных единиц – «Секции инфраструктурной координации» при Совете директоров района и «Сервисного центра при районном комбинате бытового обслуживания». Как идеолог проекта, Секцию возглавил Дьяков. Исполнительным секретарем Секции избрали заместителя директора Кабельного завода Морозовского.
Райком идею сдержанно поддержал, директора выразили готовность принять участие и дали своим подопечным указание: дерзай и побеждай! Поначалу экспериментировать на себе выразили готовность шестнадцать предприятий и организаций. Накануне ленинского субботника их представителей, снабженцев и сбытовиков, собрал председатель райисполкома Дьяков в красном уголке районного комбината бытового обслуживания.
Предварительно все получили «Положения о Секции и Центре» и «Пояснительную записку о принципах и механизмах участия в кооперации». Оставалось разрезать красную ленточку.
И тут засбоило.
В принципе ушлые снабженцы идею организованного обмена поняли и вроде бы внутренне одобрили. Отторжение вызвали два сюжета. Первый – наличие двух «контор» для решения одной задачи. В этом виделся какой-то подвох. Второй – заумные названия этих контор.
Слово «инфраструктура» в сочетании с матом никак не выговаривалось. А как же выражать сильные чувства в процессе нервной работы? С «секцией» была другая беда. У каждого этот термин ассоциировался с чем-то своим. У строителей – с блоком квартир, у транспортников – с несколькими вагонами, у любителей спортивного и прекрасного – со стройными фигуристками и брюхатыми штангистами тяжелого веса.
«Координацию» большинство воспринимало как появление над ними еще одного начальства, что вызывало дополнительную аллергию. К тому же потенциальная клиентура не разобралась в принципе работы дьяковского детища. На помощь пришел Морозовский.
– Дорогие коллеги. Не мне, скромному любителю, говорить вам – профессионалам снабжения, что если у человека есть в излишке нечто полезное, чего нет у другого, на этом всегда можно сделать гешефт. Для тех, кто не бывал в Бендерах или не знает немецкого языка, перевожу – «поиметь выгоду». Как говорит мой папа, для гешефта необходимы две вещи: место, где можно показать свой товар, и знание настоящей цены своего товара. Даже если недалекими людьми этот товар называется «неликвидным». «Центр» – и есть место, где одни имеют возможность показать свой товар лицом, а те, кому он нужен – посмотреть в это лицо. Товар, расторопные вы мои, может быть самым разным. Пример. В Москву, в сад имени Баумана, периодически со всех просторов нашей державы съезжаются театральные режиссеры и администраторы, то есть покупатели. И актеры, желающие получить работу, которые продают себя. Ходят, смотрят друг на друга, прицениваются, бывает, что и договариваются. Называется это «актерская биржа». Структура работает десятки лет. Работает надежно и ровно, как пищеварительный тракт выпускника ПТУ[31]. Что касается Секции, где заседают наши папы-директора, для того она и существует, чтобы вы, забывчивые мои, помнили о своем не самом высоком месте. Если будете надувать свои щеки, то папа напомнит при помощи ведерной клизмы.
– Ефим Маркович! – подал голос заместитель директора строительного треста. – Вы бы с биржи и начинали. А то пудрите мозги: секция, инфраструктура, центр…
– Родные вы мои. Разве дело в названии? Но если вам нравится отрыжка капитализма под названием «биржа», будем между собой называть это заведение «Биржей».
Руководить Биржей Морозовский рекомендовал отставного полковника – бывшего начальника гарнизонной КЭЧ. Вначале новая структура обходилась штатом в четыре сотрудника, но к ноябрю с работой с трудом справлялась дюжина «бойцов».
Принцип работы Центра был незамысловат. На одном из телефонов сидел сотрудник, принимающий информацию о свободных ресурсах: от щитовых домиков до использования бульдозера на две смены. По другому телефону регистрировались заявки тех, кто в чем-то нуждался. Остальные «бойцы» группировали и обобщали спрос и предложение.
Как только появлялась возможность частичного или полного удовлетворения запроса, старший специалист проводил торг между заинтересованными сторонами. Семь процентов от сделки в рублях, независимо от того, был ли это натуральный обмен или денежные расчеты, перечислялись в кассу Биржи как комиссионные. Скоро этого стало хватать не только на зарплату аппарата, но и на выкуп особо интересного товара с посл