– Нет, на Конституцию не бывает. В декабре, но на мой день рождения.
– Отвечаете?
– А как же. Поздравляю, желаю, спасибо, что помните. И новость, если хорошая есть. Когда комбат стал доктором наук, например. Или политрук получил Героя за Боткинскую ГЭС. Он теперь строитель. Когда сын погибшего ротного стал инженером. Тем более у НЕГО в поздравлениях всегда есть слова: «Наилучшие пожелания боевым товарищам». Да, примерно раз в пять лет звонит по телефону. Всегда перед Днем Победы. В шестидесятом я на работе был. Предупредили, что через час соединят. А в шестьдесят пятом я дачу строил. Нашли! Приехали из горкома, привезли к «первому», из его кабинета и поговорили. После этого мне на даче телефон поставили. Одному. Три километра линия. Я попросил, чтоб параллельный сторожу. Ему нужнее. Параллельный не разрешили, сторожу дали отдельный номер.
– А о чем разговариваете по телефону?
– Да обо всем. Или ни о чем. Поздравление, здоровье, урожай. Чего за три-четыре минуты наговоришь? Один раз, через неделю после разговора, два офицера мне бутылку виски заграничного в красивой коробке привезли. Из Москвы. Под расписку. На коробке надпись, шариковой ручкой:
Марку Морозовскому.
Начни с этого и продолжай до ста лет!
Брежнев.
Это после того, как ему стукнуло семьдесят пять и я, поздравляя, сказал: «Теперь просто необходимо за вас выпить». Говорил тогда он очень плохо, а все же среагировал.
Дьяков расхохотался:
– Ох и сильны вы, Марк Наумович! Вы даже эти слова: ОН, ЕМУ, ЕГО – произносите по-особому. Как набожный еврей – Бог. А вы когда-нибудь просили его о чем-то?
– За себя нет. А зачем? У меня и так постоянное ощущение, что ОН с веничком впереди меня все эти годы идет и аккуратно подметает, не поднимая пыли. Вот за город Бендеры я раз попросил. Деньги на восстановление вокзала. Дал. Чудо?
– Простите за приземленность, Марк Наумович, элемент чуда и фронтовой ностальгии в этом имеется. Но главное, кто-то в аппарате Леонида Ильича, тот, кто все эти годы рядом с ним, уловил его положительные эмоции от вашей первой встречи. И внимательно следит, чтобы этот огонек не погас, обогревал его и дальше. Ну и вы мудро себя ведете. Две-три неловких просьбы – и прощай любовь. Не хочу злоупотреблять вашим вниманием, умыкая драгоценное время, предназначенное Фиме. Огромное спасибо и разрешите удалиться.
– Разрешаю. Но Фима мне сказал по телефону: в вашей совместной работе появились тучки? Я не смогу быть вам полезным?
Дьяков повернулся к другу:
– Фима, изложи первый «квадратик».
Марк Наумович внимательно выслушал историю о неблагодарных директорах.
– Я вас правильно понял, мальчики? Вы им закололи барана, приготовили шашлычок, угостили, а они «ноль внимания, фунт презрения»?
– Можно сказать, да, – подтвердил Дьяков.
– Саша, уверен, что в вашем общепите имеется заведение, в котором вы любите получить удовольствие. Что предпочитаете на первое?
– Мясную солянку.
– Итак, мясная солянка приятно проникла в ваш организм. Вы сразу побежали к шеф-повару сказать ему спасибо? Нет, вы скушали антрекот. И ощутили приятную тяжесть в области третьей пуговицы снизу вашего генеральского кителя. Вы сказали спасибо шефу? Нет, вы запили все это чешским или польским пивом. А если и сказали спасибо, то директору ресторана. Или официантке, которая здесь ни при чем.
Дьяков, протестуя, поднял руку…
– Вы хотите сказать, Саша, что иногда заходите на кухню к шефу со словами благодарности?
– Я прошу его позвать.
– Примерно раз в два года. Так? И то при гостях, чтобы показать им свои хорошие манеры. Я не ошибся? Но мы ушли в сторону. Съел. Понравилось. Возникло чувство благодарности. Выразил… Так, большие дети мои, бывает редко. И не только у вас. У большинства. Наша мысль течет по другому руслу: понравилось – хорошо. Так оно и должно быть. За то я им и деньги плачу или оказываю внимание. Вот если плохо, тогда мы выскажемся от души, вспомним их маму. И премии лишим, и понизим. Чтобы неповадно было.
Морозовский-старший хитро улыбнулся и показал взглядом на бутылку коньяка.
– Давайте еще по глоточку и больше ни слова о плохом. Поговорим про «делать правильно». Если хочешь, чтобы гость тебя оценил, замани его на кухню. Чтобы он почувствовал процесс, понял, что это не баланду готовить. Еще лучше, обеспечь его участие в деле. Когда он что-то недосолит или пережарит, то поймет, что сделать из доброго харча говно может каждый, а из говна конфетку единицы. И ты из их числа. Существует еще одно воспитательное средство: когда клиент почувствует вкус настоящей солянки, неплохо, чтобы после нее кто-нибудь другой угостил его баландой, – он резко, по-молодому повернулся к Дьякову. – Саша, наш разговор вас не утомил? Тогда немного о воспитании не чужих директоров, а собственного ребенка. Когда Фима работал в филармонии, он держал меня в курсе своих «левых» доходов. А последнее время что-то мнется. Если бы у него был только завод, я мог подумать, что он в эти игры больше не играет. Но теперь я вижу, что в ваших мыслях много места занимает, как вы ее называете, «Биржа». У меня возникает предположение, что такое заведение вряд ли сможет работать без смазки в виде «налички». А где «наличка», там и головная боль. Или я неправ?
Пришлось Фиме повторить свой монолог о рубщике мяса, о котлетах из крошек, о гуляше из обрезков и даже о цифре с двумя нулями.
Марк Наумович долго молчал.
– Если бы ты, Фима, не был моим сыном, вы, Саша, его другом, ваш покорный слуга отошел бы в сторону, с любопытством ожидая развития событий. Но любопытство – чувство для посторонних. А «своим» у меня нет желания посылать посылки на зону. В вашем бизнесе, дети мои, я чувствую запашок тюремной параши.
– Батя, ты же нормально относился к моим приработкам в филармонии.
– Да. Потому что они были в пределах меры. Ребята! Вы нарушили святое. Меру! Ты, Фима, имел на своих комбинациях на полторы-две «Волги» в год. Это не мало, но и не слишком. Кем ты был? Рядовым администратором. Ты никому не был интересен. Здесь ты большой начальник, у всех на глазах. Если ты поимеешь крупные неприятности, очень многие будут этому бескорыстно рады. Там ты заимствовал средства у зрителей. Здесь – у государства. И очень, очень много. Зритель отходчив, государство злопамятно. Для зрителя ты всего лишь немного украл, завысил цену. А государство предал. Мальчики! Это совсем разные статьи Уголовного кодекса! За обман зрителя, если попался и возместил, светит условный срок. Не возместил – хуже, но парой-тройкой лет «химии» обойдешься. За измену государству могут и к стенке поставить.
Отец грустно посмотрел на сына.
– Но все это, неразумные вы мои, не главное. Я оглядываюсь по сторонам, смотрю, нет ли в этой комнате лишних ушей, и задаю простой вопрос: зачем вам в стране Советов понадобились лишние нули? В стране Советов для энергичного и неглупого человека мерой является жить лучше других «в разы»; на грани разумного – на порядок. Больше – это уже за гранью. Пятьсот всеми уважаемых профессорских рублей в месяц – норма. Тысяча – признание больших заслуг. Пять тысяч – перебор. Пятьсот тысяч – безумие. Это же чемоданы денег! Вы будете их сдавать в вокзальную камеру хранения? За «бугром», имея подобную коллекцию купюр, покупают Рембрандта, штучные драгоценности, виллы, самолеты и манекенщиц. Вы сможете только девочек. Наши не хуже качеством, они будут вас горячо любить и не за такие сумасшедшие деньги. Тогда к чему эта суета и рискованная езда на мотоцикле по вертикальной стене? Для ваших лет вы уже сделали неплохую карьеру, нащупали твердую почву под ногами. Топайте по ней в направлении, заданном партией и правительством. И получайте от этого удовольствие в пределах скромной заначки. Но не больше. Я вас умоляю!
Дьяков слушал Марка Наумовича и млел от удовольствия.
– Имеется еще один радикальный вариант, дети мои, который мне не симпатичен. Если вам не по душе здешние порядки, сваливайте. Фиме нелегко, но проще. Мой покровитель его без восторга, но выпустит, а Ицхак Рабин[33] с таким же удовольствием примет. Вам же, Саша, придется для этого затевать игры с советскими пограничниками. Даже если свою глубоко православную фамилию Дьяков вы поменяете на Раввинов или Епископов. Я надеюсь, что эти глупости не про вас. Вот теперь, Саша, могу с чистой совестью отпустить вас смотреть, надеюсь, приятные сны.
– Спасибо, Марк Наумович. Мы с максимальной серьезностью отнесемся к тому, что вы сказали. Можно на ходу задать последний вопрос: Высокий Покровитель ни разу не спрашивал у вас совета?
– Рискуя быть нескромным, отвечу: к сожалению, нет. Не исключаю, что если бы рядом с ним был не Михаил Суслов, а Марк Морозовский, он бы уберегся от некоторых глупостей.
– Я, Марк Наумович, в этом нисколько не сомневаюсь. Будьте здоровы!
Около двух часов ночи отец сказал сыну:
– Я раньше думал, что чем дольше люди не встречались, тем больше времени им нужно, чтобы поговорить при встрече. А все наоборот. Когда редко общаешься, мало общих тем. Я рад, Фима, что нам с тобой не хватит и суток, чтобы наговориться. Рад, что у тебя нормально в семье, что радуют мальчики. Ты правильно сделал, придя на завод. Это солидно. И затея с Биржей не самая глупая.
– Папа, не беспокойся. Я думаю, что мы с Сашей найдем меру.
– О чем-то я еще хотел спросить твоего друга, но он перебил вопросом? Вспомнил. Я правильно понял, что Биржа – ваше совместное дитя, и в этом деле вы компаньоны?
– Так оно и есть, – подтвердил Фима.
– То, что у вас разделение труда – он комиссар, а ты командир – это правильно. Но меня насторожило, что комиссар не владеет деталями, не контролирует командира.
– Ему некогда, папа. И он мне доверяет, а я его доверием дорожу.
– Фима! Последний раз ты писал в штанишки тридцать пять лет назад, а рассуждаешь как малое дитя. Доверие, как и любовь, вещь хорошая, но с пониженной надежностью. Сегодня оно есть, а завтра изменились обстоятельства, на горизонте появилось что-то более заманчивое. Ты меня понял?