Без пяти девять Эдита посмотрела на часики-крабы и буднично сообщила:
– Не позднее половины двенадцатого я должна быть дома. Если желания, полыхавшие в твоих глазах полтора часа назад, еще не потухли, приглашай в гости.
В одиннадцать пятнадцать Морозовский проводил ее до дежурной машины. В порядке конспирации прощальных поцелуев не последовало. Уже открыв дверцу, она шепнула ему:
– Ты оправдал доверие комсомола, ковбой!
Подходя к лифту, Фима поймал себя на мысли, что порой женский опыт конкурентоспособен с девичьей свежестью.
Весь последующий день делегация Камского кабельного завода добросовестно выполняла необременительные гостевые обязанности. Лишь около шестнадцати гости добрались до гостиницы. Девушка-администратор, выдавая Морозовскому ключ, сообщила:
– Вас просили позвонить в гостиницу облпотребсоюза по этому номеру, – она протянула ему листок бумаги.
Морозовский, не откладывая, позвонил.
– Это батя. Ждет нас у себя. Совсем недалеко, десять минут пешком, – пояснил Морозовский Дьякову. – Освежишься и сразу заходи ко мне.
Вскоре они входили в скромный двухкомнатный номер небольшой ведомственной гостиницы. В дверях их встретил еще один Фима. Только совершенно седой и чуть усохший.
Младший Морозовский представил:
– Мой папа – Марк Наумович, он же – гвардии старшина медицинской службы, он же – заместитель председателя райпотребсоюза, кормилец и поилец населения города Бендеры и его окрестностей. Папа, а это мой друг и соратник, а по совместительству – председатель райисполкома славного города Камска, в недавнем прошлом центрфорвард команды «Мотор», Александр Дьяков, он же – Саша.
В гостевой комнате на круглом столе стояли вазы и тарелки с фруктами и орешками, а также бутылка молдавского «Белого аиста». Марк Наумович, как бы оправдываясь, показал на стол:
– Это ребенку подарок от мамы. Убеждать ее, что всем этим в лучшем виде я могу затариться в харьковском облпотребсоюзе, было бесполезно. А чтобы любимое лакомство ребенка не поплыло на жаре, – он открыл холодильник и достал из него торт «Наполеон», – пришлось специально ехать ночью. Садитесь, хлопцы, угощайтесь, налейте себе коньячку. Чай к торту сразу заказать?
– Не гони лошадей, батя.
– Саша, можно я буду так вас называть? Мы с Фимой минимум четыре раза в году встречаемся то в Бендерах, то на нейтральной территории. И я имею о вас представление. Очень даже неплохое. Между нами, не только об игре в футбол. Признаюсь, Саша, мне льстит, что у моего сына друг не только хороший человек, но и солидная фигура. К председателю нашего райисполкома я хожу на совещания лишь тогда, когда мой начальник, он же – славный сын молдавского народа товарищ Дука, находится в отпуске или командировке. Или если он догадывается, что ему на этом совещании вставят фитиль. Я-то к ним задом не повернусь. Между нами, он такой же Дука, как я маршал Жуков. В сорок шестом году инструктор горкома Лева Зак перевел на молдавский язык сборник выступлений товарища Сталина. Чтобы не портить страничку, где стоит фамилия переводчика, ему посоветовали взять псевдоним. А дальше то, се, «дело врачей»… И Лева пошел по пути товарищей Ленина, Молотова и Троцкого, взяв себе в фамилии конспиративную кличку. Это ему помогло, но не очень.
Из горкома списали в торговлю. Но это лучше, чем на Колыму. Нет, я ничего плохого о нем сказать не могу, впрочем, как и хорошего. Но мы с ним ладим уже два десятка лет. Это, Саша, не стаж, это срок! Среди людей, Саша, редко встречаются ангелы. И все равно с ними надо мирно сосуществовать. Мне кажется, вас это получается, и это правильно. Кажется, я вас замучил своим старческим брюзжанием.
– Что вы, Марк Наумович. У вас такие лихие, но логичные переходы от темы к теме. И вы подстрекаете к ответной откровенности. Но сначала – можно один щепетильный вопрос? Я немного постиг номенклатурную науку. Мне тоже подчинены торг и общепит. Заместитель председателя райпотребсоюза – это фигура, но в границах своего района. В соседнем он уже никто. А для вас в сопредельной республике, во второй столице, бронируют престижный номер в хорошей гостинице. Вы явно можете расколоть далеких от Бендер харьковчан на дефицит. Вышестоящее начальство, которому вы уж точно не лижете зад, двадцать лет не решается вас выпороть, несмотря на принадлежность не к самой популярной национальности. Чего-то в этой истории, Марк Наумович, не хватает.
Морозовский-старший хитро ухмыльнулся и вопросительно посмотрел на Фиму:
– Проболтался?
– Клянусь, папа, даже не намекал.
– Саша, отдаю должное людям, которые вас разглядели и выделили из общей массы. Я стараюсь об этой почти неправдоподобной истории не рассказывать, но она который год растекается по миру независимо от меня.
Марк Наумович глубоко вздохнул и подсел к столу.
– В сорок третьем году наш батальон захватил плацдарм на правом берегу Днепра и застрял. Переправу разбомбили, ничего тяжелого из вооружения подбросить нельзя. Слева, справа, впереди – немцы, сзади река. Два дня немцы нас не трогали, приходили в себя. На третью ночь нам для усиления переправили стрелковую роту и отдали приказ: расширить плацдарм вширь на юг. Как потом оказалось, отвлекающий маневр. Но мы этого не знали. Атаковать было приказано в четырнадцать, чтобы испортить фрицам обед. Но потом комбат сообразил, что где-то в половине четвертого солнце будет светить немцам в глаза. Пустячок, а десяток жизней может спасти. Он пытался согласовать отсрочку с полком, но пропала связь. На перенос времени атаки без согласования свыше особист наложил крест. Комбат завелся: «Тогда пойдешь в атаку лично, вместе с новой ротой!». Прошли сто метров, попали под кинжальный огонь, потеряли кучу людей, залегли. Артиллеристы с левого берега засекли немецкие огневые точки, стали нам помогать. В шестнадцать пришел приказ: отходить. Только стали отползать, особиста ранило. Солдата, который попытался его вытащить, тоже. Ладно, хоть укрылись в воронке. Послали за ними санитара. Прополз полсотни метров, наповал.
Лицо старого солдата побледнело. Чувствовалось, что мыслями он сейчас где-то на Днепровском плацдарме.
– Я подумал, что если особист погибнет от потери крови, мне прямая дорога в штрафбат. Пришлось совершать подвиг лично. Попросил ребят, чтобы прикрыли огнем, и пополз. Добрался целым, обоих перевязал, что мог, сделал. До темноты сидел с ними в воронке. На всякий случай постреливал. Не прицельно, а для собственного успокоения. Но два автоматных диска опустошил. Как стало темнеть, потащил ребят домой. Метрах в тридцати нас встретили санитары, стало веселей, – Марк Наумович облегченно вздохнул и несколько секунд молчал. – Примерно в час ночи меня разбудили: иди к комбату. У комбата сидят ротные, полковник из политуправления, наш политрук и еще три офицера, незнакомые. Полковник с приятной физиономией, улыбчивый: «Покажи, военфельдшер, на местности, как что было». – «Так темно, товарищ полковник». – «Не беспокойся, немцы подсветят». Прямо в окопе рассказал я ему все, но без рассуждений. Он послушал, спросил у какого-то полковника: почему поперлись в атаку без должной разведки и артиллерийской подготовки? Вернулись назад. У блиндажа я развернулся, но «улыбчивый» меня остановил и спрашивает политрука: «Военфельдшера к награде представили?». – «Так точно, „За отвагу“». – «Это правильно, – и, обращаясь к комбату: – Угостите чем-нибудь на дорожку?» – «Чай, тушенка, товарищ полковник. А если покрепче, то только в случае, если военфельдшер разрешит. Он у нас сам непьющий и медицинский спирт для поддержания боевого духа дает, если только у него НЗ[32] в полном объеме». – «Даже если ты, комбат, прикажешь?» – «Я вообще-то не пробовал, но думаю, что не даст. Я прав, Морозовский?» – «Я же не из вредности или из жадности, товарищ капитан. А если через минуту, не дай Бог, мина прилетит? Чем лечить будем? Но сейчас, товарищ полковник, грамм триста резервных найдется». – «Замполит, – позвал полковник, – оформляй военфельдшера на „Славу“ третьей степени. За спасение офицера и солдата в особо сложных условиях и отражение контратаки противника. И за доблесть перед начальством! Если будут вопросы, посылай ко мне». В 1951 году 21 февраля звонит мне первый секретарь нашего горкома: «Завтра на торжественное собрание, посвященное Дню Советской Армии, приедет первый секретарь ЦК Молдавии товарищ Брежнев. Приказываю: организовать стол на тридцать человек, фронтовикам быть при наградах». Я приколол на пиджак только орден Славы да медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Никаких «За взятие…». Заседание кончилось. В комнату президиума, где был накрыт стол, заходят человек пять гостей, остальные наши. Впереди Брежнев. Я с официантами стою у входа. Присмотрелся: так это же тот полковник, «улыбчивый». Он сначала на мою физиономию внимания не обратил: она сантиметров на десять его повыше. А на ордене взгляд остановил: «За что „Слава“?» – «За Днепр, товарищ полковник. Извиняюсь, товарищ первый секретарь. По вашему личному представлению, за спасение раненых». – «Военфельдшер! Вот это встреча! – он меня обнял, чмокнул куда-то в шею (я нагнуться не сообразил). – Ты по-прежнему сам не пьешь и другим не даешь?» – «Сам по-прежнему, а угощать других теперь моя профессия». – «Тогда садись рядом». – «Да не по чину, Леонид Ильич». – «Я лучше знаю, что по чину, а что нет». – «Николаич, – обратился он к нашему первому секретарю, – подвинься, уступи место боевому товарищу. Извини, забыл фамилию, какая-то она у тебя зимняя». – «Морозовский я, Леонид Ильич». – «За тебя. Ты даже не представляешь, как я рад, что ты жив. Будь здоров, Морозовский!» Больше лично с ним я не встречался. Но поздравления от него идут, правительственные телеграммы. Где бы ОН ни работал. Из Кишинева, из Москвы, с целины, снова из Москвы. Шесть раз в год, как штык. Не было года, чтобы пропустил.
Дьяков вслух посчитал:
– Новый год, 23 Февраля, 1 и 9 Мая, 7 Ноября… – он задумался, вспоминая, – День Конституции?